Большой пожар - Санин Владимир Маркович (читать бесплатно полные книги TXT) 📗
ШАХМАТНЫЙ КЛУБ. (Рассказывает Нестеров-младший)
Ольга на глазах становится крупнейшим знатоком пожарного дела! Сам Кожухов, прочитав расшифрованные и перепечатанные стенограммы, заявил, что отныне будет привлекать её на разборы в качестве эксперта; Правда, полковник тут же уточнил: «эксперта по вопросам художественной литературы», но все равно это был комплимент, от которого Ольга ещё больше задрала свой короткий нос. А Дед — тот вообще пылинки с неё сдувает, готовит завтраки, освободил от магазинов и дубиной загоняет на опросы необходимых его Леле свидетелей. Сегодня с утра он занялся пельменями: в гости приходит не кто-нибудь, а старый друг-однополчанин Сергей Антоныч Попрядухин, или просто дядя Сергей (я до сих пор так его называю — он знает меня с колыбели).
Убегая на работу, Ольга дала мне ЦУ — вместо предисловия к рассказу дяди Сергея покритиковать Гулина, «сам Кожухов потребовал ему всыпать, считай, что приказ!».
Всыпать Гулину мне не очень-то хотелось, приятель все-таки, а приятельские отношения в нашей жизни бывают куда важнее деловых. В данном случае, однако, всыпать нужно — в интересах дела.
Когда Гулин, наш первый РТП, прибыл к Дворцу, он с помощью милиционеров тут же разогнал зевак. Наверное, многие на его месте поступили бы точно так же! своими выкриками и подсказками зеваки раздражают, сбивают с толку, да и времени нет с ними беседовать — нужно действовать, тушить, спасать! Все это верно, но только наполовину: будь Гулин неопытней и порасторопней, он непременно изыскал бы время людей опросить, отсеять пустых трепачей и получить ценную информацию от тех немногих, кто сохранил присутствие духа. И тогда в ходе спасательных операций вам, быть может, не пришлось бы импровизировать, мы бы имели лучшее представление, где, в каких помещениях находится больше всего дюдей. А в результате мы часто узнавали об этом случайно, особенно после того, как телефонная связь с Дворцом прервалась и Нина Ивановна перестала получать заявки. Так, лишь со слов Никулина мы узнали о заседании в литобъединеиии, ощупью набрели на студию народного творчества, от Кости получили сведения о «Несмеяне» и прочее.
И только тогда, когда мы эвакуировали литераторов, кто-то из них вспомнил, что за час до пожара в шахматном клубе начался полуфинальный турнир на первенство области!
— Лично я доволен, что узнал об этом не сразу, — честно признался Суходольский, — а те уж очень цифра гипнотизирующая, почти сорок человек… Ребята у меня отчаянные, рванули бы туда, не протушив как следует коридора, а хорошо получилось бы или плохо — большой вопрос.
К счастью, если можно употребить здесь это слово, получилось почти что хорошо, но не только потому, что Суходольский действовал по всем правилам, но и потому, что среди шахматистов тоже нашёлся свой лидер. Ирония судьбы! Лидером стал человек, которого председатель шахматного клуба Капустин велел близко к клубу не подпускать и который оказался там по чистой случайности.
Дядя Сергей два года, начиная с Курской дуги и кончая Эльбой, провоевал с Дедом в одном батальоне, после войны они остались большими друзьями и, хотя пути их сильно разошлись, сохранили друг к другу братские чувства: все праздники 9 Мая проводят вместе, рыбачат, воспитывают Бублика и даже вместе реставрируют мебель (для Деда — заработок, для дяди Сергея — хобби).
Колоритнейшая фигура! Доктор технических наук, профессор и автор многих изобретений, другими словами, очень даже солидный человек, Попрядухин прославился в городе эксцентрическими выходками, которые бы вряд ли сошли с рук кому-либо другому. Жарким летом он ходит на работу в свой НИИ водного транспорта в шортах и безрукавке — это в его-то шестьдесят дет, а если ему делают замечавие, может достать из портфеля и нацепить на шею до невозможности мятый и засаленный галстук; однажды, когда в НИИ приехал заместитель министра, директор потребовал, чтобы Попрядухин надел свой лучший костюм — и профессор явился на службу в многократно стиранной и штопанной солдатской форме. Он играл во дворе в городки с мальчишками, гонял с ними голубей, лихо освистывал мазил на футболе — и в то же время почитался как непререкаемый научный авторитет, руководитель и консультант многих проектов.
