Родичи - Липскеров Дмитрий Михайлович (чтение книг .TXT) 📗
Прозектор узнал капитана Жыбина, который стоял, пошатываясь, в одних ментовских портках, а из правого сапога его что-то сочилось. Сомнений, что Жыбин пьян, не было ни у кого.
Также Ахметзянов различил маленького человечка с лицом, похожим на блин, с узкими глазками-щелочками и кривыми ножками в меховых унтах. Физиономия человечка отливала лиловым цветом.
Остальной контингент был, вероятно, с окрестных рынков – заспанные кавказцы с помятыми рожами.
Перед всей этой шатией-братией ходил крепкий мужик со здоровенной задницей, в котором патологоанатом безошибочно определил главного.
– Слышь, старшой! – обратился он к омоновцу.
– Молчать! – огрызнулся тот.
– Так ведь сосед у меня пропал, товарищ мой!
Здесь старшой проявил понимание.
– Как выглядит?
– Блондин с голубыми глазами… В черном свитере под горло… Спал, а потом исчез…
Здесь подтянулся ментовский майор и, достав из кармана какую-то бумажку, поглядел в нее, а потом уставился на Ахметзянова. Почавкал губами, расстегнул кобуру и, вытащив «Макарова», завопил на всю ивановскую:
– Ложись, сука!!! На пол!!!
Патологоанатом повиновался, но не слишком быстро. Сначала встал на четвереньки, оглядываясь и ожидая, что кто-то из «масочников» остановит это безобразие. Но в следующий момент, услышав продолжение крика: «Он в федеральном розыске!!!» – быстро распластался по полу, разбросав руки и ноги по сторонам.
За такую расторопность получил лишь по печени для острастки.
Рядовой омоновец живо защелкнул наручники за его спиной и остался сидеть, уперев колено в спину прозектора, пока ментовское и эфэсбэшное начальство что-то выясняло между собой… Потом звонили по мобильному и будили через дежурного по городу какого-то генерала Бойко.
Генерал ехал долго, обстановка несколько разрядилась, видимо, колено омоновца устало, и он отошел куда-то, скорее всего в нужник.
Тем временем вяло определили в Жыбине мента. Сам он этого пока сказать не мог, а документы в обысканном номере расшифровали его как капитана ГИБДД. Вахтерша отеля тотчас во всеуслышанье заявила, что обмочившийся боров пер полночи несовершеннолетнюю хохлушку и вообще занимается регулярно поборами.
– Какими поборами, бабушка? – поинтересовался ментовской майор, чувствуя, что каша заваривается наигустейшая, и может так статься, что это краеугольный момент в его жизни: на погоны, если правильно действовать, может сесть вторая большая звезда, а если облажаться, слетит и прежняя. – Так что вы говорите, бабушка?
Но здесь бабуля словила взгляд старшего администратора, который телепатировал в старенькие мозги, чтобы заткнулась старая дура и не высовывалась, когда снаряды летают!
Старушка тотчас изобразила сердечную боль и запросила валокордин.
Майор подошел к еле стоящему на ногах Жыбину и, глядя, как из сапога подтекает на пол жидкость с запахом прокисшей мочи, произнес высокопарно:
– Что ж ты, гад, погоны позоришь!..
Здесь Жыбина вырвало…
В этот же момент в холле гостиницы «Звездочка» появился бравый генерал в сопровождении адъютантов. Не задерживаясь, он прошел к распластанному на полу Ахметзянову, коротко спросил: «Этот?» – получил утвердительный ответ и скомандовал:
– В машину!
Ахметзянова отволокли в «воронок», взревел мотор, импресарио повезли через просыпающуюся Москву в СИЗО МВД.
Генерал выслушал доклад майора насчет Жыбина, посмотрел на гибэдэдэшника и, сказав овэдэшнику: «Сами знаете, что в таких ситуациях делать!» – отправился на улицу к окровавленным снегам, где лежал пробитый насквозь железнодорожным рельсом студент Михайлов.
Рядом стояли «скорая» и труповозка. Врачи, прежде такого отродясь не видавшие, с интересом разглядывали место преступления.
– Мертвый? – поинтересовался генерал, узнав в поверженном красавце исчезнувшею из морга города Бологое покойника по фамилии Михайлов.
