Угол покоя - Стегнер Уоллес (книги без регистрации бесплатно полностью сокращений TXT, FB2) 📗
Она была уверена, что они проведут ночь в Денвере. Даже утонченная леди квакерского происхождения после года разлуки могла возмечтать о втором медовом месяце, особенно если приехала полная решимости быть образцовой женой. Но у них не нашлось времени даже толком пообедать. Им нужно было в Фэрплей, их поезд по узкоколейке “Денвер, Саут-Парк энд Пасифик” отправлялся меньше чем через час. Дожидаясь, чтобы им упаковали еду с собой, они едва на него не опоздали и, переводя дыхание после спешки, обнаружили внутри только одно свободное сиденье, да и то сломанное. Оливер расстелил на нем свой полевой балахон, подпер кресло снизу саквояжем Сюзан, и она, усевшись, ела огромный сэндвич с жесткой говядиной и избытком горчицы, а поезд тем временем вгрызался в гору. Оливер сказал, что быстрая река, вдоль которой они поднимались, это Саут-Платт. Полотно дороги было неровное, поезд едва держался на рельсах. Ее кидало то к Оливеру, то к окну, она с трудом доносила сэндвич до рта.
– Вот и приключение, – сказала она.
– Ага, славно.
– Поезд такой маленький после “Санта-Фе” [92]. Если бы я стала сейчас нас рисовать, то выбрала бы себе место подальше, сзади и сверху, и изобразила бы крохотный игрушечный поезд, исчезающий в этих огромных горах.
– Погоди немного, – сказал Оливер. – Вот доедем до Слакса, пересядем там в коляску и станем совсем крохотным пятнышком, исчезающим в горах еще огромней, чем эти.
– Все глубже и глубже на Запад. Ледвилл зовется Облачным городом, да?
– Кто его так зовет?
– “Леслиз”.
– Мило.
– Какой ты скучный, – сказала она. – Нет чтобы поощрить мои излияния. Расскажи про нашу хижину на берегу канала. Она правда бревенчатая?
– Правда бревенчатая. По доллару за бревно.
– А бревна длинные? Большая хижина или не очень?
– Короткие. Разве могут быть длинные за доллар?
– А вид от нас хороший?
– Там он отовсюду хороший, там можно спастись от вида только под землей.
– А соседи есть?
Он засмеялся, разглаживая усы, чтобы избавиться от хлебных крошек, и стряхивая их с одежды и колен. Он смотрел и смотрел на нее искоса с довольной улыбкой, словно она беспрерывно его восхищала. Смотрели на них и другие мужчины в вагоне, а сидевшие поближе еще и слушали. Стоило ей поднять глаза, как она натыкалась на чей‑нибудь взгляд, который тут же уходил в сторону. Восторженное внимание двух десятков завороженных зрачков бодрило ее. Еще бы им, лишенным дамского общества, не было приятно увидеть леди в этом диковинном маленьком поезде, направляющемся в суровые мужские места! Когда вагон на гладких участках ехал тише и ее щебет разносился дальше, чем ей хотелось, она чувствовала, что и сидящие на отдалении напрягают слух.
– Никаких соседей, если только субъект, который захватил мой первый участок, не построил себе дом с прошлой недели, – сказал Оливер.
– Захватил твой участок!
– Дробовиком мне угрожал.
– И что ты сделал?
– Пошел в контору и выбрал себе другой.
– Ты просто позволил ему?
– Это дело не стоило кровопролития. Второй участок у меня лучше первого.
– Казалось бы, ты разъяриться должен был.
– Казалось бы, да.
– Разъяриться и сделать так, чтобы его арестовали.
– В Ледвилле? Да за что, собственно?
– За кражу. А теперь он будет нашим соседом.
– Сомневаюсь. Сейчас он, скорее всего, еще чей‑нибудь отвод захватывает. Талант у него такой.
Она посмотрела на него с любопытством.
– Ты знаешь, что ты странный? Позволяешь собой злоупотреблять и себя обманывать, тебя это, кажется, не беспокоит.
– Я не люблю неурядиц по мелким поводам. Когда разъяряюсь, я сатанею, поэтому стараюсь не разъяряться.
– Сатанеешь? Не верю.
– Спроси мою маму.
– Она говорила, что ты упрямый. Сказала, если тебя стыдили за что‑нибудь, ты никогда не защищался и не оправдывался.
– Я затаиваю злобу.
– Ты должен был бы тогда затаить ее на Хораса Тейбора.
Это его развеселило. Он выпрямился, перестав поправлять саквояж под их шатким сиденьем.
