Персеиды. Ночная повесть - Гончарова Марианна Борисовна (бесплатные онлайн книги читаем полные версии .txt) 📗
На слух приезжего – бред сумасшедшего, а местные все прекрасно понимают. Они знают, где сегодня брать самое вкусное, самое свежее, именно то, что у соседки в пакете: мясо, рыба, соленья, маслины, оливки, сдоба, конфеты и прочее самое.
Как-то зимой баба Надя купила у Клавы, где «у Нюмы», одну рыбу «попробувать», отнесла домой, ей понравилось, вернулась на рынок. А в магазинчике, в отделе том селедочном, уже собрались люди: базарный день, воскресенье, канун новогодних праздников, – идет бойкая торговля. У Клавы, где «у Нюмы». Там все особенное. Я же говорю – у нас люди в еде хорошо разбираются. И давай все спрашивать, а откуда селедочка, а кто солил, а когда получили. Тут в хор интересующихся и вступает баба Надя с сольной партией: я брaла! Гадость! не берите! Нафтой (то есть нефтью) воняет. Бельзиной (то есть бензином) и химияй. У в рот узять незя.
Разочарованные потребители под смущенным, извиняющимся взглядом продавца Клавы Игрушкиной покинули магазин. Баба Надя потопталась и, дождавшись, когда уйдет последний покупатель, перегнулась через модную витрину-холодильник с разной рыбой и прошептала:
– Клава, а ну быстро накидай мне усюда ув торбочку всю уселедовку, шо в тебя осталaся. И давай швыденько мэни.
Вот такая у нас соседка. С тех пор мы дома называем селедку уселедовкой.
Оксана плачет, мол, баба Надя вламывается по утрам в их с Жеником комнату без стука и все повторяет, вот когда я умру, тогда будете себе хозяйничать. Когда я умру, тогда будете сажать цветы, где вам хочется… Вот когда умру, тогда будете переделывать комнаты. Вот когда – тогда, когда – тогда.
– И я не выдержала, – всхлипнула Оксана, – и спросила.
– Что? – похолодела я.
– Я спросила: «Когда?»
Я жду Персеиды и в бинокль вижу, как баба Надя таскает что-то по двору мелкое, складывает в кучку. И вижу, что тягает она какие-то тяжеленные железяки просто из конца в конец, из угла в угол. Туда потянет, погремит, оттуда тянет обратно, кладет железяку на прежнее место. Просто чтобы досадить и чтобы знали, кто главный. Вот же неугомонная!..
Как иногда случайная вроде бы вещь может изменить настроение, поведение и даже стиль жизни человека. Люди тут неподалеку, на углу нашего квартала, которые поселились совсем недавно, живут странно. Очень неприветливые. Им скажешь «доброе утро», а они не отвечают. И выражение лица: «Ты ваще кто ваще? С какова района?!» А нас с Кузьмичом ведь родители хорошо воспитывали: учили быть приветливыми, здороваться, уступать место старшим в общественном транспорте и в очереди, пользоваться носовым платком и держать в чистоте себя, одежду, мысли и намерения. Так что мы продолжаем радостно здороваться, чем вызываем еще большее раздражение и недоумение наших новых соседей.
Вообще, мы люди ужасно провинциальные и неторопливые. Живем в своем временнoм пространстве. И как же трудно мне ездить по работе в Москву. Мне кажется, большей противоположности моему спокойному кварталу Сосновому Бору нельзя и придумать.
Вот, к примеру, у нас я выезжаю на встречу за пятнадцать минут и никогда не опаздываю. В Москве меня предупреждают, что если встреча в одиннадцать, то машина заедет за мной в девять. И не факт, что мы не опоздаем. Обычно я оказываюсь в Москве или поздней осенью, или зимой. Наверное, от этого она мне кажется уставшей, преждевременно постаревшей дамой, в старом, пропахшем выхлопными газами тяжелом влажном пальто, суровой, опасной, нерадостной, озабоченной чем-то мне непонятным, с ночными погонями, топотом, хриплым заполошным криком и выстрелами.
Я очень честно старалась полюбить Москву: знакомилась с милыми, теперь дорогими моему сердцу москвичами, ходила в маленькие семейные ресторанчики и там болтала с официантами о том о сем, бродила по улицам старого города и однажды, попав в сильный дождь, очутилась в толпе. То есть мне пришлось пробираться сквозь поток людей, которые спешили из выхода метро. Мало того, что выбраться оттуда не было никакой возможности, я еще была с зонтиком. И закрыть его нельзя было, он сберегал мою стрижку, специально сделанную для встречи с читателями. Как меня только не называли и куда только не посылали. А я продолжала поступать, как учила мама – извиняться.
