Под флагом ''Катрионы'' - Борисов Леонид Ильич (книги онлайн .TXT) 📗
Седьмого декабря 1889 года в утреннем тумане показался берег Уполо. В бинокль можно было рассмотреть высокую гору и у подножия ее – порт Апиа. Капитан сказал Стивенсону, что через три часа «Экватор» закончит свой рейс.
– И я расстанусь с вами, сэр, – печально добавил капитан. – Если позволите, я напишу вам, а вы, может быть, иногда, на досуге…
– Непременно отвечу, непременно! – Голос у Стивенсона задрожал, рука, которую он положил на плечо капитану, затряслась. Ему вдруг захотелось, чтобы плавание продолжалось еще месяц, два, полгода, год…
Глава пятая
Усталый охотник
К привычному и уже ставшему неощутимым запаху океана вдруг примешался острый и клейкий аромат каких-то растений. Фенни сказала, что это ваниль, но Ллойд принялся спорить, утверждая, что ванильное дерево сейчас еще не в цвету и, следовательно, ветер принес какой-то другой запах. Стивенсон сказал, что так должна пахнуть жизнь на острове Уполо, что вот этот аромат знаком ему давно, – он снился, он мог вызвать его напряжением воображения и неких внутренних сил, хорошо знакомых каждому человеку.
– Запах снился? – рассмеялась Фенни. – Не понимаю, как может присниться запах! Снятся предметы, целые сцены, люди и звери, но запах…
– Мне тоже иногда снятся запахи, – сказал Ллойд и взял отчима под руку. – Не далее как вчера мне снился запах мыла, которое я покупал в Сан-Франциско. Я проснулся и поднес к носу пальцы.
– Фантазия! – расхохоталась Фенни, театрально хлопая себя по бедрам. – Может быть, вам снятся даже мысли – и свои и чужие!
– Представь себе, – совершенно серьезно произнес Стивенсон, – чужие мысли я вижу во сне очень часто.
– Простите, сэр, – вмешался в беседу и капитан, – но всё то, о чем вы говорите, хорошо знакомо и мне. Чужие мысли – это самое обыкновенное из того, что может видеть во сне человек. Простите, сэр, но я очень люблю разговоры на эту тему.
– Целый музей фантазеров и чудаков! – воскликнула Фенни.
– Да продлит господь бог жизнь всех чудаков и фантазеров! – медленно, как заклинание, проговорил Стивенсон и внезапно предложил Ллойду искупаться.
Фенни ахнула.
– Искупаться? – задыхаясь от удивления и испуга, произнесла она. – Кинуть себя в пасть акулам? Утонуть? Отстать от корабля и погибнуть?..
– Искупаться было бы очень недурно и кстати, – сказал капитан. – Я прикажу замедлить ход моего «Экватора». Окунуться раз-другой… Я прикажу спустить трап, мадам.
– Сумасшедшие, – в сердцах кинула Фенни и, демонстративно вскинув голову и шлепая босыми ногами по палубе, скрылась в каюте. Стивенсон хитро подмигнул пасынку и заметил, что грозовая туча постояла над головой и ушла, – значит, теперь можно…
– Ушла в обратную сторону, – шутливо добавил Ллойд и, обратясь к капитану, попросил отдать приказание, чтобы ход «Экватора» был чуть замедлен.
Спустя минут десять – двенадцать Стивенсон, Ллойд и капитан стали раздеваться. Фенни на секунду выглянула из каюты, ахнула и снова скрылась.
– Что они делают, что они делают! – пожаловалась она миссис Стивенсон. – Воздействуйте на них, умоляю вас! Я бессильна, они ни во что не ставят меня!..
– Они мужчины, – ответила на жалобу миссис Стивенсон, – они знают, что им делать. Сейчас я воздействую на них, сию минуту.
И с порога каюты она крикнула в ту сторону, где копошились, посмеивались и перебрасывались шутками ее сын, Ллойд и капитан:
– Джентльмены! Если вода теплая, оставьте и для меня местечко в океане!
– Есть местечко и для тебя, мама! – отозвался Стивенсон. – Мы намерены плыть до самого острова! Ллойд уже вручил визитные карточки всем акулам!
– Возьми мою, Луи! – крикнула миссис Стивенсон после того, как раздался короткий, певучий всплеск: с трапа в океан бросился Ллойд, а Стивенсон выжидающе стоял на трапе, подняв над головой руки.
– Предупреди, мама, Фенни, – негромко сказал он, – чтобы она спряталась под койку: все акулы только и ждут ее появления, они ненавидят Фенни – представительницу англо-американских гостиных! Обожаю тебя, мама, – ты настоящая женщина! Раз, два, три!
Всплеск, и еще всплеск, а спустя пять-шесть минут все пловцы по очереди выбрались из воды и по трапу поднялись на палубу. Стивенсон проделал несколько гимнастических упражнений, а потом стремительно прошел к себе в каюту, сел за маленький, ввинченный в пол столик, из бювара достал чистые листы бумаги, в руки, взял карандаш.
Он еще не знал, о чем будет писать, но точно знал, о ком именно писать сейчас следует. То, что назойливо просилось на бумагу, рано или поздно пригодится, – всегда понадобится некий элемент раздражения, какая-то доля тоски и горечи, изображение человека вскользь и всегда кстати – человека отважного, здорового, протестующего: почти автопортрет.
Сегодня проза не получалась, не слушалась, выбивалась из ритма, но слова, эта ветхая одежда мысли, располагалась в рисунке свободного, белого стихотворения.
«Мысль сама выбирает форму, – сказал себе Стивенсон. – И если стихи – пусть будут стихи… Являйтесь, приходите, располагайтесь, как вам угодно, леди и джентльмены!» – обратился он к мыслям своим, привычно надевающим наиболее удобную для себя одежду.
«Да, ну а что же люди? – задал себе вопрос Стивенсон, когда нечаянные мысли в прихотливой геометрии поисков уже отыскали для себя форму, а с нею и обрели ясность и точность того, о чем и что предстоит сказать. – Что же люди? Постарайся, Лу, постарайся! Тебя никто не торопит, на остров мы прибудем часа через два, не раньше. Мама – всё та же, и добра и нежна. Фенни – всё та же, и не хочет быть доброй, и нежна не той нежностью, о какой я тоскую. Ллойду безразличен отчим; Ллойд любит Стивенсона прежде всего и уже только потом своего отчима… Ну, а что же люди? Они должны что-то сказать, о чем-то спросить…
– Но он им ничего не принес, – рассмеялся Стивенсон, отбрасывая затупившийся карандаш и беря остро отточенный, новый. – Ничего – из того, чего они ждали. Но
– Браво, Лу! – воскликнул Стивенсон и, отбросив карандаш, довольно потер ладонь о ладонь. – Еще строка, две – и ты скажешь то, что останется и после твоей смерти! И посвятим это Фенни!
