Ноль часов - Веллер Михаил Иосифович (е книги txt) 📗

— Откуда он взялся?

— По идее, он был всегда.

— Откуда ты это знаешь? Внимание: честный ответ.

— Гм. В общем, товарищи посовещались и решили.

— Именно! Посовещались и придумали. Занесли резолюцию в протокол: Бог есть. И что же они придумали? Они придумали, что Бог их придумал. Секешь поляну? Они придумали его, а он, в свою очередь, для этого придумал их, то есть нас. Так что мы с Всевышним квиты. Он — нас, мы — его. Это называется дуализм. Правда, невосточному человеку это понять трудно. А если вполне серьезные люди, нас с тобой образованнее и даже, возможно, умнее, вполне допускают, что Бог — сам Бог! — существует лишь в нашем воображении, нет ничего логичнее допуска, что и мы, в свою очередь, существуем лишь в воображении Всевышнего. Как эйдос, скажем. Это как минимум справедливое допущение. И если между нами и Ним затесался какой-то, как ты называешь, «автор», — это абсолютно ничего не меняет ни в картине мироздания в принципе, ни в нашей с тобой жизни в частности; это его, «автора», как ты выразился, личное горе и личные сложности. А нам и своих выше крыши хватает. На самом деле интереснее другое.

— Что?

— Да одна простая вещь. Что ничто не возникает само по себе и ничто не происходит изолированно. В линейный детерменизм Лапласа даже Бог встраивается, и Гейзенберг ничего тут по сути не отменял.

— Что?..

— Да взять хоть это приключение наших байстрюков в обменнике. В результате, вполне вероятно, две кучки бандитов перешлепают друг друга, произойдет какой-то передел владений, новые люди втянутся в бригады, поскольку свято место пусто не бывает, а какие-то пацаны поверят в действенность благородства и захотят, возможно, раздавать деньги пенсионерам, и кто-то из этих пенсионеров проживет дольше и чему-то научит внука, и так далее… Короче, круги по воде. Только вместо брошенного в пруд камня — не камень, а шесть тысяч тонн нашего крейсера, который движется сейчас с севера к сердцу огромной страны — и каждый сантиметр, который он преодолевает в сопротивляющемся пространстве, сопровождается все новыми и новыми расходящимися кругами следствий, хотим мы того или нет.

— Ясное дело, — сказал доктор. — Декабристы разбудили Герцена, и вот мы здесь. Вам мат, герр лейтенант!!! Гони шпалер!

— Отдыхай, — посоветовал Беспятых. — Я на него не играл.

— Как не играл?!

— Так не играл. Моего согласия не звучало. Это все ваши вздорные фантазии, герр доктор. Сидеть, клистирная трубка!

— Товарищ капитан первого ранга, разрешите обратиться.

— Чур меня! Сгинь, нечистая сила!

— Старшина второй статьи Бубнов! Разрешите обратиться!

— Устал я от тебя, Шура!.. От твоих обращений я лысею и валерьянку пью. Что еще?

— Через полчаса, согласно речному атласу, проходим деревню Тюкавкино.

— Не препятствовать. Пусть живет деревня Тюкавкино, ее счастье.

— Там у матроса Бохана мать живет.

— Здоровья ей и многих лет жизни.

— Он ее два года не видел.

— Догадываюсь. Матросу Бохану передать мое сочувствие.

— Товарищ командир, судовой комитет обращается к вам с ходатайством.

— Отказать.

— На полчаса отпустить матроса Бохана в увольнение, на побывку.

— Мы на ходу. На месте отпустил бы на трое суток.

— На полчаса остановиться, товарищ командир.

— Да что за бар-рдак наконец!!! Налево кру-гом!

Комитет, он же Р. В. С., в составе свободных от вахты, собрался на любимом камбузе и стал думать: ставить ли дело на принцип, или хрен с ним, с Боханом, не больше других ему надо. Тихий и туповатый Бохан никого особенно не заботил, и когда он сказал ребятам, что вот бы на час остановиться здорово было, он отнюдь не надеялся, что ради него станут стопорить крейсер. Но ребятам захотелось сделать корешу приятное, и одновременно продемонстрировать не только свою человечность, но и возможности, власть. Всем идея понравилась. И вот их благой порыв пресечен на корню.

Присутствие здесь же обсуждаемого Бохана было психологической ошибкой комитетчиков. Вникая в доводы за и против, матрос Бохан возвышался в собственных глазах как фитура, заслужившая находиться в центре внимания и страстей. И размеры неправедно причиненной ему обиды возрастали по мере продолжительности речей.

— Пора уметь себя поставить, чтобы считались с комитетом! — настаивали одни.

— Да ладно, зря завели волынку… где это видано — на походе менять режим хода крейсера, чтоб моряк маму повидал, — справедливо возражали другие.

Резолюция: иди отдыхай, Бохан. Бохан теперь раздражал, как поле проигранной битвы.

Но отдыхать Бохан не стал. А пересчитал у койки свои семнадцать рублей, сунулся в пустой первый кубрик, украл из рундучка вестового две сотни и вылез на палубу, смотреть по левому борту, когда покажется родная деревня.

— Человек за бортом!

— Бохан, сука, убью!

До берега тут было метров двести, и проплыть их прямо в робе — как нечего делать.

— Стоп машина! Шлюпку на воду! Шлюпочная команда — в шлюпку! Вытащить и набить морду!

Но быстро только команды отдаются, выполняются они вовсе не так гладко, о чем свидетельствует вся история катастроф на воде.

Течение здесь было тихое. Бохан отмахивал энергичными саженками, поочередно выдергивая плечи и выбрасывая вперед руки. Синий берет, облипший дурную белобрысую голову, быстро близился к голым ивовым кустам, свисающим в бурую гладкую воду. Водица была октябрьская, но ничего, не Ледовитый океан, да и плыть недалече.

— Дезертира расстреляю лично!! Отдать якоря!

Все, что должно делаться особенно быстро, неизменно получается особенно медленно, как известно. Заело кормовой таль. Через пять минут — и так норматив неплох! — ял был спущен. Беглая падла матрос Бохан как раз в этот момент вылезал на берег, скользя коленями и цепляясь за ветви. Он оглянулся и скрылся в кустах.

— Вон он бежит! К домам! — показал с мостика лоцман.

— А куда ж ему бежать, в Америку? — пробурчал Ольховский.

Догонщики навалились на весла. Десяток гребков вырвали, как на гонках, так что звонко чмокали водовороты под вылетающими из воды лопастями. Потом опомнились и успокоились. Ладно, никуда не денется.