Луговая арфа - Капоте Трумен (версия книг .TXT) 📗
С этими словами она вперилась взглядом в тарелку так, что ее глаза, казалось, пошли вкось. Ее рот был по-прежнему набит хлопковым кляпом, и она все же выдавила, уже обращаясь к Ритцу:
– Долли заберет мозги.
Ритц ничего не мог понять из того, что она говорила.
– Ох уж этот южный акцент… – протянул он в смятении.
– Она говорит, что мозги на моей тарелке, – сказала Долли, густо краснея. – Позвольте мне передать вам их, – добавила она.
– Да не стоит… впрочем, если вас не затруднит…
– Да ее это нисколько не затруднит, – вмешалась Верина. – Все равно она ест только сладости. Долли, поешь, пожалуйста, этот банановый пудинг.
Доктор Ритц стал чихать и мямлить:
– Все эти цветы… розы… у меня застарелая аллергия…
– О Боже! – вскрикнула Долли и, видя возможность улизнуть на кухню, схватила вазу с розами, но ваза выскользнула из ее рук и упала прямиком в чашу с подливкой, а брызги подливки – на нас. – Вот видите… видите?! Это безнадежно… – сказала она, и в глазах ее заблестели первые слезы.
– Ничего нет безнадежного, Долли. Сядь и доешь свой пудинг, – посоветовала Верина гробовым тоном. – Затем добавила: – Кроме того, у нас для тебя припасен сюрприз. Моррис, покажи Долли те этикетки.
Бормоча что-то про себя, доктор Ритц перестал счищать подливку со своих рукавов и направился в холл, откуда он вернулся со своим чемоданчиком. Его проворные пальцы пробежали по кипе бумажных листов и выудили какой-то большой конверт, который он тут же передал Долли.
В конверте оказались яркие треугольные этикетки с оранжевыми надписями: «Средство против водянки от Цыганской Королевы», смазанная картинка женщины с банданой на голове и большими золотыми серьгами.
– Высший класс, не правда ли?! – сказал Ритц. – Сделано в Чикаго, мой друг нарисовал это, а уж он-то настоящий художник…
Долли озадаченно просмотрела этикетки.
– Нравится? – спросила Верина.
– Я не понимаю… – протянула Долли нерешительно.
– Неужели?! – сказала Верина, криво усмехаясь, и добавила: – Достаточно ясно! Я рассказала ту твою давнюю историю мистеру Ритцу, и он придумал это чудесное название.
– «Средство против водянки от Цыганской Королевы»: название запоминающееся, здорово будет смотреться в рекламе, – сказал доктор Ритц.
– Мое снадобье?! – Долли все еще оставалась спокойной. – Но мне не нужны никакие этикетки, у меня есть свои!
Ритц прищелкнул пальцами:
– Да ты посмотри, скажи, правда, здорово?! Мы можем напечатать этикетки, используя твой почерк!
– Мы уже потратили уйму денег, – жестковато отреагировала Верина и обратилась к Долли: – Моррис и я собираемся в Вашингтон на этой неделе, чтобы оформить авторское право на лекарство, естественно, мы представим тебя как изобретателя. А теперь самое главное, Долли, ты должна сесть спокойно и написать нам полный состав этого средства.
У Долли едва челюсть не отвисла: она резко приподнялась из-за стола, подняла голову и, беспрестанно моргая, глядя на доктора Ритца и Верину, тихо сказала:
– Так не пойдет.
Затем она встала из-за стола и направилась к выходу, и там, уже держась за ручку двери, повторила:
– Так не пойдет. У тебя нет на это никаких прав, Верина, а у вас, сэр, и подавно.
Я помог Кэтрин убрать со стола: смятые розы, так и не разрезанный торт, нетронутые фрукты.
Верина и ее приятель покинули дом вместе: из окна кухни мы видели, как они шли вместе по направлению к центру города, постоянно кивая или покачивая головами, обсуждая что-то.
Тогда мы разрезали торт и понесли его к Долли.
– Тихо, тихо, молчим, – приговаривала Долли, когда Кэтрин стала распространяться насчет Верины. Но казалось, что ее внутренний тихий протест начал принимать какие-то четкие, осязаемые формы, такие, что их надо было подавить в корне, не дать им выплеснуться наружу, и поэтому ее голос звучал решительнее и жестче, когда она просила нас быть тише, тише, тише, – причем даже Кэтрин заметила ту разницу: она обняла покрепче свою подругу, приговаривая те же слова:
– Тише, тише, успокойся…
Слегка успокоившись, мы затем провели весь день в наших излюбленных играх. Затем мы принялись гадать.