– Это была самая большая шутка в нашем поселке.
– Шутка? Ты называешь это шуткой? Вы заключили джентльменское, как он выразился, соглашение, хотя не похоже, чтобы он понимал смысл этого слова. Ты должен был обследовать его рудник за обычную плату и дать об этом показания в суде, и вот ты изучаешь этот рудник целых три месяца, делаешь стеклянную модель жилы, модель, которой восхищается весь Денвер, выигрываешь ему дело – ведь признал же его адвокат, что твои показания сыграли главную роль, – и он вручает тебе сто долларов! Ты мытьем посуды больше бы заработал.
– В этом и шутка. Все знают, что за человек Хорас. Его рудники стоят пять или шесть миллионов, но он не из тех, кто любит тряхнуть мошной. Пауки живут в ней спокойно.
– В пять раз больше было бы мало. И даже в десять. Сколько бы запросил с него Конрад или мистер Эшбернер?
– Ладно, в другой раз запрошу как следует. Хорас изрядно меня прославил таким вознаграждением.
– Я бы предпочла, чтобы ты не прославился как человек, который только улыбается, когда его обманывают или захватывают его участок.
– Не волнуйся на этот счет, – сказал он успокаивающе и накрыл ладонью ее сложенные руки. – Мы не пойдем по миру. Деньги в Ледвилле зарабатываются легко. Сказать по правде, я их гребу лопатой.
Слакс, где заканчивались рельсы, был уродлив, как дикое мясо. Единственная улица в этом ущелье, заполненном лачугами, палатками и снятыми с рельсов вагонами, тонула в грязи, каждый клочок ровной земли загромождали ржавые прицепные скреперы, кузова повозок, штабеля шпал, рельсов, бревен, колес, бочек, пиленого леса, угля. В загонах, по колено в навозной жиже, подогнув для отдыха ногу, стояли понурые мулы и лошади. Крутые склоны каньона, где от деревьев остались одни лишь пни, были изрыты водомоинами. Из трех огромных фургонов партия грузчиков переваливала рудный концентрат, обогащенный в ледвиллских плавильнях, на железнодорожные платформы.
Под любопытными взглядами этих грузчиков, железнодорожных рабочих, возчиков, китайцев, зевак – в сущности, под взглядами всего Слакса – Оливер перенес Сюзан через грязь и водрузил на постамент из шпал, а сам пошел вброд через еще более глубокую грязь за лошадьми и коляской, которые оставил тут накануне. Идя, все время оборачивался и посматривал не нее; дважды она видела, как он выглядывает из конюшни, желая убедиться, что она одна и никуда не делась. Публика не оставляла Сюзан вниманием, пока она ждала и пока Оливер, приехав в легкой коляске, укладывал туда ее вещи, сажал ее, клал ей под ноги бизонью полость, а на колени серое одеяло, готовясь подниматься на перевал Кеноша.
– А дилижанс тут не ездит? – спросила она. – На нем разве не было бы дешевле и проще?
– Дилижанс тут ездит, но не такой, на который я тебя посадил бы.
Хотя было почти пять часов, день сиял им навстречу. Дорога была – то жидкая грязь, то камни, то снова жижа, то грязный снег. На крутом спуске к речке голени лошадей напряглись под шлеями, Оливер не снимал руки с тормоза, и, едва на коляску упала тень от стены каньона, тут же сделалось зябко. Ее ноздри обжигал запах воды, уши слышали, как колеса гремят по речным камням, как вода устремляется между спиц, но переход из яркого света был так резок, что глаза видеть перестали – словно она въехала в туннель. Как только зрение начало возвращаться, дорога забрала вверх, коляска вздыбилась, лошади налегли на постромки, высокое мокрое колесо подле Сюзан крутилось облепленное красной глиной, как войлоком обитое, в глаза снова прожектором било солнце.
Немного погодя они опять переместились из солнца в тень, из тепла в холод, и так там и остались. Нижний край солнца поднимался все выше по левой стене каньона. Время от времени они встречали или обгоняли рудные фургоны всех видов и размеров – от фермерских, запряженных парой мулов, до огромных ковчегов, иногда сдвоенных, которые тянули шесть, восемь, десять, двенадцать животных, управляемых не вожжами, а верховым, сидящим на ком‑то из ведущих. Один из этих ковчегов сейчас завяз в яме, где жидкая грязь доходила до осей, и двое мужчин, сойдя на дорогу, старались сдвинуть с места шестерку лошадей. Между фургоном и пятидесятифутовым обрывом к речке едва можно было проехать.
