Нагие и мёртвые - Мейлер Норман (бесплатные серии книг .TXT) 📗
— О, виноват, господин лейтенант, я просто забыл.
— Ну хорошо, хорошо, чего же ты стоишь и смотришь на меня, как на привидение! Беги и делай свое дело, да поживей.
Выйдя из своей палатки, Рэфферти потрусил к стоянке машин за керосином для ламп. Хирн наблюдал за ним с негодованием. «Глупая тварь», — подумал он и как-то неожиданно поймал себя на том, что начинает испытывать презрение к рядовым. Чувство это было еще совсем слабым, едва ощутимым, но тем не менее оно было. Солдаты старались доказать свое неуважение к нему, когда ставили палатку, они пользовались самой малейшей возможностью, чтобы насолить ему или посмеяться над ним. Они в общем поступали так и раньше, до того, как занялись палаткой; они с самого начала приняли его с инстинктивным недоверием, и это крайне возмущало Хирна.
Неожиданно Хирн понял урок, который преподал ему генерал Каммингс. В его отношении к солдатам появилось что-то новое. В прошлом, когда ему приходилось иметь с ними дело, он был грубоват и излишне требователен к ним — он знал, что не имеет права проявлять свои симпатии во время работы. Когда солдат назначают на работы, они всегда недовольны и почти всегда возмущаются руководителем этих работ. Этому не следовало придавать значения, и он не обижался.
Теперь же Хирн вполне осознал, что относится к солдатам с неприязнью. Генерал Каммипгс оказался прав. Хирн был офицером и, выполняя функции офицера достаточно длительное время, должен был, хочет он этого или нет, усвоить присущие его классу взгляды.
Каммингс напомнил Хирну, что он принадлежит к этому классу, вот и всё.
Ему вспомнился тусклый взгляд невыразительных глаз генерала и непонятно к чему относившееся подмигивание. «Приходится заботиться о вашем благополучии, Роберт», — сказал он тогда. Теперь значение этих слов стало несколько яснее. Вскоре после назначения к Каммингсу Хирн узнал, что, если захочет, может легко получить к концу войны звание старшего офицера. Выяснилось, что он, как и все, не лишен честолюбия, перспектива продвижения по службе интересовала его. Он с подозрением отнесся к этому своему интересу. Каммингс же безошибочно распознал честолюбие Хирна и сказал ему тогда, что если он хочет, если он найдет в себе силы преодолеть испытываемые к офицерам неприязнь и предубеждения, то сможет удовлетворить свое честолюбие.
Нужно лишь понимать свой класс и соответственно действовать.
Это расстраивало и выводило Хирна из равновесия. Хирн родился в состоятельной аристократической семье на Среднем Западе и, хотя порвал с нею и стал придерживаться не совместимых со своим прошлым взглядов и принципов, в действительности никогда не мог освободиться от эмоционального багажа первых восемнадцати лет своей жизни. Чувство вины, которое он внушил себе, возмущение, которое он испытывал, наблюдая несправедливость, никогда не были достаточно глубокими. Он не давал ране зарубцеваться тем, что постоянно бередил ее, и хорошо понимал это. В этот момент он понимал также, что наиболее важной причиной, заставившей его тогда в офицерской столовой поскандалить с подполковником Конном, было то, что мысли и слова Конна его, Хирна, фактически не очень-то и беспокоили. И что еще хуже — такое положение было справедливо по отношению слишком ко многим реакциям Хирна. Эгоцентризм мог привести Хирна только обратно к идеям его отца; чтобы этого не случилось, надо было иметь какой-то особый эмоциональный базис, который позволил бы ему остаться на особой левой позиции. В течение длительного времени Хирн считал, что такой базис у него есть и есть свои собственные взгляды, ибо друзья и знакомые в Нью-Йорке принимали их как нечто само собой разумеющееся. Теперь же, находясь в изолированных армейских условиях, под неослабным и критическим наблюдением Каммингса, Хирн оказался совсем в ином положении — почва уходила у него из-под ног, он не знал, за что ухватиться.
Он направился обратно к палатке отдыха и вошел в нее. Рэфферти налил в лампы керосин и зажег их. В палатке было шумно.
За двумя столами играли в карты, а несколько офицеров сидели и что-то писали.
— Эй, Хирн, хочешь сыграть в покер? — позвал Мантелли, один из его немногих друзей в штабе.