А хорошо Боткин потрудился, подумал про себя генерал. Портретик составили прекрасный.
– Мертвый? – переспросил.
– Так ему же в сердце рельс вогнали! – с недоумением ответствовал врач «Скорой».
– Наш, – подтвердил санитар труповозки.
– Я спрашиваю вас, он умер?!! – повысил голос Бойко.
Врач пожал плечами, склонился над студентом Михайловым и, потрогав шейную артерию, тотчас переменился в лице.
– Стучит… – проговорил.
Генерал выругался.
– Значит, так, – скомандовал затем Иван Семенович, – повезете в Боткинскую! Умрет в пути, под суд пойдете!..
Неожиданно сквозь милиционеров, врачей и омоновцев протиснулся маленький человечек и, поглядев, как из груди человека выдергивают рельс, заойкал, запричитал и заплакал вдобавок.
– Вы его знали? – живо спросил генерал.
– Нет, – утер слезы Ягердышка.
– Тогда какого черта вы здесь?!!
Ягердышку было подхватили под руки и хотели унести с места происшествия, как он вдруг воскликнул:
– Я видел того, кто убивал его!..
12.
Он лишь один раз обернулся…
Она была увлечена кормлением ребенка, и он пошел дальше – огромный белый медведь! И вовсе он не был ассирийским!..
Он ни о чем не думал и ни о чем не сожалел, просто шел несколько дней, пока солнце не заставило его мощные лапы подломиться.
Более медведь не сопротивлялся.
Он выполнил свое предназначение, подсказывал инстинкт, и теперь зверь лежал, зарывшись носом в песок.
Через несколько часов слетелись главные его враги – падальщики. Они вразнобой клокотали, словно обсуждали, кто первый отважится на нападение. Взмахнул крыльями самый старый, с окровавленной шеей, в общем-то и не голодный. Подлетел к огромному куску мяса и нагло клюнул в правую ляжку…
Он боли не почувствовал, а глаза ничего не видели.
Он был похож на бабочку-однодневку, которая еще утром радует глаз своим свежим мельтешением, а к вечеру валяется где-то блеклым ошметком…
И тогда они набросились на него всей стаей…
Рвали мясо, уже не страшась его сильных лап и мощных челюстей, отпихивая друг друга, щиплясь от жадности…
Он все еще был жив, но сейчас, в последние минуты, ему казалось, что он только начинает существовать, что вот оно, материнское брюхо с самым главным во Вселенной – торчащим соском, вскармливающим все живое… И все в душе его было благостно, потому и умер он быстро и тихо. А Господь дал ему чудо не чувствовать смертельной боли…
И куда исчезают души животных?..
Ягердышка был удостоен чести ехать в генеральной машине под вой сирен.
Впрочем, генерал во время поездки ни о чем не спрашивал, а потому чукча имел возможность думать.
Точнее, он сначала вспомнил ночной приход братьев Кола и Бала, которые потребовали Spearmint, на что Ягердышка разгневался справедливо, приведя довод, что выдал братьям жвачки до второго летнего месяца.
– Съели, – последовал короткий ответ.
– Ваши проблемы, – развел руками чукча. – Не есть надо было, а жевать. Другой жвачки у меня нет.
Его били по лицу с удовольствием, а потом случаем увидели драку на улице. Необычные перемены произошли с Кола и Бала, когда они в тусклом фонарном свете разглядели физиономию Арококо Арококовича.
– Он! – прошептал с ужасом Кола.
– Он! – подтвердил Бала.
Ошеломленный Ягердышка сумел заметить, что после того, как косорылый вогнал блондину рельс в сердце, он вдруг посмотрел в окно его номера и лукаво подмигнул братьям.
Здесь с духами произошло и вовсе непонятное.
Кола и Бала поклонились Ягердышке в пояс и, сказав: «Не поминай лихом», – вдруг из плотного состояния перешли в текучее, а затем, словно сигаретный дым, просочились в приоткрытую форточку и уплыли к месту преступления.
Далее косорылый пригнулся к земле носом, словно след брал, и помчался зверем куда-то. Его кряжистый бег сопровождали две бесплотные тени. Кола и Бала летели за Арококо Арококовичем, закрыв глаза и слегка высунув языки.
Для лучшего воздухообмена, решил тогда чукча…
