Армия любовников - Щербакова Галина Николаевна (читать книги онлайн бесплатно регистрация txt) 📗
Сэмэн
С ним рассчитались, и он ушел, хотя явно надеялся на прощальное застолье, грубовато намекая Ольге, что надо бы для такого дела кой-чего прикупить. «Да пошел ты!» – подумала Ольга. С того дня, как он отказался отдать или продать задешево картину Ивана Дроздова, она сказала: «Все!»
Он объявился, когда Кулибин был на работе, поздно вечером. В хорошем костюме, с хорошей стрижкой, такой весь не работяга, а чиновник иностранных дел.
– Пришел попрощаться, – сказал он по-русски, без этих своих украинских фокусов.
– Какие нежности! – ответила Ольга.
Сэмэн оглядел квартиру, присвистнул, увидев морщинку на обоях, рукой провел по подоконнику, похвалил расстановку мебели и, слегка поддернув брюки, сел в кресло. Гость, черт его дери.
– Куда теперь? – спросила Ольга, чтоб что-нибудь спросить, спросила стоя у дверей комнаты, в полной готовности проводить и захлопнуть замок.
– Пока в Грецию. Отдохну. Потом вернусь сюда. Есть хороший заказ.
С тем и ушел. Быстрым шагом первопроходца и проходимца.
Квартира лучилась чистотой. Хрустальные вазончики отстреливались маленькими, но пронзительными гиперболоидами света, фыр-фук во все стороны. Тяжелые шторы висели истомо с высочайшим чувством самодовольства. Кухня чванилась белизной, в трубах тоненько всхлипывала вода, запертая кранами какой-то прямо-таки наглой красоты. Даже Манька сказала: «Сантехнику выбрали правильную».
Кто меня любит на этой Земле?
Вот так упрешься мордой лица (теперь, оказывается, говорят «кожей морды лица») – и думай мысль. Как оказывается, очень поперечно стоящую для думания, мысль:
Кто тебя любит на этой Земле?
«А никто! – сказала себе Ольга. – Никто!»
Размахивая во все стороны сумочкой, она торопилась в парикмахерскую, к толстой и оплывшей армянке Розе, к которой не шел новый клиент (Роза отталкивала неприятного вида животом, она время от времени подтягивала его вверх со словами: «Опять, сволочь, сполз на колени»), зато от клиентов старых отбоя у Розы не было. Розин живот столько слышал и столько знал, он переваривал столько слез и обид, что уже давно в гуманных целях выдавал вовне исключительно благотворную энергию.
– Роза! – сказала Ольга, плюхаясь в кресло. – Тебя кто-нибудь любит?
– Многа, – ответила Роза.
– Да ну тебя! – засмеялась Ольга. – Я ж не про твою родню, которую ты всю жизнь кормишь. Я про мужчину, для которого ты все на свете.
– Многа, – повторила Роза.
Ольга смотрела в зеркало и видела всклокоченную голову Розы. Крупный пористый нос не страдал комплексом неполноценности и был вполне самодостаточен, в голове такого носа не могли взбрыкнуть мысли об отделении или переустройстве. Булькатые, каурые Розины глаза смотрели с насмешливым равнодушием, которое стеночка в стеночку рядом с презрением, но еще не оно, просто живет рядом.
– Не понимаешь, – сказала Ольга. – Любили ли тебя так, чтоб за тебя, ради тебя…
– Ты сама кого так любишь? – перебила ее Роза.
– А кого?! – возмутилась Ольга. – Такие разве есть?
– Краситься будем? – спросила Роза, туго стягивая на шее Ольги простыню. – Как обычно или перьями?
– Я передумала, – вдруг резко встала Ольга и пошла к выходу. «Пусть она меня вернет, – молила она, – пусть вернет… О Господи!»
– Следующий, – сказала Роза, встряхивая простыню, на которой тихо умирал след Ольгиной шеи.
Я тоже стриглась у Розы. Я могу представить ход ее мыслей. Вот у нее большая разбросанная по миру семья и коротконогий муж Самвел, который строит дачу знаменитой артистке и каждый раз задает Розе глупый вопрос: разве человек может быть сразу и красивым и свиньей? «Вах!»
Им хочется, чтоб их любили, могла подумать Роза сразу о всех русских женщинах, а чего ж сама не любишь как человек? Как она любит своего наивного дурака, у которого растет аденома.
