Отель на перекрестке радости и горечи - Форд Джейми (читать книги полностью .txt) 📗
Генри это казалось столь же нелепым, как решение отца отправить его в школу для белых со значком «Я китаец».
— И мы пошли бы, с радостью. Я бы пошел, — сказал господин Окабэ. — Многие из нас просились в армию сразу после бомбардировки Перл-Харбора, большинству отказали, некоторые и вовсе за это поплатились.
— Но для чего вам это? — удивился Генри.
Господин Окабэ засмеялся.
— Оглянись вокруг, Генри, мы живем не на Парк-авеню, и я на все пойду, чтобы облегчить страдания моих родных, избавить их от подозрений и позора. Многие из нас на это готовы. Мало того, для некоторых единственный способ доказать, что мы американцы, — пролить кровь за Америку, невзирая на то, как с нами обошлись.
Генри начал понимать, что за чувства стояли за паутиной несправедливости и противоречий.
— Когда вас пошлют на войну?
Господин Окабэ точно не знал, но предполагал, что как только будет построен лагерь. Как только здесь они закончат, их руки могут пригодиться где-то еще.
— Что мы все про войну да про войну? — перебила мать Кейко. — Надо подумать, как тебя сегодня отсюда вывести.
— Верно, — согласился господин Окабэ. — Для нас большая честь, что ты приехал и ухаживаешь за Кейко, но здесь опасно. Мы-то уже привыкли к солдатам и ко всему. Но за неделю до твоего приезда здесь была стрельба, и…
Кровь отхлынула от лица Генри. Он не разобрался, что сильнее напугало его — то, что его назвали ухажером, или что кого-то застрелили.
— Я даже не спросил вашего согласия, — промямлил он.
— Уехать? — удивилась мать Кейко.
— Нет. Ухаживать за вашей дочерью. — Генри напомнил себе, что в тринадцать отец уже был помолвлен с мамой. — Согласны ли вы?
Генри был смущен и растерян. И прежде всего потому, что нарушил все китайские традиции, ведь между двумя семьями должен быть посредник, и во время ухаживания принято обмениваться подарками в знак верности. Но ни то, ни другое было попросту невозможно.
Господин Окабэ дружески смотрел на Генри — вот бы так хоть раз посмотрел на него отец!
— Генри, твое отношение к моей дочери делает тебе честь, и нашей семье ты помогаешь уже не в первый раз. Я согласен — разве то, что ты спал у нас на полу, не знак согласия?
Генри улыбнулся, но тут же поморщился, вспомнив об отце, поймал улыбку Кейко и сразу же забыл обо всем на свете. Кейко поставила перед Генрн чашку с чаем.
— Спасибо. Спасибо за все.
Окабэ вели себя так непринужденно, так естественно — настоящие американцы. Даже о тяготах лагерной жизни они говорили легко, с юмором.
— А почему здесь стреляли?
— Стреляли… — В голосе господина Окабэ проскользнула странная нота. Словно выстрелы за окном — что-то будничное, пусть и не особо веселое. Наверное, ко всему можно привыкнуть, подумал Генри.
— Одного человека — его имя Окамото — застрелили за то, что он остановил грузовик, который ему не полагалось останавливать. Конвоир убил его.
— И что с ним сделали? — спросил Генри. — С солдатом.
— Оштрафовали за небрежное отношение.
— За небрежное отношение? — удивленно повторил Генри.
Господин Окабэ взглянул на жену, вздохнул.
— Боеприпасы, Генри, — сказала мать Кейко. — Он попусту потратил пулю.
42
Прощание 1942
Была суббота, в школу Кейко не пошла, а от домашних дел ее освободили по случаю приезда гостя. И пока ее мать занималась стиркой, штопала и убирала, а отец отправился помогать новым переселенцам устроиться, Кейко с Генри сидели на крыльце и болтали. Они, конечно, предпочли бы уединиться в красивом и уютном уголке, но в лагере не то что парка, даже ни одного дерева не было, лишь чахлые кусты. А потому они сидели на бетонных ступенях, и носки их башмаков касались друг друга.
— Когда ты уезжаешь? — спросила Кейко.
— С добровольцами, когда в полшестого дадут гудок. Нацеплю значок и пойду с ними к воротам. Там меня встретит Шелдон — хоть кто-то сможет за меня поручиться.
— А если тебя схватят?