– Извините, – отвечала я на очередную неприятную реплику. – Простите, пожалуйста, – опять просила я.
Вдруг кто-то тронул меня за плечо.
– Вы это серьезно? – спросил какой-то мальчик, по виду студент или чуть старше.
– Что?
– Крутитесь тут в толпе и просите у всех прощения. Вот вам уже зонтик сломали, вам за шиворот вода льется, а вы все извиняетесь. Серьезно? Или это флешмоб? Где-то скрытая камера, да? Аха-ха! Как я раньше не догадался, где-то скрытая камера! А для какого канала снимаете?
– Нет, – в отчаянии завопила я, – правда мне надо в метро, но я не могу выбраться из толпы!
Мальчик, все равно не очень-то и веря, потащил меня за руку. В толпе с моего пальто посыпались пуговицы, прическа была испорчена, но зато я была на свободе.
– Вот так и моя мама, – сказал мальчик, прощаясь, – как приедет, так со всеми готова заговорить. Почему-то она думает, что все такие же приветливые, как она, и все готовы остановиться и немедленно побеседовать о том, как сажать кусты крыжовника, чтобы ягода была крупная и прозрачная.
Так вот о наших соседях.
Не знаю, откуда они к нам приехали, может, с той самой станции метро, где все куда-то торопятся и бегут, но они никогда не сажают у себя во дворе цветы, все у них заросло сорняками, у них нет собаки, а котов они шпыняли так, что в последнее время те обходят их стороной. Его зовут Сирожа. А ее имени никто не знает. Мы все спрашиваем друг друга, а как ее зовут? И у Сирожи спрашиваем, как зовут вашу жену, Сирожа? А он буркает что-то:
– Т-та! Мать ие…
А мальчика спрашиваем шестилетнего:
– Как папу зовут?
– Ни наю.
– А маму?
Он отвечает:
– Мама.
– А бабушку?
Мальчик расплывается в улыбке:
– Таисия Даниловна. А дедушку – Иван Прокофьевич.
Он, кстати, у бабушки с дедушкой живет, чуть дальше, на улице, параллельной нашей. Хорошие у него бабушка и дедушка. Они – родители этого самого Сирожи. И очень страдают, что у них такой сынок и такая ужасная невестка. Мальчик – их свет в окошке.
Просыпаются эти двое – Сирожа и его супруга – в пять утра. А поскольку вся наша небольшая улица Сосновый Бор стоит над водой, то звуки слышны хорошо, особенно из открытых окон. Мы-то все приучены не шуметь, знаем, где у кого дети спят. А новые наши соседи не церемонятся.
– Бубубу… – это его хриплый голос.
– Вявявяяааа! – ее истеричный.
– Бубубубу… мать… бубубу, – опять он, довольно благодушно.
– Вявявявяаааа!!! – злобно она.
Вдруг звон стекла, грохот, вскрик, стук падающих предметов… Тишина.
– О! – его голос. – Догавкалась?
И сначала тихий, а потом все возрастающий смех из всех открытых окон нашей небольшой улицы Сосновый Бор, где, к слову, нет ни одной сосны. Надо бы посадить.
Мальчику их мы тут недавно подарили бумеранг. Это охотничье орудие аборигенов маори зачем-то прислали моим детям из Австралии – красивый, яркий, разрисованный фигурками людей, животных и птиц, большой и, как принято, кривой бумеранг. Но нам он не нужен, мы против охоты. Отдали мальчику. Причем этот бумеранг настоящий, не сувенирный. А Сирожа, пьющий бездельник, отобрал у сына бумеранг. Поиграть. А что еще мужику делать – времени свободного навалом. Выпил утром и, как говорит Жванецкий, весь день свободен. А тут какое-никакое, а занятие – бумеранг швырять.
Две недели Сирожа убеждался в том, что бумеранг как заводной – действительно возвращается и при этом лупит его почем зря куда попало. Возвращается и возвращается, куда ни кинь, как ни кинь: и по низу кидал, и по верху кидал. И главное что – даже удирал от бумеранга, как чисто спецназ в джунглях, все равно тот его догонял и бил точно в макушку. Сирожа уже и петлял, и за угол прятался, но как только высовывался посмотреть, а где это он, бумеранг его будто караулил – а вот и я! – и методично вставлял в табло.
