Луговая арфа - Капоте Трумен (версия книг .TXT) 📗

Так, например, Долли выдавала следующее:

– Америка так и называлась Америкой еще до прихода Колумба, иначе откуда он знал, что это Америка?

На что Кэтрин отвечала, что Америка это лишь старое индейское слово. Из этой парочки Кэтрин была наиболее несносной, ибо она упрямо настаивала на своей правоте, и не дай Бог не записать в тетрадь то, что она утверждала, – она становилась жутко нервной и могла что-нибудь пролить или рассыпать в порыве возбуждения. Но мое терпение лопнуло окончательно, когда она заявила, что Линкольон был с большой примесью негритянской и индейской крови и в нем была лишь крохотная толика белой расы, – больше я ее не слушал: даже такой ученик, как я, знал, что это была ерунда. Но тем не менее я в неоплатном долгу перед Кэтрин: все дело в моем росте – тогда я был лишь на чуточку выше Бидди Скиннера, поговаривали, что он получал приглашения из всевозможных цирковых трупп, наверное, представлять карликов. Кэтрин уловила мою печаль и взялась выправить положение. «Все, что тебе нужно, – это лишь небольшое вытягивание», – приговаривала она. Она стала ежедневно тянуть мои руки, ноги, даже голову – так, будто это была и не голова вовсе, а недозрелое, неподатливое яблоко, не спешащее расстаться с ветвью-матерью. И как бы то ни было, ей удалось растянуть меня с 4,9 фута до 5,7 за два года, и доказательством тому – мои засечки роста, отмеченные ножом на дверях кладовой. Их можно увидеть на тех дверях даже сейчас… когда лишь ветер гуляет в мертвой печи и зима властвует безраздельно на некогда нашей кухне…

Несмотря на обычно, казалось бы, благотворный эффект трав Долли Тальбо на здоровье клиентов, нет-нет да и приходили от родственников больных письма, в которых помимо благодарностей в адрес Долли сообщалось также о том, что некий бедный кузен Белль или кто-либо другой предстал перед Богом – да покоится с миром душа его, и посему нужды в очередной партии лекарств от Долли уже не было. В такие моменты кухня погружалась в траур. Долли и Кэтрин начинали восстанавливать в памяти все детали истории болезни умершего клиента. Затем Кэтрин обычно со вздохом подводила черту: ну что ж, говаривала она, мы сделали все, что могли, милая Долли, но Бог имел свои виды на этого человека. Верина тоже умела привнести печаль на кухню новыми порядками, налагаемыми на нас, или взывая к жизни старые: сделайте то, не делайте это, прекратите, начните и все в том же духе, словно мы трое представляли собой старые расстроенные часы, которые надо было постоянно контролировать и сверять с размеренностью и порядком ее часового механизма, и горе, если у нас что-то было не так – Верина спуску нам не давала. В такие минуты, заслышав шаги Верины, Кэтрин тянула недовольно – вот она, Та Самая, идет… на что Долли довольно нервно реагировала – тихо! молчим! И, казалось, что не Кэтрин она принуждала к тишине, а свой внутренний протест, готовый вот-вот вылиться наружу. Я думаю, что Верина в глубине души хотела стать частью той, нашей кухни, стать своей, но уж слишком глубоко укоренилась в ней привычка быть «мужчиной» в доме, среди женщин и детей, к сожалению, ее единственным способом хоть как-то контактировать с нами было жесткое отстаивание прежде всего своих интересов: «Долли, избавься от этого котенка, у меня астма! Кто из вас оставил воду в ванне открытой? Кто из вас сломал мой зонт?» – и так далее. Ее желчь в такие минуты словно растекалась по всему дому, как горький туман… Вот идет Та Самая!.. тихо!.. молчим!..

