Несовершенные любовники - Флетио Пьеретт (книги txt) 📗
Он отошел в сторону, уступив место кортежу, но в то же время выдвинувшись чуть вперед, чтобы лучше рассмотреть министра, а может, чтобы тот заметил его. И тут на лице Поля, моего Поля, появилось совершенно незнакомое мне выражение, которого, клянусь своей жизнью, я не видел никогда, а ведь никто не знал его лучше меня. Я был его другом детства, это с ним я проводил время на сеновале, бродил по тропинкам в лесу, бегал за девчонками, гулял взад-вперед по улицам городка, о котором знал, может, один процент жителей земли… Стоп, дыши, чувак… Это выражение, возникшее на его лице в какую-то долю секунды, обладало такой притягательной и неотразимой жизненной силой, что министр, пожимавший руки каким-то важным людям, вдруг направился к этому незнакомцу, моему Полю, вытянул вперед руку и, словно отбросив последние колебания, широко улыбнулся — так проявляется решительность государственных деятелей. Его окружение вначале замешкалось, но быстро бросило ломать голову над тем, кто же этот приветливый коренастый парень, и выстроилось дугой рядом с министром, который уже пожимал руку Полю, а Поль пожимал руку министру, уверенно произнося: «Поль Мишо, студент-агроном», и министр отвечал: «Ах, вот как, прекрасно, в каком университете учитесь?» — «В Лионском, господин министр». — «Прекрасно, прекрасно». Их ослепили вспышки фотоаппаратов, а когда толпа рассеялась, кортеж был уже далеко. Поль переложил в правую руку свой кейс, который держал в левой во время обмена рукопожатиями, и, повернувшись ко мне, произнес: «Так они все-таки сходили на бал?»
«Ты знаком с министром?» — растерянно пробормотал я, пораженный быстротой и естественностью проведенной только что операции, хотя не было ничего особенного в том, если бы он его знал, так как министры иногда посещают университеты и принимают студенческие делегации. «Нет, конечно, — спокойно ответил Поль, — но такое знакомство всегда может пригодиться». Может пригодиться? Ну что ж, прекрасно! Поль немного помолчал и, глядя мимо меня, продолжил тем же равнодушным тоном: «Если это может пригодиться мне, то пусть пригодится и другим». Он часто, когда говорил о чем-то таком, что не касалось обычной жизни, к примеру, морали, допускал смысловые ошибки, но я понял, что им движет не эгоистичный расчет, что под другими он подразумевает не приятелей, затевающих какое-то мошенничество, а весь мир целиком, всех несчастных, голодных, или, возможно, он имел в виду имущественное неравенство, баснословные прибыли супермаркетов, против которых как раз в тот момент выступали французские фермеры, и что, вероятно, подвигло министра пожать руку простому парню.
Но главное, я почувствовал, что Поль возвращается ко мне, подсознательно передавая послание: «Я всегда буду твоим другом, Рафаэль, даже если жизнь разведет нас в разные стороны, я никогда не отрекусь от тебя, возможно, даже сделаю что-то такое, что тебя удивит и заставит потом гордиться мною». Когда я перехватил это дружеское послание, воздух ворвался в мои легкие и я почувствовал себя так, словно у меня прошел приступ апноэ. Я дышал легко и свободно всем своим существом, меня переполняли любовь и огромное чувство облегчения. Я прижался к плечу своего заново обретенного друга, Поль перебросил кейс в другую руку, и все стало так, как и прежде. Мы гуляли по выставке, где стало намного свободнее после того, как министр и его свита удалились пожимать другие руки, мы шагали в том же рваном ритме, помогавшем нам находить равновесие, у нас не было никакой цели, нам просто хотелось быть вместе.
И вдруг я подумал, что тоже могу кое-что показать Полю — то, что связывало меня с мужским братством и мужественностью, — познакомить с организацией, охватившей своей сетью всю планету, а также с великим человеком, японским наставником, который как раз на этой неделе приехал в наш клуб и который был намного известнее простого министра. Я прекрасно осознавал, какой огромный подарок сделаю старому другу, открывшему для меня столько нового на сельскохозяйственной выставке.
