Моя гениальная подруга - Ферранте Элена (книги онлайн полные версии бесплатно txt) 📗
Дальше все запуталось еще хуже. Случилось одно событие, сильно меня напугавшее. У нас с Альфонсо вошло в привычку возвращаться из школы пешком. Мы доходили до пьяцца Национале, откуда сворачивали на корсо Меридионале. По пути мы говорили об учебе, обсуждали преподавателей и одноклассников; мы с ним любили разговаривать. И вот однажды — мы уже миновали пруды и собирались выбраться на шоссе — я обернулась к железнодорожной насыпи и увидела мужчину в форме контролера. Мне показалось, что это Донато Сарраторе, я вздрогнула от ужаса и зажмурилась. Когда я снова открыла глаза, мужчины там не было.
Я не знаю, он это был или не он, но никогда не забуду, как стукнуло тогда мое сердце — будто в груди раздался выстрел. Мне сразу вспомнилась взорвавшаяся медная кастрюля, о которой рассказывала в своем письме Лила. Тот же удар в сердце я испытала назавтра, когда увидела Нино. С того дня я стала трусливо прятаться за Альфонсо; в школу и из школы ходила только вместе с ним. Едва заметив худощавую фигуру парня, которого любила, я поворачивалась к младшему сыну дона Акилле, как будто должна была срочно что-то ему сообщить, и мы, переговариваясь, удалялись.
В общем, это был очень странный период моей жизни: мне хотелось быть рядом с Нино, но вместо этого я изо всех сил липла к Альфонсо. В то же время я боялась, что надоем ему и он найдет себе другую подружку, а потому была с ним приветлива, если не нежна. Потом меня вдруг охватывал страх, что он решит, что я в него влюблена. «А что, если он не так меня поймет? И сам начнет признаваться мне в любви?» — волновалась я. Мне пришлось бы ему отказать. Лила, моя ровесница, была обручена со Стефано, вполне взрослым мужчиной, и я считала унизительным для себя крутить любовь с его младшим братом, по сути мальчишкой. Но эти соображения не мешали мне рисовать в воображении самые разные картины на эту тему — я много фантазировала. Однажды мы с Альфонсо шли по корсо Меридионале, он шагал рядом, как телохранитель, охраняющий меня от многочисленных опасностей, которые таил в себе город. Как хорошо, подумалось мне, что именно братьям Карраччи — Стефано и Альфонсо — выпало защищать нас с Лилой от черного зла этого мира, того самого зла, с которым мы столкнулись в первый раз, поднимаясь по лестнице к их квартире, чтобы потребовать назад кукол, украденных у нас их отцом.
42
Мне нравилось находить такие совпадения, особенно когда они касались Лилы. Я проводила параллели между событиями, случившимися в разное время, отмечала в них черты сходства и различия. В тот период я ежедневно упражнялась в подобных умозаключениях. Чем лучше мне жилось на Искье, тем глубже затягивала Лилу беспросветность повседневности; чем больше я страдала, покинув остров, тем счастливее становилась она. На нас словно лежало мрачное заклятье: радость одной вызывала боль другой и наоборот. Это правило распространялось и на нашу внешность. На Искье я ощущала себя красавицей и сохранила это ощущение по возвращении в Неаполь; мало того, пока мы с Лилой плели интриги, чтобы избавить ее от Марчелло, я временами чувствовала себя красивее ее, и, судя по некоторым взглядам Стефано, у меня были все шансы ему понравиться. Но теперь преимущество снова перешло на сторону Лилы: счастливые перемены в жизни умножили ее красоту, а я, замученная учебой и несчастной любовью к Нино, опять подурнела. А потом настал день, когда передо мной замаячила кошмарная вероятность превратиться в очкарика.
Профессор Джераче спросил меня, что написано на доске, и тут выяснилось, что я почти ничего не вижу. Он сказал, чтобы я немедленно шла к окулисту, сделал соответствующую запись у меня в тетради и велел, чтобы под ней расписался кто-нибудь из родителей. Я вернулась домой, показала тетрадь; меня мучило чувство вины за предстоящие расходы на очки. Отец нахмурился, мать расшумелась: «Вечно сидишь над книгами, только глаза портишь». Мне было очень плохо. Разве я виновата, что хотела учиться? А как же Лила? Она читала намного больше меня. Почему же зрение портится у меня, а не у нее? Почему я должна всю жизнь ходить в очках, а она нет?
