Черная свеча - Мончинский Леонид (читаем книги онлайн бесплатно полностью txt) 📗
Заключённый увидел высокое небо в кровавых отливах по краям. Затем в незакровавленное пространство пришёл знакомый голос:
— Я вас не приглашал, Гера Яновна. Зачем вы пришли?
Другой голос, резкий, металлический, бьёт по перепонкам:
— Оставьте свои жандармские приёмы для заключённых! Я вас не боюсь!
— Да я вас и не пугаю. Мне хотелось, чтобы он полежал здесь до следующего развода. В воспитательных целях. Исключительно в воспитательных. Вы поступаете безрассудно…
— Больного необходимо отправить в районную клинику. Здесь он обречён. Вот рапорт. Подпишите.
Подполковник удивлённо глянул на листок бумаги, положил его на услужливо подставленный лейтенантом планшет, отрывисто написал: «Только — в морг! Оскоцкий».
— Другого ответа не будет, дорогая Гера Яновна.
— Как начальник медицинской службы, я настаиваю…
— Мои решения, как и мои симпатии… неизменны. Извините — служба.
Он взял под козырёк и, повернувшись, пошёл к вахте, оставив начальника медицинской службы решать задачу самой.
— Серков, Донскова! — Гера Яновна смяла листок с визой подполковника и отдала распоряжение твёрдым, мужским голосом: — Заключённого — в больницу. Готовьте к операции!
Она смерила удаляющуюся фигуру опера косым взглядом, сунула в рот папиросу да, так и забыв её зажечь, пошла с зажатым в кулаке листком бумаги.
Миленький мой! Миленький мой, как же так?!
Этот голос зэк тоже узнал, но не мог сообразить, кому он принадлежит. Его подняли на узких холодных носилках, тело провисло мокрым мешком, в котором торчал нож. Он услыхал собственный стон, а затем закачался над землёй, и небо, недавно залитое по краям кровью, начало тускнеть, точно перед бурей, пока не стало чёрным.
— Включите свет! — приказ Геры Яновны Гершензон вернул ему сознание. Зэки звали её не иначе как Эльзой Кох. Никто из них даже мысли не допускал, что у неё может быть другое имя. В этой блондинке, сорока с небольшим, жило что-то настораживающее, заставляющее побаиваться и уважать одновременно тех, кому с ней приходилось иметь дело. Её неподвижное, красивое, но неженственное лицо, с неизменной папиросой в узко прорезанном рту, мало располагало к откровенным разговорам, тем более к праздной беседе. Об Эльзе поговаривали как о любовнице Рокоссовского, но позднее выяснилось — все враки.
Знавший её ещё с фронта Лука Кусков так и выразился, махнув культёй:
— Враки! Это ж она мне руку под Сталинградом оттяпала. Перед самой победой была главным врачом в госпитале, где я долечивал свои раны да подсоблял на кухне. Точно помню — в апреле. У них уже цвело. Мужика своего, тот в тылах довоевывал, она на немке поймала. Майор две пули в башку получил со смертельным исходом.
Упоров помнил, как Лука сидел у печки, и курносый его профиль был похож на розовую картошку. На том воспоминания приостановились, зэк начал выходить из памяти, проваливаясь в глубокий колодец, куда его тащила по звенящим проводам чья-то цепкая и сильная рука. Провода изогнулись, получилось что-то вроде горки, по ней он нёсся до самого дна, где снова приняла густая темнота. Но опять же тем дело не кончилось.
Несколько раз она пыталась раскрыться вспышкой удивительно ясного света. Темнота всё-таки оказалась сильней света, и первые опознаваемые звуки тоже пришли из темноты.
— Какая группа крови у грузина?
— Третья. Резус положительный. Заратиади тоже предложился.
— Пусть войдёт.
— У меня та же группа, Гера Яновна.
Он опять начинает думать над тем, кому принадлежит этот знакомый голос.
Мир слабый, качающийся, как отражение на воде, а стянутая у живота боль душит тупыми толчками. Вот она обострилась, снова все ушло в тягучую непроглядь.
— Чем ему можно помочь, Гера Яновна?
Ответ провалился, а может быть, его и не было.