Она сама делает ему массаж, потому что кто ж, кроме нее, сделает как надо? Самвел, мой дорогой, единственный, я тебя так люблю, дурака бестолкового, что мне некогда думать, как ты меня любишь… А может, и не любишь совсем, но вряд ли… Ты же плачешь мне в грудь, как плачешь Богу… А эта женщина все время чего-то ждет, ни разу не расстаравшись сама… Люди – дураки… Они ничего не поняли… Бедный Бог… Он с ними бьется головой об стену… Люби, говорит он, и не спрашивай сдачу. Но это им, видите ли, не подходит… Им дай сдачу. Они все начинают с конца.
Роза иногда проговаривалась: «Такая большая страна – и такие бестолковые в ней люди».
Кулибин же в тот день домой не пришел. Он все-таки оказался припадочным и пошел к Вере Николаевне. Синяя и обезвоженная, та сидела над тазиком, который был вполне сух.
– Я его ставлю от страха, – сказала она.
– Врача вызывала? – спросил он.
– Тоже боюсь. – Вера Николаевна смотрела на Кулибина таким нежным глазом, что тот сразу стал звонить и кричать.
Смешно думать, будто крик у нас может быть каким-то там аргументом, но, видимо, подтекст существовал не только в литературных сочинениях, он может передаваться по проводам и производить какие-то нужные действия. Приехал участковый врач, который уже отъездил свое и собирался в баню, но вот приехал, гневный, но и слегка чуткий. Он сам вызвал «неотложку», Веру Николаевну отвезли в Боткинскую больницу, положили в коридоре острой хирургии. Вера Николаевна попросила Кулибина позвонить в школу и перечислила, что ей нужно привезти. В тусклом ее взгляде не было интереса ни к чему, и даже коридор был ею не воспринят никак, хотя рядом по его поводу визжала какая-то молодайка, с виду вполне здоровущая кобыла, но что мы знаем?
Кулибин звонил Ольге, хотел объяснить ситуацию – ее не было дома. Потом он варил курицу, истово веруя в силу бульона, – не будешь же этого делать в доме Ольги? Конечно, когда Ольги не было и вечером, он забеспокоился, но курица еще не уварилась, надо было ждать.
Он нашел Ольгу уже поздним вечером.
– Ты где? – спросила она.
– Понимаешь… – начал Кулибин.
– Понимаю, – ответила Ольга и положила трубку.
Он позвонил снова и закричал:
– Она в больнице! В больнице!
– Я не людоед, – ответила Ольга. – Не надо так орать. Что с ней?
Кулибин рассказывал, спотыкаясь и замирая на том, что было непонятно ему самому.
– Положили в коридоре, – закончил он.
– Ты дал?
– Что? – не понял Кулибин.
– Ты дал деньги, – уже кричала Ольга, – чтоб ее положили как человека?
– А кому? – не понимал Кулибин. – Там их столько…
– Дай старшей сестре. Она тебя уже ждет.
– Кто ждет? Она меня не знает…
– Знает. Она ждет тебя с той минуты, как ты там появился…
– Ты говоришь глупости.
– Спроси у дочери, если не веришь. Она тебе объяснит лучше.
– Черт знает что, – сказал Кулибин и добавил: – Варю бульон, а курица оказалась старухой.
Порядочный человек – существо кровожадное, но втайне. Ибо только он знает число открученных голов, которые он отбрасывает в сторону, топча в себе разнообразно пакостные мысли и чувства, дабы не проявились они вовне. Внутри у него могила поверженного им зла.
Непорядочный позволяет и мыслям, и чувствам гулять на воле. Он – Стенька Разин. Могилы не в нем. После него.
Есть и третьи. Живущие в состоянии хронической нерв-ности по поводу мыслей и чувств. «Эту рублю, эту оставляю… Эту полью водичкой, а эту подкормлю. Эта у меня на белых… Эта на черных… Эту выпущу вечером, а эта хороша к утреннему кофе».
Именно о порядочности или ее отсутствии мы говорили с Ольгой, то есть она говорила про бульон, который варит Кулибин, а я как бы про умное… Она меня раздражала тем, что, с одной стороны, задета таким вниманием Кулибина к той женщине, с другой – этой своей готовно-стью ей же чем-то помочь, как-то лучше устроить ее в больнице. И я сказала ей, что ее добро – плохого корня.
Она посмотрела на меня «злыми глазауси». Я отчетливо поняла, почувствовала: она сейчас от меня уйдет и больше не придет никогда. Я как бы увидела истончавшуюся в ней силу преодоления, которую всегда знала как могучую. В ней не осталось духа борьбы даже на мои слабенькие, чуждые ей мысли, и ей легче уйти от них к чертовой матери, чтоб не вникать, не углубляться в эти «хорошие плохие корни».
