Мыши Наталии Моосгабр - Фукс Ладислав (книги TXT) 📗
– Мадам, – еще раз тихо улыбнулся черный пес, и уголки его губ блаженно приподнялись, – мы уже идем, но я хотел бы еще кое-что сказать. У вас все-таки странные идеи. С какой стати Набуле давать Лайбаху грош на квартиру в Алжбетове? Почему? Почему, если позавчера она с ним развелась?
И Везр с посылками первый, следом Набуле и, наконец, человек – черный пес, тоже с посылками и тихо улыбаясь, вышли из кухонной двери в коридор, потом в проезд мимо кирпичей, тачки и бочки с известкой, и их шаги вскоре совсем затихли. Госпожа Моосгабр стояла у буфета как вкопанная.
XVI
А на третий день после обеда пошла госпожа Моосгабр на кладбище. Уже была настоящая осень, вторая половина октября, листва на деревьях жухла, желтела и опадала еще больше, чем три дня назад, и стало еще более сыро и слякотно. Теперь уже не требовалось поливать могилы и подстригать траву, разве что отирать от пыли могильные плиты и надписи, и потому в большой черной сумке госпожи Моосгабр уже не было садовых ножниц и лейки, а были только тряпочки и метла. Госпожа Моосгабр хотела сегодня убрать свои могилы к Душичкам, чтобы на будущей неделе, когда пойдет за украшениями, было поменьше работы. За несколько дней до Душичек она ходила в кладбищенскую контору получать для украшения своих могил хвою и по одному-двум искусственным букетикам – все это страховалось и оплачивалось заранее. Люди страховали и оплачивали свои могилы до тех пор, пока они не разрушались окончательно. Некоторые могилы были застрахованы и оплачены на тридцать лет, иные – на пятьдесят, а какие на сто и даже до скончания века, то есть до Страшного суда и Воскресения. До Страшного суда и Воскресения у госпожи Моосгабр была оплачена только одна могила: фамильный склеп школьного советника барона де Шубауэра. Счастливая мать Винценза Канцер и ее сын-строитель оплатили свою могилу на сто лет, а несчастная мать Терезия Бекенмошт – всего лишь на тридцать. Так вот, в старой длинной черной юбке, старой кофте и туфлях без каблуков, в зимнем пальто, которое носила уже пятьдесят лет, в старом черном платке и с большой черной полупустой сумкой пошла госпожа Моосгабр в этот осенний день после обеда на кладбище. Но поскольку она задумала сегодня предпринять еще кое-что, а именно – зайти после кладбища к госпоже Айхенкранц, чья лавка была между кладбищем и парком, на кладбище она шла не от Филипова и не от Блауэнталя, а от площади Анны-Марии Блаженной.
На площади стояла статуя Анны-Марии Блаженной, матери княгини, почившей в возрасте ста лет, а возле нее – высокое стеклянное здание вокзала, под которым где-то в глубине была станция метро «Центральное кладбище» с киоском госпожи Линпек. И госпожа Моосгабр на площади постаралась представить, что госпожа Линпек в эту минуту делает. Сидит, наверное, в киоске, продает пиво, лимонад, ведь сейчас послеобеденное время, и множества покупателей у нее, по-видимому, нет. «Она уже наверняка получает али… – подумала госпожа Моосгабр на площади, – она уже наверняка не хочет бросаться под поезд, но если мальчик не исправится, то изведет ее раньше, чем она успеет вернуться в театр. И купила ли она ему зимнее пальто и шапку, уже холодно, может, он уже и не ходит в зеленом свитерке, а к Рождеству получит еще и лыжи?» Потом ей пришло на ум, что коли сейчас день, послеобеденное время, то мальчик, скорее всего, в приюте и за тележку на перроне возьмется только в шесть. Госпожа Моосгабр оторвала взор от огромного здания вокзала и посмотрела в даль, простиравшуюся за ним, на киоски из стекла и пластика – даже там сейчас никого не было, – посмотрела она и на частокол отдаленных многоэтажек и вспомнила трактир. «Там стоял трактир „У золотой кареты“, стоял, стоял, а теперь и кирпичика от него не осталось». Она еще раз оглядела площадь – вокзальное здание, статую в его тени – и, повернувшись, пошла к кладбищенским воротам. Перед воротами взор ее соскользнул на одно приземистое строение, на которое она никогда не обращала особого внимания, а теперь обратила. Это была гранильная мастерская, где тесали надгробные камни и гравировали надписи на памятниках и плитах. «Здесь, верно, работает второй сын несчастной госпожи Бекенмошт, – сказала она себе, – это, верно, тот каменотес, что ходит с Набуле и Везром, мол, приходите ко мне, мадам, травить мышей, вы же знаете, где я…» Госпожа Моосгабр тряхнула большой черной полупустой сумкой и быстро отвернулась. Вошла на кладбище и там в аллее, под деревом, остановилась.
