Солнце на стене - Козлов Вильям Федорович (полные книги txt) 📗
Я не ревновал ее к нему. Это кончилось там, в Крякушине. Но мне не хотелось, чтобы она вот сейчас, сидя рядом со мной, о нем думала…
— И долго он будет третьим в нашей компании? — спросил я.
— Ты плохой психолог, — сказала она.
Я придвинулся к ней вплотную и крепко обнял. Она вертела головой, прятала губы, но я все сильнее сжимал ее плечи. И тогда она изо всей силы толкнула меня в грудь. Я отпустил ее.
— Ты меня, пожалуйста, не провожай, — сказала она и встала.
— Если ты обиделась из-за него, то прости… Действительно, чего я о нем вспомнил?
— Мне пора, — сказала она. Повернулась и медленно пошла вдоль берега.
— Где твое Бабино? — спросил я.
— Ты хочешь приехать?
— Чем черт не шутит…
— До свидания, — сказала она и пошла по тропинке.
Я содрал с себя одежду и бухнулся в теплую чернильную воду. Когда вынырнул, ее на берегу уже не было. Я долго плавал. Ночью река кажется чужой. Вода незнакомая, упругая и выскальзывает из рук как живая.
Я иду вдоль берега… Там, за деревьями, светится окнами ее дом… В парке тихо, лишь волнуются листья в вышине. Блестит под луной знакомый купол карусели. На слона с попоной упала тень от решетки, и слон стал как зебра. А вот и мои качели. На помосте стоят голубые лодки, вверх от них тянутся толстые тросы. Я вытаскиваю из-под лодки деревянный клин и вскакиваю в нее. Гудит железное дно… Все выше и выше взлетает лодка к вершинам парковых деревьев. Скрипит перекладина, мерцают в небе звезды, мечется взад-вперед луна.
ГЛАВА ВОСЬМАЯ
Вениамин собирает свои шмотки. У него хорошее настроение, он напевает под нос: «Не кочегары мы, не плотники…» Тихомиров получил комнату в общежитии ИТР. Это, конечно, не однокомнатная квартира, но тоже неплохо. Всего полгода на заводе, и вот — отдельная комната. Другие по году и больше ждут. Удачный проект, очерк в газете о молодом способном инженере — все это, конечно, сыграло свою роль.
Вениамин кряхтя закрывает черный пухлый чемодан. Он давит его коленями. За последние два-три месяца Тихомиров прибарахлился: появились модные свитера, рубашки, нейлоновая куртка со сногсшибательными застежками. Поднявшись с пола, он говорит:
— Ну, кажется, ничего не забыл…
— Забыл, — говорю я. — Сапожную щетку.
Подумав, Венька делает широкий жест:
— Пользуйтесь…
И тут же подходит к столу и забирает пепельницу вместе с окурками.
— Подарок одной милой девушки, — говорит он, вытряхивая окурки в мусорную корзину.
Я совсем забыл, что эта пепельница в виде автомобильного колеса принадлежит ему. Уж лучше бы он щетку забрал, а пепельницу оставил. Бормоча песенку, Вениамин меряет шагами комнату и зорко смотрит по сторонам: не оставил ли еще чего?
— Календарь не ты покупал? — спрашиваю я.
— Календарь — это мелочь.
Скорее бы он уходил, что ли? Мне надоело смотреть на его самодовольную рожу. Но Тихомиров не спешит. Комната от него не убежит: ключи в кармане. Я сижу на подоконнике и пускаю дым на улицу. По привычке тянусь к пепельнице, но ее нет. Пепельница в рюкзаке, который я одолжил ему. Стряхиваю пепел в цветочный горшок. На подоконнике у нас растет чайная роза. Ее поливает жена коменданта, тетя Буся. Теперь чайной розе придется туго: весь пепел будет в горшке.
— Комната есть, — говорю я. — Женись, парень.
— Жениться? — ухмыляется Вениамин. — В наш атомный век семья неумолимо разрушается… У семьи нет будущего.
— Интересно, — говорю я.