«Хочешь пойти сегодня вечером со мной на кендо?» — «Можно было бы и сходить, — ответил Поль и спросил: — А что, вообще-то, это такое?» И я стал рассказывать ему все, что знал о кендо, о происхождении этой старинной борьбы, ее правилах, этике, а также о ребятах, с которыми вместе занимался, о дантисте, менеджере из телефонной компании, здоровяке, бросившем все и уехавшим в Японию; и по мере своего рассказа я неожиданно для себя обнаруживал, что у моих приятелей, в общем-то, полно хороших качеств, и мне уже казалось, что я довольно часто присоединялся к их посиделкам после тренировок, о которых тоже рассказал Полю и которые теперь находил очень интересными.
Я не был полным ничтожеством, мои приятели были старше меня, они уже работали, жили настоящей взрослой жизнью, и я видел, что мой рассказ производит впечатление на Поля, может, он даже немного мне позавидовал, так как после окончания школы бросил заниматься спортом. «У нас на факультете есть футбольная команда, — сказал он, — но довольно слабенькая, мы играем, чтобы расслабиться». Он не приставал ко мне с расспросами об учебе, и я был признателен ему за это. «Если Раф об этом не говорит, значит, на то есть причины», — представлял я ход его мыслей, ведь на таком молчании и была построена наша дружба. Даже в самых двусмысленных ситуациях, как в случае с Элодией, когда он сидел на краю тротуара, обхватив голову руками, с окровавленным коленом, он все-таки не спросил, чем я с ней занимался, хотя она была его подружкой, его первой женщиной. Точно так же я не спросил его, почему он решил прокатиться, оставив нас дома наедине, как его угораздило упасть с велика, и почему он теперь сидит на земле, уставившись на колесо, и никого не зовет на помощь. Я помог ему подняться, и мы вместе зашагали к моему дому, я рассуждал о том, как починить велосипед, а он согласно кивал, не обращая внимания на стекавшую в носок тонкую струйку крови.
И тем вечером, когда мы шли после выставки и время от времени подфутболивали, словно мяч, валявшийся под ногами рекламный проспект, которыми были усыпаны все близлежащие улицы, мне казалось, что это все та же улица нашего детства, только растянувшаяся в длину до самого Парижа. А еще мне казалось, что я, занятый всем чем угодно, давно позабыл, что такое быть естественным и счастливым.
Когда Поль шагал со мной рядом, ко мне возвращалось то состояние беззаботности, которое я испытывал в детстве. Я был уверен в настоящем и в ближайшем будущем, которые были привязаны друг к другу, как вагоны поезда. Я больше не вспоминал, какое незнакомое стало у него лицо, когда он отошел от меня, чтобы пропустить кортеж и приблизиться к министру, и каким четким голосом произнес: «Поль Мишо, студент-агроном» и «В Лионском, господин министр».
Я сказал ему адрес клуба, время начала тренировки, объяснил, как проехать на метро, после чего он, пообещав не опаздывать, отправился на встречу к своему отцу.
Я не подумал о девушке со ступенек, которая, как всегда, должна была тоже прийти туда. А нужно было. Даже когда я о ней забывал, она все равно была где-то рядом, как бабочка, шуршащая крыльями.
Ты, вероятно, не знаешь, Наташа с острова Реюньон, но в окрестностях моего городка бабочки почти полностью исчезли из-за злоупотребления пестицидами. Они исчезли точно так же, как васильки на лугах и маки на склонах тропинок, и когда нам в школе показывали коллекции бабочек, собранные предыдущими поколениями, то эти бабочки казались нам такими же экзотическими существами, как колибри и орангутанги.
Однако в любой, самой страшной катастрофе всегда находятся выжившие счастливчики. Бывало, летом мы видели, как в воздухе появляется маленькая желтая бабочка и, махая крылышками, садится то на дикий ячмень, растущий на склонах фермы, то на какое-нибудь растение в огороде, — в общем, на все, что растет в деревне и на что я обычно не обращал внимания. И, может, никогда бы не понял, отчего дрожат стебельки и венчики, если бы не прабабушка Поля, любившая, несмотря на почтенный возраст, повозиться в огороде. «Смотрите, смотрите же!» — однажды воскликнула она срывающимся от волнения голосом. «Что, что случилось?» — удивленные и слегка испуганные, закричали мы. «Бабочка, черт подери!» Не знаю, отчего так всколыхнулась ее душа, может, увидев желтую бабочку, она вспомнила свою далекую молодость и поэтому горестно застенала: «Сволочи, всё загубили своими изобретениями!» Затем она принялась восторженно воспоминать: «Вы и представить не можете, деточки, какие раньше летали бабочки — огромные, с ладонь, а какие яркие, разноцветные, — таких красивых Бог уже не сотворит!»