— Ну что ж, давай сыграем, — ответил Хирн, присаживаясь к столу.
С тех пор как установили палатку отдыха, Хирн проводил вечера в ней, как бы бросая этим молчаливый вызов генералу. В действительности здесь было очень скучно и неуютно из-за невыносимой жары и густого табачного дыма, но Хирн мирился с этим как с частью непрерывно идущего между ним и генералом боя. Генерал хотел, чтобы он установил палатку для отдыха, — он не только установил ее, но и будет пользоваться ею. Однако сегодня, после всего того, что пришло ему в голову в связи с Рэфферти, мысль о возможности увидеть генерала пугала Хирна. Хирн встречал в своей жизни очень мало людей, которых боялся, и вот теперь он начинал понимать, что боится генерала Каммингса. Хирн механически тасовал и сдавал карты, не проявляя большого интереса к игре. От жары он начал потеть, и это заставило его снять рубашку и повесить ее на спинку стула. И так приходилось поступать каждый вечер; к одиннадцати часам все офицеры сбрасывали форменные рубашки, в воздухе стоял неприятный запах пота и сигаретного дыма.
— Кажется, сегодня ко мне идет приличная карта, — возбужденно заметил Мантелли, не вынимая сигары из своего маленького рта.
Уже было сыграно несколько кругов, и Хирну немного везло, когда игру пришлось прервать: в палатке впервые появился генерал Каммипгс.
— Смирно! — крикнул кто-то.
— Вольно, джентльмены, — пробормотал генерал. Сморщившись от удушливого запаха, он медленно обвел взглядом всю палатку. — Хирн! — позвал он наконец.
— Да, сэр?
— Вы нужны мне. — Генерал взмахнул рукой. Голос его звучал бодро и по-деловому.
Пока Хирн надевал и застегивал рубашку, генерал вышел из палатки.
— Давай, давай, поторапливайся, когда тебя зовет сам папаша! — заметил с улыбкой Мантелли.
Хирн рассердился. Вообще говоря, тот факт, что генерал пришел за ним сам, был бы приятен, если бы Хирн не заметил в голосе генерала что-то унижающее его, Хирна. Поэтому несколько секунд он даже колебался, стоит ли выходить, но потом решил все же выйти. Застегнув рубашку, он оттолкнул ногой свой стул и направился к выходу. В одном из углов палатки несколько офицеров распивали припасенную кем-то бутылку виски. Раздвигая двойной клапан затемненного выхода, Хирн слышал, как офицеры начали напевать какую-то песенку. После сравнительно яркого света в палатке снаружи, в темном и прохладном воздухе, Хирп на некоторое время ослеп и почти натолкнулся на ожидавшего его генерала.
— Извините, сэр, я думал, вы уже прошли вперед, — пробормотал Хирн.
— Ничего, ничего, Роберт, — ответил Каммингс и медленно направился к своей палатке. Осторожно, опасаясь наступить генералу на пятки, Хирн следовал за ним.
— Зачем я понадобился вам, генерал?
— Мы поговорим об этом в палатке.
— Хорошо, сэр, — сказал Хирн и почувствовал, что в этот момент между ними была какая-то отчужденность.
Остальной путь они прошли молча. Тишину нарушал лишь хруст гравия под ногами. По дороге им встретился только один человек — с наступлением ночи почти вся деятельность в биваке прекращалась.
— А сегодня тихо, — пробормотал Хирн.
— Да, — согласился генерал.
Перед входом в палатку произошло еще одно столкновение. Хирп остановился перед входным клапаном, чтобы пропустить вперед генерала, а тот, в свою очередь желая пропустить Хирна первым, положил ему руку на спину. В результате оба они двинулись одновременно, и Хирн задел генерала плечом. Потеряв от неожиданности равновесие, генерал вынужден был сделать несколько шагов в сторону и с трудом удержался на ногах.
— Извините, сэр.
Никакого ответа не последовало, и это возмутило Хирна. Он приподнял входной клапан и вошел в палатку первым. Бледное лицо появившегося позади генерала выглядело чрезвычайно сердитым, на нижней губе остались следы зубов — генерал прикусил ее. Возможно, столкновение возмутило его больше, чем думал Хирн, или он был вообще чем-то раздражен так сильно, что прикусил губу. «Но чем именно? — спрашивал себя Хирн. — Столкнулись, ну и что? Каммингс при этом скорее должен был бы рассмеяться, чем рассердиться».