Сейчас она могла повернуть налево и пройти к склепу школьного советника де Шубауэра, оттуда к Винцензе Канцер и ее сыну-строителю, а уж потом – к Терезии Бекенмошт. Или же она могла пройти прямо к Винцензе Канцер и ее сыну-строителю, оттуда к Терезии Бекенмошт и уж потом к школьному советнику. Но в любом случае она должна была сперва подойти к склепу Лохов, где был водопровод, из которого летом она пила иногда, а рядом под каштаном стояла огромная корзина для мусора. Госпожа Моосгабр решила, что от склепа Лохов пойдет к могиле Канцеров, потом к Терезии Бекенмошт и, наконец, к школьному советнику. А если останется время, заглянет и на могилу маленького Фабера. Она все равно хотела навестить могилу мальчика на Душички, но может сделать это уже сегодня. Ну, а там уже и к госпоже Айхенкранц, засветло или в сумерки, покуда у нее еще открыто. Госпожа Моосгабр медленной походкой двинулась по аллее прямо.
Листва желтела и уже обильно падала. На главных кладбищенских дорогах, где деревья были самые большие, скопились груды листвы, отсыревшей во влажном воздухе и тумане, и кладбищенские служители длинными метлами, граблями и вилами накладывали их на деревянные двухколесные тележки. У могил и склепов было пока пусто, безлюдно, во второй половине октября у могил всегда особенно безлюдно, потому что лето кончилось, трава уже не зеленеет, цветы не цветут, а до Душичек – до всех этих букетов, венков и свечек – есть еще время. Но у многих могил уже стояли люди – готовя могилы к Душичкам, они чистили и всячески разравнивали их. То же самое собиралась делать сегодня и госпожа Моосгабр.
Госпожа Моосгабр дошла до перекрестка с островерхим надгробьем над чьей-то могилой и вспомнила, что в этих местах когда-то они с госпожой Айхен искали мальчика в бело-голубой полосатой майке. «Госпожа Айхен, – сказала она себе, – заглянула за эту могилу, там ли он, но там его не было». Потом госпожа Моосгабр увидела лавочку, на которой в тот раз сидела старушка с очечками на носу и с кружевами на шее, и госпожа Айхенкранц еще спросила ее, не видала ли она мальчика. «Нет, не видала, – вспомнила госпожа Моосгабр, – щурясь пялилась в молитвенник». Лавочка, где в тот раз сидела старушка, теперь была пуста, как и другие лавочки, стояла осень, вторая половина октября, было сыро и слякотно. Наконец госпожа Моосгабр подошла к склепу Лохов, где был водопровод – обычная труба с краном над огромной бочкой, возле которой под каштаном была корзина для мусора. Госпожа Моосгабр затрясла большой черной сумкой и свернула на дорогу поуже, которая вела к могиле Винцензы и Винценза Канцеров.
Подойдя к этой могиле, госпожа Моосгабр остановилась и окинула ее взглядом. Могила в общем была в порядке. На круглом надгробье лежало несколько сухих желтых листьев, которые занес сюда ветерок с ближнего дерева. Лишь золотая надпись на памятнике обросла мхом. Госпожа Моосгабр открыла сумку, вынула метелку и тряпку. Сперва смела сверху листья, потом обтерла надгробье и, наконец, тряпочкой почистила надпись «Винценза Канцер», а под ней и другую – «Строитель Винценз Канцер». Когда она управилась, обе надписи опять блестели как новые. «Сто лет простоит, а то и дольше, – подумала госпожа Моосгабр и положила назад в сумку метелку и тряпочку, – счастливая мать. Дожила до восьмидесяти, имела удачного сына. А что будет, – вспомнила она, – с сыном этого оптовика, у которого я начну служить в государственный праздник? Что будет с ним и как он кончит?» Госпожа Моосгабр тряхнула головой, огляделась и с сумкой в руке продолжила путь. Она свернула на тропку поуже, чтобы подойти к пятой часовне, к могиле Терезии Бекенмошт, но ни с того ни с сего остановилась.