Внутри будто варят металл раскалённый, он переливается но кишкам, отчего они становятся обжигающе тяжёлыми. «Их надо залить водой! Надо залить!» На этом нестерпимом желании зэк выдавил из себя единственное слово:
— Пи-и-и-ть…
— Помочите ему губы, Лена. Только губы.
Жар стал ещё более нестерпим, а вода на губах — как предчувствие близкой реки, до которой ему не дотянуться. Это и не жизнь и не смерть, он — между ними в пламени пылающего духа…
На шестой день Вадим понял, что сгниёт, что просто ворует время для продолжения страданий, и ему никогда не выпутаться из этой вонючей боли. Он видел, как санитары зажимают носы, проходя мимо его конки, и тогда он сам начинал чувствовать приторно смердящий запах гнилого мяса. Только девчонка, та самая дочь белогвардейского генерала, за которую они с Очаевым затеяли драку в тюремной бане, продолжала делать перевязки, улыбаться сквозь прозрачные слезы. Упоров лежал с открытыми глазами, прислушиваясь к никудышной жизни собственных внутренностей. Время казалось таким безнадёжным и подходящим для забытья, из которого не будет возврата…
Маленький горбач с квадратной головой, вросшей в прямые костлявые плечи, приподнял простыню, пропитанную гноем, и, тут же уронив её, спросил у заплаканной сестры:
— Чем может быть полезен вашему несчастью доктор Зак, красавица?
— Мне? — Елена Донскова концом косынки промокнула слезы. — Мне не нужна ваша помощь, доктор, речь идёт вот об этом человеке. Понимаете…
— Понимаю, — грустно перебил её горбун, — вам он очень дорог. Я это вижу, Леночка. Но, увы, он уйдёт не в свой день…
Доктор вздохнул ещё раз и ещё раз приподнял над больным простыню:
— Сильное сердце. Все будет мучительно долго…
Бешеный лай собак, каким они обычно встречают этап, разбудил всю зону.
— Кто-то бежать надумал, — зевнул зэк, у которого в Афинах была богатая тётка с вызывающе нескромным именем Глория.
— С Кручёного только за пулей бегать, — возразил лишившийся правой ноги зэк. — Верно говорю, Вадим.
Упоров промолчал, прикидываясь спящим.
— Значит, этап пришёл, — не унимался грек.
— Вроде бы иностранец, а глупее русского. Ночь! Какие этапы?!
— Все-то ты знаешь, тебе бы Хрущёвым работать.
— Посидишь с моё…
— Мне своего хватает: начать да кончить…
— То-то я смотрю: не успел в зону явиться, сразу в больничку устроился. Косишь!
Грек смешался, косо взглянув в сторону Упорова, ответил угрожающе тихо:
— Ты что, больше доктора волокешь?
Собаки лают без передышки, нагнетая тревогу яростью охрипших голосов. Он всё-таки уснул. Неожиданно для себя. Вроде бы ждал, чем ответит безногий, и вдруг провалился в тёплое вязкое болото сна. Когда открыл глаза, увидел над собой взволнованное лицо медицинской сестры Донсковой.
Она говорит срывающимся на шёпот голосом:
— Спецэтап. Очень серьёзно.
Вадим перестаёт ей улыбаться. Сна — нет. Есть страх, прогнавший болотистое тепло вместе с забытыми сновидениями. Он закрывает глаза, чтобы пересилить себя, и задаёт вопрос уже нормальным голосом:
— У вас есть предложение?
— У меня есть скальпель, на тот случай…
— Знаю. Спасибо, Лена. Держись от меня подальше.
Что тут объяснять?!
Зэк постепенно расставался со снисхождением к себе, и будущее становилось понятным, как необходимая, жестокая работа.
Сестра ещё не покинула палату, а грек приподнялся и спросил:
— Что тебе доложили, гражданин начальник?
— Сучий этап. Все педагоги со стажем, и трюмиловки не избежать.
— Во как повернулося, — прокашлялся одноногий. — До нас добрались…
В конце коридора хлопнула входная дверь, по стонущим доскам загрохотали тяжёлые шаги. Упоров сунул руку под подушку, нащупал ручку большого хирургического скальпеля, ещё подумал о сестре с холодной нежностью, как думал в побеге о погибшем товарище.
— Прошу соблюдать тишину, — голос Лены просительно вежлив.
Четверо зэков внесли окровавленное тело. Ноги раненого волочатся по доскам, оставляя тёмный след.