— Я тебе сейчас докажу… Возьмем рядовую советскую семью. Муж, жена, дети. Все как полагается. Муж работает на заводе или в конторе какой-нибудь. Жена работает в другой организации. Нехорошо, когда муж и жена работают вместе. Дома-то надоедают друг другу, а тут еще на работе? У каждого свои интересы, своя жизнь. О детях позаботилось государство. Созданы ясли, детские сады, школы-интернаты, комнаты продленного дня и так далее. У ребятишек тоже своя жизнь в своем детском коллективе. Такая семейка встречается дома лишь рано утром и вечером. Если муж и жена горят на работе, они, естественно, возвращаются поздно… Собрания, совещания, общественные нагрузки… У каждого супруга рано или поздно на производстве возникают свои симпатии. Ему нравится сослуживица, ей — сослуживец. Не может ведь быть так, чтобы у нормального человека не возникли симпатии, влечение? Разумеется, не обязательно это должно переходить в любовную связь. Но почва для этого есть. И возможно, кто-либо из супругов не устоит. А дети живут в интернате и мало думают о родителях. Учителя, воспитатели все делают, чтобы их время было отдано учебе, культурному отдыху… Итак, к чему придет такая семья, когда брачные узы, имеющие пока мощную юридическую защиту, утратят ее? Такая семья, которая в общем-то существует формально, в будущем изживет себя, придет к краху. Ты знаешь, сколько сейчас людей разводятся?
— Не знаю, — говорю я.
— Раз семья разрушается, незачем ее создавать… Остается свободная любовь… Ну, как моя теория?
— Очень удобная теория… — отвечаю я. — Тем более для человека, получившего комнату.
Венька разваливается на койке, закуривает. С усмешкой взглянув на меня, спрашивает:
— Ведь завидуешь? Признайся, что завидуешь?
— Вот если бы ты по лотерее «Волгу» выиграл, может быть, и позавидовал, — отвечаю я. — Придет время, получу квартиру…
— Когда же это время придет?
— Видишь ли, твоя теория о семье мне не подходит… Я, наверное, когда-нибудь женюсь… Вот тогда и буду думать о квартире. Я даже заявления не подавал в жилищную комиссию.
— Ты, Андрей, какой-то странный тип! — говорит Венька. — Мы с тобой ровесники, а ты еще институт не закончил… У тебя нет цели в жизни. Плывешь по течению. Помнишь, мы с тобой толковали в машине, когда ехали в этот идиотский колхоз? Я там целый месяц потерял… Так вот, я тебе еще тогда сказал, что у меня будет комната. И о проекте говорил… И все вышло, как я думал. А почему? Потому что я этого хотел. Ночи не спал — вкалывал. А ты? Ты мотался по Уралу. Зачем? Что это тебе дало? Вот это…
Он поднимается с койки и лениво подходит к моей тумбочке, берет каменный топор, которому более десяти тысяч лет, потом древнюю пиалу — я нашел ее в Средней Азии — и, наконец, обломок отшлифованной малахитовой плиты, привезенный с Урала. На этой плите вырезаны какие-то непонятные знаки… Венька одну за другой взвешивает на ладони мои драгоценности, ставит на место.
— Археологический музей на дому, — продолжает он. — Ну, кому это надо?
— Мне, — говорю я. — Ты, конечно, такие находки в свою комнату не взял бы… А для меня они не меньше значат, чем для тебя проект…
— Сравнил! — присвистнул Венька. — Мой проект — взрыв, движение, государственное дело, а эти камни, топоры, молотки? Таким хламом завалены все музеи!
— Это наша история!
— Не смеши, — сказал Венька. — История — это то, что мы сейчас делаем. Сто лет стоял завод, ремонтировал самые допотопные паровозики-чугунки. А теперь все это на свалку. Тепловозы будем ремонтировать. Прихвати для своего домашнего музея один паровозик? Это тоже история… Ладно, был бы ты какой-нибудь долдон, так ведь нет. Ты не дурак. Сколько раз мы спорили о проекте? Ты разбираешься, дельные вещи говорил. Я кое-что использовал.
— Кроме главного, — перебил я. — Дизельный цех так и не согласился строить в одном комплексе.
Венька посмотрел на меня и улыбнулся:
— А-а, теперь терять нечего — проект в министерстве… Думаешь, я не понимаю, что дизельный цех нужно пристраивать к основным цехам? Ты прав, потом все равно придется это сделать… Но пойми такую штуку! Если я изменю проект и привяжу к нему проектное задание на строительство совершенно нового цеха, то мой проект не будет таким уж оригинальным. Ведь вся суть в том, чтобы, продолжая ремонтировать паровозы, постепенно реконструировать завод. Какое-то время мы будем одновременно ремонтировать паровозы и тепловозы. Завод перевыполнит план вдвое. Что это такое? Министерская премия за год! А экономия? Я тебе говорил — шестизначная цифра. Если же строить новый цех, то придется останавливать производство и экономия не будет выражаться шестизначной цифрой. И вместо министерской премии — фиг! А я, дорогой мой, крепко держу синицу в руках! И не только я — начальник завода тоже.