— Тогда останусь с тобой.
Кейко улыбнулась, положила голову Генри на плечо.
— Я буду по тебе скучать.
— И я, — отозвался Генри. — Но я тебя дождусь.
— А вдруг придется ждать много-много лет?
— Все равно. Тем более мне нужно время, чтобы найти хорошую работу, накопить денег.
Генри самому было странно слышать себя. Год назад он плюхал еду по тарелкам в столовой начальной школы. А теперь готов заботиться о другом человеке. Звучало так по-взрослому, что он даже испугался. Он ведь и не ухаживал за Кейко толком, даже когда их еще не разделяла ограда. Но помолвка может длиться и год, и несколько лет. Даже его родители еще не решили, нужно ли уже искать ему невесту. Позволили бы ему встречаться с девушкой-американкой? Но теперь, когда отец так болен, уже неважно. Хоть Генри и виноват перед ним, отныне он сам за себя в ответе.
— Сколько ты будешь меня ждать, Генри?
— Сколько нужно. И неважно, что говорит мой отец.
— А если я состарюсь? — засмеялась Кейко. — Вдруг я здесь буду до старости, до седых волос?
— Привезу тебе клюку.
— Дождешься меня?
Генри улыбнулся, кивнул и взял Кейко за руку, даже не глядя — их руки просто нашли друг друга. Почти весь день они провели на улице. Прохладный ветер разогнал облака, сдул их к югу от лагеря. Дождя не было.
Час за часом они говорили о музыке, об Оскаре Холдене, о том, как будут жить, когда семья Кейко вернется в Сиэтл. У Генри не хватало духу сказать ей, что прежнего Нихонмати уже нет. Дом за домом, квартал за кварталом перекупали, перестраивали, преображали. Неизвестно, какая часть уцелеет к их возвращению. Отель «Панама», как и весь японский квартал, стоял забитый досками, спал, словно больной в коме, — неизвестно, очнется ли он или уснет уже навеки.
Когда у добровольцев, работавших в лагере, закончилась дневная смена. Генри попрощался с семьей Кейко. Ее маленький брат расплакался. «Наверное, понимает, что я связан с внешним миром, со свободой, в которой ему отказано», — подумал Генри.
Держась за руки, они с Кейко дошли почти до самых ворот, до того места, откуда их не могли увидеть. Спрятавшись за будкой, они ждали, когда пройдут рабочие и миссионеры, чтобы Генри мог затеряться в толпе. Хорошо, если Шелдон уже ждет за оградой.
— Не знаю, когда еще увидимся.
— Не надо приезжать. Просто жди и пиши. Я никуда не денусь, ты за меня не волнуйся. Здесь со мной ничего не случится, и это не навсегда.
Генри обнял ее, худенькие руки обхватили его шею. Он прижался лбом к ее лбу, заглянул ей в глаза. И робкий поцелуи соединил их. Когда Генри открыл глаза, Кейко улыбалась. Он еще раз обнял ее, отпустил и быстро пошел прочь.
«Я люблю ее».
Генри остановился, ошеломленный от этих не произнесенных вслух слов. Он вряд ли смог бы объяснить, что означают эти слова, но внутри разрасталось тепло, и большего ему не требовалось, и ничто уже не пугало его — ни хмурые рабочие, ни колючая проволока, ни охранники, ни пулеметы на вышках.
Генри обернулся, быстро взмахнул рукой, и губы его шевельнулись: я тебя люблю. Кейко вряд ли услышала — она осталась уже далеко позади, а Генри не издал ни звука, — но все поняла. Ее губы тоже беззвучно зашевелились. Генри кивнул и нырнул в толпу.
43
Неприветливый дом 1942
В автобусе Генри упал в кресло и почти до самого дома не произнес ни слова. На сердце было тяжело еще и от мыслей, как там родители. Но он должен был съездить к Кейко, а теперь должен ответить за последствия. Неожиданное утешение принесло осознание, что дальше разочаровывать отца уже нельзя. Он дошел до самой точки.
А мама? Генри было неспокойно за нее. Он оставил на подушке короткую записку. Написал, что едет к Кейко, вместе с другом, вернется в воскресенье поздно вечером. На комоде лежала опорожненная копилка, чтобы мама поняла: денег на дорогу ему хватит. Но Генри еще ни разу не уезжал из дома так надолго. И мама наверняка места себе не находила эти дни.
