На улице Дыбенко - Маиловская Кристина (читаем книги онлайн бесплатно полностью TXT, FB2) 📗
О ее приезде узнала Катька-лыжница. Ломилась в дверь. Пришлось открыть.
— Ну ты как? — спросила она с сочувствием в голосе, но, бросив быстрый взгляд на Киру, тут же поспешила сменить тему. — Ой, ну ладно, ладно. Откормишься. Дома — не в гостях. Ты, главное, это… хлеб с маслом ешь. Побольше масла. Ага. И сметану.
Кира приоткрыла дверь шире, приглашая зайти. Катька была не одна — с дитем. Дернула дочку за рукав.
— Помнишь, кто это?
Девочка испуганно покачала головой.
— Тетя Кира это. Похудела малехо, — будто оправдываясь, добавила Катька. * * *
Катька шла по Дыбенко и, рассасывая черную соленую конфету, размышляла. Вид у Серегиной жены, конечно, стремный. Доходяга. Запаха вроде нет. Зрачки нормальные. Надо Бобру доложить. Пусть сам решает. * * *
Кира лежала на диване, не включая лампы. Ночи уже были темными.
За окном шумели машины и мерно постукивали трамваи, этажом выше орал на свою жену водитель портового погрузчика Петюня. Он выпивал только по выходным, в остальные дни был экзистенциально угрюм. «Убью, сука! — громыхало сквозь брежневские панельные стены. — Уебу!» Падала мебель, потолок сотрясался от топота Петиных и жениных ног. Они бегали кругами по маленькой квартирешке. Забегали на кухню. Дребезжали Кирины стаканы. Антонина вырывалась из потных мужниных рук, почти на карачках ползла в прихожую. Рывок, еще рывок. И вот он настигал ее, Антонина кричала, как собака Баскервилей на торфяных болотах. «Убьет», — думалось неподготовленному слушателю, но нет, постепенно мужскую ругань и женины крики сменяли мерное Петино пыхтение и женское оханье — соседи занимались любовью.
«Ничего не меняется», — подумала Кира. И от этого на душе стало как-то легче. Через открытую форточку проникал соседский сигаретный дым — все, что на чужбине вспоминалось ей сладкой музыкой, звучало теперь из каждого угла.
Она дома. * * *
В прихожей висели его куртки, у двери валялись стоптанные внутрь ботинки. Такая уж у него походка — как у медведя, что через месяц даже самые дорогие ботинки скашивались набок.
Кира сидела в кресле. Ждала. Что у него за расписание такое? Вчера был. А сегодня? А может, не каждый день? Пить боязно. Она потянулась за пачкой, лежащей на журнальном столике. Выудила сигарету, зажала между губ и начала шарить по карманам в поисках зажигалки. Но в эту секунду сигарета выскользнула из губ и, плавно пролетев по комнате, рухнула, как подстреленная птица. «Не смоли, — сказал он, дыхнув на нее откуда-то из-за спины. — Твои легкие как промокашка. Я-то покруче рентгена теперь вижу».
Кира вжалась в кресло, стараясь смотреть прямо перед собой. «Что ты еще видишь?» — спросила она. «Да все, — ответил он. — Вижу, вон Катя побежала к Бобру, и тот теперь несет тебе немного баблишка. Я ж ему на раскрутку тогда ссудил, помнишь? Тебе щас эта денежка прямо в тему».
Кира старалась дышать ровно. Доктор в клинике через переводчицу ей советовал. Говорил, от гипервентиляции легких случаются панические атаки. Но это не помогло, и она снова услышала его голос. «Катька легализировалась, как я ей советовал, открыла салон с допуслугами. Массаж тайский. Веруню мама в станицу забрала. И та теперь с Колей Борщом на переправе работает. Морячка-Сонька, — рассмеялся он. — Не бухает. Растолстела. А мать тебя дожидается. Чехонка завялилась, арбузы засолились, каймак жирнючий, мать каныши готовить будет, нардек [33] у матери в буфете стоит, он для всего полезный. Ехай в станицу, Кирюш, а-а? Роман допишешь. Теперь-то ты знаешь о чем».
Потом они сидели молча, и им это не мешало. * * *
«Ты все-все теперь видишь и знаешь?» — спросила она. «Все-все, — ответил он. И, не дожидаясь следующего вопроса, шепнул на ухо: — И про это я тоже знаю». Кира дрожащей рукой потянулась за сигаретой. «Малыш, — сказал он, — твоей мамаше башку ее сраную на хрен оторвать бы и выбросить. А дружка ее в тюрьму бы к пацанам нашим на перевоспитание. Да поздно, умер он уже. А мать в Израиле. Прости ее. Больная она. На голову. Забудь. Живи дальше. И не кури, сказано же». * * *
Кира открывала ноутбук. Стучала по клавишам. Звук этот успокаивал. По старой привычке каждые полчаса брела к холодильнику, наливала в пивную кружку шипучий лимонад и, прихлебывая, возвращалась к экрану. Вместо сигарет рассасывала соленые салмиакки. Мысли в трезвой голове разбегались, как напуганные ярким светом тараканы в квартире бабы Зины.