Перспектива носить очки усилила мою манию фантазировать. В моем воображении одна за другой возникали картины будущего, в котором моя судьба — к худу или к добру — была тесно переплетена с судьбой подруги: вот я слепая, а у нее ястребиное зрение; я смотрю на мир мутными зрачками, а она прищуривается, чтобы разглядеть то, что скрыто вдали; я неуверенно передвигаюсь среди теней, а она держит меня за руку. В конце концов отец благодаря связям в муниципалитете получил субсидию, и мои фантазии поблекли. Я сходила к окулисту, он нашел у меня сильную близорукость и выписал очки. Когда я впервые посмотрелась в них в зеркало, испытала настоящий шок: нечистая кожа, широкое лицо, большой рот, огромный нос и глаза, заключенные в оправу, словно нарисованную в приступе бешенства сумасшедшим художником. Над оправой нависали слишком густые брови, подчеркивая мое уродство. Я решила, что буду носить очки только дома, в крайнем случае, надевать их, когда нужно что-то переписать с доски. Как-то раз, выходя из школы, я спохватилась, что забыла очки на парте. Бегом кинулась в класс, но опоздала. После звонка с последнего урока в нас, учеников, словно бес вселялся; в сутолоке очки уронили; дужка сломалась, стекло разбилось. Я заплакала.
Мне не хватило смелости вернуться домой, и я пошла за помощью к Лиле. Рассказала ей, что случилось; она велела показать ей очки и сказала, чтобы я оставила их у нее. Она говорила рассудительно и спокойно, не то что раньше, как будто у нее отпала необходимость изо всех сил биться за каждую мелочь. Я представила, как Рино, вооружившись своими сапожными инструментами, колдует над моими очками, и пошла домой, надеясь, что родители не заметят, что я без очков.
Несколько дней спустя, вечером, я услышала, что меня зовут со двора. Внизу стояла Лила в моих очках на носу. Я даже не слишком удивилась, что они выглядят как новые, как будто ей их только что подарили. Я побежала вниз, на ходу сокрушаясь: «Почему на ней очки смотрятся хорошо, хотя ей они не нужны, а меня уродуют, но мне без них никак?» Увидев меня, она сняла очки и принялась часто моргать. «У меня от них глаза болят, — сказала она, нацепила очки мне на нос и воскликнула: — Они тебе идут! Всегда в них ходи!» Выяснилось, что она отдала очки Стефано, а тот отвез их в центр города и отдал в починку в оптику. Я в смущении забормотала, что мне никогда с ней не расплатиться.
— Расплатиться в каком смысле? — иронично переспросила она.
— Вернуть тебе деньги.
Она улыбнулась и гордо сказала:
— В этом нет необходимости. Теперь я распоряжаюсь деньгами, как сама считаю нужным.
43
Эта история еще раз подтвердила мою мысль о том, что то, чего не хватало мне, — в данном случае деньги — было у нее, и наоборот; я продолжала искать между нами параллели, то с радостью, то с грустью осознавая, что мы накрепко связаны друг с другом. «У нее есть Стефано. Достаточно ей щелкнуть пальцами — и он бежит ремонтировать мои очки. А у меня что есть?» — спрашивала я себя.
И сама себе отвечала, что у меня есть школа — преимущество, которого она лишилась навсегда. Мое богатство заключалось в образовании, и я всеми силами старалась убедить себя в том, что это действительно так. Учителя по-прежнему не уставали меня хвалить. Мне ставили высшие баллы; я с отличием сдала курс теологии, и в награду мне подарили Библию в черном переплете.
Я хвасталась своими успехами, как когда-то серебряным браслетом матери, а между тем не понимала, что мне с ними делать. В классе не с кем было обсудить книги, которые я читала, и мысли, приходившие мне в голову. Альфонсо учился прилежно; после неудач минувшего года он вошел в нужный ритм и успевал по всем предметам. Но когда я пыталась втянуть его в разговор об «Обрученных» или каком-нибудь интересном романе, взятом в библиотеке учителя Ферраро, или, например, о Святом Духе, он в основном слушал, а сам не произносил ни слова — то ли от застенчивости, то ли от невежества. К тому же если на уроках он отвечал на хорошем итальянском, то со мной сразу переходил на диалект, а на диалекте было очень трудно рассуждать о развращенности мирского суда, которая ярко обнаруживает себя во время обеда у дона Родриго, или о сущности Троицы: если Бог Отец, Святой Дух и Иисус — это одно, но в трех ипостасях, то, по моему мнению, между ними должна существовать какая-то иерархия, и тогда возникал вопрос: кто из них первый и кто последний?
