Жена путешественника во времени - Ниффенеггер Одри (читаемые книги читать онлайн бесплатно TXT) 📗

– Почему ты мне ничего не рассказывал?

– В смысле?

– Почему не рассказывал, что видишь ее? Мне бы хотелось… это знать.

Почему я не рассказывал? Потому что любой нормальный отец сразу бы сообразил, что незнакомец, шатающийся по соседству в первые годы его женитьбы, это его родной сын, путешественник во времени. Потому что я боялся: он ведь ненавидел меня за то, что я выжил. Потому что я втайне чувствовал, что могущественнее его, а он считал, что я ущербный. В общем, все причины – мерзкие.

– Я думал, что тебя это огорчит.

– О нет. Это меня… не огорчает. Я… хорошо, что я знаю, что она здесь, где-то рядом. В смысле… самое плохое – это то, что она ушла. Поэтому хорошо, что на самом деле она здесь. Даже если я ее не вижу.

– Обычно она выглядит счастливой.

– Да, она была очень счастлива… мы были очень счастливы.

– Да. Такое ощущение, что ты был совсем другим. Я всегда гадал, каким бы я вырос рядом с тобой тем, прежним.

Он медленно поднимается. Я остаюсь сидеть, а он нетвердой походкой идет по коридору, в свою спальню. Я слышу, как он шарит по комнате и потом медленно возвращается с маленькой сатиновой коробочкой. Открывает ее и достает темно-синий футляр для драгоценностей. Достает из него два тонких кольца. Они лежат как семечки на его длинной, трясущейся ладони. Отец накрывает левой ладонью правую, как будто кольца теперь – это светлячки, и он не отпускает их. Глаза закрыты. Потом открывает глаза, протягивает ладони ко мне: я подставляю руки, и он высыпает в них кольца.

Кольцо на помолвку с изумрудом, и тусклый свет из окна преломляет в нем зеленые и белые искры. Кольца серебряные, их нужно почистить. Их нужно носить, и я точно знаю девушку, которая будет носить их.

ДЕНЬ РОЖДЕНИЯ

КЛЭР: Сегодня мне исполнился двадцать один год. Прекрасный летний вечер. Я в комнате Генри, в его постели, читаю «Лунный камень». Генри готовит ужин в крохотной кухоньке. Надеваю его купальный халат, иду в ванную и слышу, как он ругает миксер. Я наслаждаюсь одиночеством, мою голову, все зеркала запотевают. Подумываю о том, чтобы постричься. Как было бы здорово быстренько вымыть волосы, быстренько провести по ним щеткой, и – раз! – все в порядке, я готова к выходу. Я вздыхаю. Генри любит мои волосы, как будто они живые, как будто у них есть душа, как будто они могут любить его в ответ. Я знаю, что он любит их как часть меня, но я также знаю, что он ужасно расстроится, если я их отрежу. И мне тоже будет грустно… С другой стороны, требуется столько усилий, что иногда мне хочется снять их, как парик, и отложить в сторону, пока я буду наслаждаться жизнью. Тщательно расчесываюсь, распутываю узлы. Когда волосы мокрые, они такие тяжелые. Кожа на голове болит от тяжести. Оставляю дверь в ванной открытой, чтобы пар вышел. Генри напевает что-то из «Кармины Бураны»; песня звучит дико и мимо нот. Я появляюсь из ванной, когда он накрывает на стол.

– Ты как раз вовремя. Ужин готов.

– Сейчас, только оденусь.

– Ты и так ужасно хороша. Правда.

Генри обходит стол, распахивает на мне халат и слегка пробегает пальцами по моей груди.

– М-м-м. Ужин, кажется, остынет.

– Ужин и так холодный. В смысле, так и было задумано.

– А… Ладно, давай есть. – Внезапно накатывают раздражение и усталость.

– Хорошо.

Генри отпускает меня без лишних вопросов. Продолжает раскладывать столовые приборы. Я смотрю на него какое-то время, потом собираю по всей комнате свою одежду на полу и одеваюсь. Сажусь за стол; Генри приносит две тарелки супа, светлого и густого.

– «Вишисуаз». Это рецепт моей бабушки.

Пробую. Суп – просто восторг, маслянистый и холодный. На второе у нас лосось с длинными кусочками спаржи в оливковом масле и маринаде из розмарина. Я открываю рот, чтобы сказать, как мне нравятся блюда, и вместо этого говорю:

– Генри… а другие люди столько же занимаются сексом, сколько и мы?