Что же касается шахмат, то к ним Сергей Антоныч относился со свойственной ему оригинальностью. Играл он очень даже прилично, лучше, пожалуй, самого Капустина, однако никогда не принимал участия в турнирах, считая их пустой тратой времени и сил; шахматы он признавал как развлечение, играл только лёгкие партии и высмеивал тех, кто относился к сему развлечению слишком серьёзно. Капустин и другие наши корифеи, ставшие объектом насмешек, терпеть его не могли и никогда не приглашали на турниры даже в качестве зрителя, а после одной выходки на чествовании приехавшего в город с лекцией знаменитого гроссмейстера вообще исключили из членов шахматного клуба. Этот скандал стоит того, чтобы о нем рассказать. Поздравив гостя с блестящими, феерическими успехами в турнирах, Сергей Антоныч своим известным всему городу громовым голосом вдруг выразил глубочайшее сожаление по поводу того, что ради шахмат гроссмейстер забросил куда более нужную людям специальность инженера, и ласково, по-отечески, как учитель несмышлёнышу, посоветовал кончать с этим пустым занятием, ибо, как сказал Монтень: «…недостойно порядочного человека иметь редкие, выдающиеся над средним уровнем способности в таком ничтожном деле». Избалованный прессой и болельщиками гроссмейстер был совершенно шокирован и до того растерялся, что в последовавшем сеансе одновременной игры позорно проиграл половину партий и поклялся никогда не приезжать в город, где из него сделали мартышку.
Но Попрядухина проклинали не только шахматисты. Несколько месяцев назад на городском активе он выступил со сногсшибательным предложением: запретить какие бы то ни было собрания — не деловые совещания, а именно собрания — в рабочее время; обком инициативу поддержал, она была записана в решение, и количество собраний быстро и резко сократилось: одно дело — переливать из пустого в порожнее в рабочее время, и совсем иное — оставаться для этого после работы. И неистребимое племя бездельников, привыкшее по нескольку часов в день изображать кипучую деятельность на разного рода собраниях, вынуждено было осесть на рабочих местах.
— Первое время, — весело рассказывал дядя Сергей, выступальщики из нашего НИИ просто не знали, куда себя деть: работать отвыкли, сотрясать воздух вроде бы запрещено, пришлось мучительно перестраиваться. Зато директор, который вечно клянчил у министерства дополнительные ставки, пришёл к ошеломляющему выводу: при полной загрузке научного персонала штатное расписание можно смело сократить на одну четверть, что и требовалось доказать!
— Действительно, ирония судьбы, — согласился Сергей Антоныч, — положенную мне порцию ожогов я должен был получить не в клубе, а в ресторане на двадцать первом этаже. Хорошо ещё, что без Татьяны Платоновны пошёл, она, к величайшему своему счастью, охрипла и не пожелала на банкете шипеть. Банкет на полтораста персон был назначен на шесть часов. Родионычу, нашему тогдашнему директору, стукнуло шестьдесят пять, а старика мы любили и сбросились по десятке. Моя агентура донесла, что несколько подхалимов готовят сахарно-медовые тосты насчёт старого коня, который борозды не портит, и я даже придумал по дорого экспромт — экспромты, ребята, всегда придумывают заранее, — что шестьдесят пять только тогда превосходный возраст, когда до него остаётся ещё лет двадцать. Эй, ферзя на место, юный жулик!
После пельменей, в изобилии приготовленных Дедом и Ольгой, Сергей Антоныч был настроен благодушно: возлежал, как римлянин в трапезу, на диване, переговаривался с нами и посмеивался над Бубликом, который следующим ходом неизбежно терял ферзя и весь извёлся.
— Сдаюсь, — со вздохом сказал Бублик. — Но это не по правилам, вы, дядя Сергей, все время разговариваете и путаете, в ресторане было не сто пятьдесят персонов, а сто сорок три.