Приходилось учиться жить заново. Оказалось, что вся ее прежняя жизнь была опутана паутиной бесконечных перекуров и стопариков. Теперь еда перестала быть закуской и стала просто едой, как в детстве. Она старалась скорее наесться, чтобы не думать о выпивке. На сытый желудок желание пить ослабевало.
«Я больная?» — спросила она его. «Не больнее остальных», — ответил он. * * *
По двору прошел слух, что жена Сереги-казака поехала кукухой, но для людей вроде как не опасна и сама по хозяйству справляется.
Кира не замечала пристальных соседских взглядов. Выходила, кормила собак. Мясник-армянин по старой памяти отдавал каждый вечер оставшиеся кости.
— Я слыщал, на собак облава будет.
Кира вздрогнула и крепче сжала рукой пакет с костями, будто облава грозила ей самой.
— Усыплять будут, — равнодушно сказал мясник. * * *
Приходил Бобер. Сидел на кухне, цедил крепкий чай.
— Короче, — пробубнил он скороговоркой, глядя не на Киру, а куда-то в пол, — я тут деньжат подогнал. У нас с Серым уговор был, хочу, чтоб все по понятиям было. Сечешь?
Кира кивнула.
Бобер ковырнул ложкой в банке с медом.
— Это первый взнос, так сказать. Надеюсь, не последний. Сечешь?
Кира кивнула.
И, запив чаем, добавил:
— И вообще… звони, если че. Не чужие люди. Чем могу — помогу. Телефон знаешь.
Допивали чай молча. Бобер пальцем, на котором красовался увесистый золотой перстень, разглаживал покореженную клеенчатую скатерть. * * *
Когда именно произошла эта перемена, сказать трудно. Постепенно начала она слышать деревья, небо и людей. И не были они больше для нее пластмассовыми, немыми и глухими. Жизнь медленно отогревалась, как отмороженные на морозе конечности. Вот через боль и ломоту чувствуешь первые фаланги пальцев, а вот и вся ладонь — полыхающая, но живая. Пошевели пальцами! Видишь, еще не все потеряно!
Осторожно, как годовалый ребенок, делала она первые шаги, улыбаясь бабулькам на лавочке. Мышцы на лице сокращались, кожа непривычным образом натягивалась. Нелегко, но приятно, как после сложного упражнения. Бабульки за ее спиной качали головами, шептали громкими голосами. «Видали, совсем чокнулась». — «Это после смерти-то?» — «Ага». — «Да она, говорят, всегда была того».
Кира же у парадной обнималась с собаками, которые, следуя старому правилу «Король умер, да здравствует король!», единогласно приняли ее за королеву и теперь каждый раз ревниво отпихивали друг друга костлявыми боками, оттягивали зубами за уши, покусывали исподтишка, борясь за право быть к ней ближе. А она, прогуливаясь по сереющим осенним улицам с банкой колы в руках, готовилась к серьезному решению и думала только об одном. Хватит ли сил? Прокормятся ли? А в дороге как? Нужно было продумать тысячи мелочей.
А Герда, лохматая Герда, с колтунами и проплешинами на боках, жила и не знала, что в эти дни, в эти секунды решается ее судьба. Безмолвно следовала по пятам Королевы, всматривалась не мигая, когда та собиралась исчезнуть за железной дверью парадной. Медленно, но верно подлая обезличенная дверь двигалась к своей цели. Герда мялась, перебирая лапами. Ей туда нельзя. Не ее собачье дело. Иу-у-у-у — со скрипом проносилась махина перед собачьим носом и… бах-х-х! — захлопывалась. Герда топталась, обегала мусорку, оглядывалась, искала, сама не зная что, но нет — бездушная железяка, слопав Королеву, безмолвствовала.
Вот и в этот раз Герда переминалась с ноги на ногу, пока Королева нажимала на кнопки. Прозвучал знакомый писк. Королева дернула за ручку, железяка со скрипом открылась. Но то, что произошло в следующую секунду, перевернуло собачью жизнь навсегда. Королева (она же сильная) держала страшную дверь и приглашала войти. От неожиданности Герда попятилась назад. Сумасшедшая! Ведь только окончательно спятивший будет звать облезлую псину в дом. Да-да, она не ученая, но неглупая. И знает этот голос. И улыбку. И слова.