– В основном, – подумав, отвечает Генри, – думаю, нет. Наверное, только те, кто слишком долго знали друг друга и до сих пор не могут поверить в свою удачу. А что, слишком много?

– Не знаю. Может быть, – отвечаю я, глядя в тарелку.

Просто поверить не могу, что говорю это; всю свою юность я провела, умоляя Генри сделать это, и теперь говорю, что мне слишком много. Генри сидит очень тихо.

– Клэр, извини. Я не думал… я просто не думал.

Я поднимаю на него глаза. Генри выглядит испуганным. Начинаю хохотать. Он улыбается, немного виновато, но в глазах пробегают искорки.

– Просто… знаешь, иногда я сидеть не могу.

– Ну… тогда просто скажи. Например: «Сегодня, дорогой, мы уже занимались этим двадцать три раза, и я лучше почитаю "Холодный дом" [61]».

– И ты так просто отступишь и сдашься?

– Я ведь только что это сделал, так? Я был просто сама покорность.

– Да. Но тогда я буду чувствовать себя виноватой.

– Ну, тут я тебе помочь не могу, – смеется Генри. – Это же мое единственное желание. День за днем, неделю за неделей, я буду изнывать, жаждать поцелуя, увядать без минета, и через какое-то время ты выглянешь из-за книги и поймешь, что я просто скончаюсь у твоих ног, если ты немедленно меня не трахнешь, но я и слова не скажу. Может, только поскулю немного.

– Но… не знаю… иногда я уже ничего не могу, а ты кажешься… в порядке. Со мной что-то не так, что ли?

Генри наклоняется через стол и протягивает руки. Я кладу свои ладони в его.

– Клэр.

– Да?

– Может быть, нехорошо говорить об этом, но если ты позволишь, я скажу, что твоя выносливость в плане секса превосходит почти всех женщин, с которыми я встречался. Большинство женщин уже кричали бы «Мамочка!» и выключили автоответчик много месяцев назад. Мне нужно было догадаться… но, казалось, ты всегда была за. Но если тебе слишком много или не хочется, ты должна просто сказать, потому что в противном случае я буду слоняться около тебя, думая, что я раздражаю тебя своими подлыми домоганиями.

– Но сколько секса достаточно?

– Для меня? О боже. Мое представление об идеальной жизни – это если бы мы оставались в постели все время. Мы бы занимались любовью более или менее постоянно и вылезали бы из постели только чтобы пополнить провиант, ну свежей воды принести и фруктов, чтобы не загнуться, и еще ходили бы в ванную время от времени, помыться и побриться, чтобы потом нырнуть обратно в постель. Иногда могли бы менять постельное белье. И еще в кино ходить, чтобы пролежни не появились. И на пробежки. Потому что в любом случае мне придется бегать каждое утро.

Бег для Генри – это святое.

– Почему бег? Ведь ты и так столько упражняешься каждый день.

Внезапно он становится серьезным.

– Потому что довольно часто моя жизнь зависит от того, насколько я быстрее своих преследователей.

– Ну да. – Теперь моя очередь смущаться, потому что я уже знала это.– Но… как это сказать?.. Ты ведь больше не перемещаешься… то есть с тех пор, как я встретила тебя в настоящем, ты почти все время здесь. Так ведь?

– Ну, на Рождество, ты сама видела. И на День благодарения. Мы были в Мичигане, и я не хотел говорить тебе, потому что все было очень грустно.

– Ты видел аварию?

– Да, вообще-то. – Генри смотрит озадаченно. – Ты откуда знаешь?

– Несколько лет назад ты появился в Медоуларке в канун Рождества и рассказал мне. Ты был так расстроен.

– Да. Я помню, что огорчался, даже просто при виде даты в календаре, я думал: черт, еще одно Рождество надо пережить. К тому же на одно Рождество я еще и алкоголем отравился, меня отвезли в больницу и промыли желудок. Надеюсь, твое Рождество я тогда не испортил.

– Нет… Я была так счастлива тебя увидеть. И ты рассказывал что-то, что было очень важно для тебя, что-то очень личное, хотя ты ужасно старался не называть ни имен, ни мест. И все же это была твоя настоящая жизнь, и я отчаянно хотела узнать что-то, что помогло бы мне поверить, что ты настоящий, что ты не плод моего больного воображения. Поэтому я до тебя постоянно дотрагивалась. – Я смеюсь. – Никогда не думала, что я настолько усложняю тебе жизнь. В смысле, я делала все, что только могла вообразить, а ты был холоден как лед. Наверное, ты просто умирал.