Раз в неделю, в основном по субботам, мы отправлялись в Приречные леса. Наше пребывание там затягивалось на целый день, поэтому мы брали с собой вдоволь еды: жареного цыпленка, дюжину круто сваренных яиц, сладкие пироги с помадкой. С пустыми мешками из-под пшеницы, по одному на каждого, мы отправлялись в путь по церковной дороге, мимо кладбища, по лугу индейской травы в наш лес. Как раз при входе в лес рос китайский дуб в форме вилки, так что казалось, будто это два дерева, два брата-близнеца росли вместе, причем ветви деревьев настолько тесно сплелись друг с другом, что по ним при соответствующей сноровке можно было перебраться с одного дерева на другое. И в одном месте эти ветви представляли собой не что иное, как дерево-дом – просторная крепкая структура, напоминающая небольшой плот в море зеленой листвы. По-видимому, это сооружение не в малой степени было искусственного происхождения, поскольку на нем еще сохранились кое-где несколько небольших досок, прибитых к толстым ветвям, а те ребята, что приложили руку к созданию этого чуда, если все еще были живы, теперь скорей всего пребывали в весьма почтенном возрасте: где-то пятнадцать или двадцать лет прошло с тех пор, когда Долли впервые наткнулась на это дерево, а затем прошло не менее четверти века, прежде чем она представила меня этому дому-дереву. Перемещаться по нему было так же легко, как по ступеням, – под рукой всегда были сучья и ветви служили надежными поручнями и опорами. Даже Кэтрин с ее габаритами ниже пояса и ревматизмом не испытывала никаких затруднений при лазании по дереву. Но все равно она не любила дерево так, как любила его Долли, приговаривая, что и доски подгнили, да и гвозди проржавели настолько, что вот-вот переломятся пополам. Долли и меня научила любить это дерево, научила понимать его, чувствовать его.

Обычно мы складывали наш провиант на дереве и, разделившись, уходили вглубь леса, каждый со своим мешком для сбора лекарственных трав, листьев, каких-то странных кореньев. Ни я, ни Кэтрин не знали конкретный состав снадобий, ибо Долли держала рецептуру их изготовления в тайне, более того, Долли не разрешала нам даже глядеть на содержимое ее мешка, за этим она всегда строго следила, словно это и не травы были вовсе в мешке, а заколдованный принц.

Откуда у Долли был этот секрет врачевания? Долли рассказала нам однажды следующую историю:

– Как-то раз, очень давно, когда мы были детьми (у Верины еще не выпали молочные зубы, а Кэтрин была ростом с оградку), в городке остановился цыганский табор, тогда их была тьма, не то что сейчас… Они приходили каждую весну неожиданно и кучами селились у дороги, у леса. Но наши люди терпеть их не могли, и наш папа, твой прадядя Юрая, как-то сказал, что пристрелит первого попавшегося цыгана, если увидит его в нашей усадьбе или на наших землях, так что я держала язык за зубами всякий раз, когда видела, как цыгане набирают воду из ручья на наших землях или собирают зимние орехи-пеканы в наших садах. В тот вечер я пошла в коровник поглядеть на нашу корову, которая только что отелилась, и там, в коровнике, я увидела цыганок – двух старух и одну еще молодую женщину. Молодая цыганка лежала голая на полу в куче кукурузных листьев. Когда они увидели, что я не испугалась и не собираюсь бежать и звать взрослых, одна из старых цыганок попросила меня помочь со светом. Я пошла домой за свечой, а когда вернулась, в руках этой женщины уже висел вниз головой маленький, красный, орущий ребеночек, а другая старуха доила тем временем нашу корову. Я помогла цыганкам выкупать новорожденного в теплом молоке, а потом завернуть его в шарф, после чего одна старая цыганка взяла мою руку в свою и сказала: «Я подарю тебе особый дар – заклинание, а также магический состав снадобья из трав, их нужно найти в лесу». Она рассказала мне, как готовить это снадобье: вари дочерна и дочиста и получишь от водянки вар. Утром они ушли… Я искала их в чистом поле и на дорогах, но они исчезли, и лишь заклинание осталось в моей голове.

Перекликаясь друг с другом, мы работали до полудня в разных частях леса. Ближе к полудню с мешками, наполненными всевозможными кореньями и корой всяких деревьев, мы взбирались на свое дерево-дом и готовились к обеду. Воду мы брали из ручья и хранили в глиняном кувшине, а в холод мы обычно согревались горячим кофе из термоса. А затем, когда с едой было покончено, вытирали руки зелеными пучками листьев. Затем мы гадали на лепестках, болтали ни о чем – казалось, что мы плывем на нашем плоту сквозь зелень листвы в послеполуденное время. И мы всецело принадлежали нашему дереву, мы были его неотъемлемой частью, как под солнцем листья, подернутые желтизной…