Верина вернулась уже в сумерках. Мы слышали ее шаги в холле, она вошла к нам, не постучавшись, и Долли, что как раз была занята тем, что предсказывала мою судьбу и остановилась на самом интересном месте, накрепко вцепилась в мою руку.
Верина сказала:
– Коллин, Кэтрин, вы можете идти…
Кэтрин хотела последовать за мной по чердачной лестнице, но вспомнила вдруг, что она в своем выходном платье, так что мне пришлось лезть на чердак одному. Там, на чердаке, была внушительная щелочка, которая давала прекрасный обзор розовой комнаты Долли, но Верина, как назло, встала как раз под эту щель, закрывая мне обзор своей шляпой, которую она так и не сняла после прогулки с доктором Ритцем. Это была чудная шляпа, декорированная целлулоидными фруктами.
– Вот факты, Долли, – говорила она. – Две тысячи за заводик, Биллу Тэйтуму и четырем плотникам, работающим сейчас там за восемьдесят центов в час, семь тысяч долларов за оборудование, что я уже заказала, и это не говоря о том, каких денег стоит такой специалист, как Моррис Ритц… А почему?! Да все же ради тебя!
– Все для меня?! – вопрошала с некоторой грустью Долли. Я видел лишь движущуюся тень Долли. Она неслышно, медленно сновала из угла в угол комнаты. – Ты одной плоти со мной, и я люблю тебя, в глубине души я очень люблю тебя, и я хотела бы доказать тебе это, но отдать тебе то единственное, что я когда-либо имела, именно мое, не чье-нибудь, а мое, – и оно сразу станет безраздельно твоим. Пожалуйста, Верина, пойми меня! – Голос Долли задрожал. – Это единственная вещь в моей собственности.
Верина наконец включила свет.
– О чем ты говоришь, Долли?! – Голос Верины звучал непривычно горько и едко: – Все эти годы я работала как проклятая: чего я тебе недодала?! Этот дом, тот…
– Ты дала мне все… – мягко прервала ее Долли. – И Коллину, и Кэтрин, всем нам, но ты не даешь нам самостоятельно жить, принимать решения: мы лишь приятная декорация для тебя в этом доме, не так ли?
– Приятная декорация?! – отбрасывая шляпу, переспросила Верина. Она густо покраснела. – Ты и эта твоя бормочущая дура! Тебя, кстати, никогда не задевало то, что я никого никогда не приглашала в дом?! А все потому, что мне было стыдно за вас! Вспомни, что произошло сегодня!
Я слышал, как вздохнула Долли.
– Прости, Верина, – сказала она очень тихо. – Честно говоря, я всегда считала, что в этом доме есть место и для нас, что мы хоть чуточку нужны тебе. Но теперь все ясно, Верина. Мы уходим…
Теперь вздохнула Верина:
– Бедная Долли, бедняжка! Ну и куда же ты уйдешь?
Ответ пришел после совсем недолгих раздумий, едва слышный, как шелест крыльев моли:
– Я знаю место.
Позже, когда я уже был в постели и ждал, чтобы пришла Долли и как всегда поцеловала меня на ночь, я думал о ветре. Моя комната находилась в дальнем углу дома, за гостиной, а когда-то в ней проживал сам Юрая Тальбо, и после того как Верина привезла его с фамильной фермы, здесь же он и встретил свою смерть, страдая старческим слабоумием, даже не осознавая, где он находится.
И даже спустя много лет запах застарелой мочи и табака все еще держался в матрасах, в платяном шкафу, и на полке в том шкафу хранилось то единственное, что он решил забрать с собой с фермы. Это был маленький желтый барабан: будучи еще подростком как раз моего возраста, он, барабанщик в полку Дикси, маршировал, стуча в этот барабан и исполняя бравые солдатские песни. Долли говорила, что еще когда она была девочкой, ей нравилось просыпаться по утрам, зимой, под пение своего отца, деловито снующего по дому, разжигающего печь, а потом ей приходилось слышать эти песни и после его смерти – на лугу с индейской травой. Но Кэтрин возражала в такие моменты: нет, это ветер, говорила она, на что Долли отвечала, что ветер – это мы: он собирает, хранит наши голоса, а затем, спустя какое-то время, играет ими, посылая их сквозь листья деревьев и луговые травы, – клянусь, я слышала пение папы, говорила она.
