На улице Дыбенко - Маиловская Кристина (читаем книги онлайн бесплатно полностью TXT, FB2) 📗
«Надо чаще гулять», — думал он и звал ее на прогулку. Спрашивал: «Хочешь, соберем чернику?» Они брали небольшие ведерки и шли в лес. Она осматривалась, садилась на корточки, закидывала пару ягод себе в рот, несколько — в ведро и, с трудом выдыхая, выпрямлялась. «Я посижу», — говорила она и тяжело опускалась на камень.
Предлагал прогуляться в городе — лето же, так много всего вокруг. Уютные террасы, уличные фестивали, театры. Но она отнекивалась. «В свободное время я пишу», — говорила она. А что, не хотела рассказывать. «Свое, — говорила, — пишу свое».
А он так надеялся, что и его книгу удастся дописать. Но по мере того как испарялся алкоголь, работа над книгой слабела и чахла.
По утрам он смотрел на часы. Девять. Не хотел ее будить. Они же взрослые люди. Важна договоренность.
В кабинет она приходила в одиннадцать, объясняла, что плохо спала. Не ела. Садилась от него подальше. «Не хочу заразить, — говорила она. — Грипп, наверное. Пройдет. Не опасно. Но лучше не рисковать».
Сидели по разным углам. Она включала ноутбук, а сама смотрела по сторонам, как пленник, ждущий удобного момента, чтобы сбежать.
«Пойду покурю», — говорила и выходила во двор, прихватывая с собой пса. Через оконное стекло он видел, как она закуривала, а затем вороватым движением вытаскивала из кармана телефон и спешно уходила за угол. Кому можно звонить по несколько раз в день, удивлялся он. У нее же нет никого кроме матери, с которой она не общается. Отец пропал. Остается только… Черт, не может быть. Ну, да-да, конечно! Как он сразу не догадался. Больше некому. Телефонный счет за первый месяц составил около двухсот евро.
«У тебя готова статья?» — спрашивал он, когда она возвращалась. Она щелкала пальцем по мышке. Сбоку было не различить, что именно она читает. Картинки менялись слишком быстро. «Городской пейзаж Достоевского», — подсказывал он ей. Она продолжала щелкать мышкой.
Тайком он рассматривал ее кудри, небрежно стянутые в пучок на затылке, которые хотелось выпустить на волю. Бегите, бегите, темные лошадки!
«Есть в Петербурге довольно странные уголки, — не оборачиваясь, отвечала она, — в эти места как будто не заглядывает то же солнце, которое светит для всех петербургских людей, а заглядывает какое-то другое, новое, как будто нарочно заказанное для этих углов, и светит на все иным, особенным светом… [30]»
Он видел только ее детскую тонкую шею, деликатную линию подбородка и беззащитное маленькое ухо.
«А знаешь, я люблю, как поют под шарманку, — говорила она, — в холодный, темный и сырой вечер, непременно сырой, когда у всех похожих бледно-зеленые, больные лица; или еще лучше, когда снег мокрый падает совсем прямо, без ветру… а сквозь него фонари с газом блистают… [31]»
И, поднимаясь со стула, шла к двери, бормоча себе под нос: «Есть что-то неизъяснимо-трогательное в нашей петербургской природе, когда она с наступлением весны вдруг выкажет всю мощь свою, все дарованные ей небом силы, опушится, разрядится, упестрится цветами… напоминает она мне девушку, чахлую и хворую [32]. Как я», — добавляла она с беспомощной улыбкой на лице.
Мика так и не понял, что со статьей. Говорила Кира слишком быстро, и слова все сплошь сложные, а его русский пока не так хорош. Именно для этого она ему и нужна — быть проводником, поводырем в этом непонятном загадочном мире, в котором он никогда не жил. * * *
Возвращалась уже сама не своя. Что с ней?
Он чувствовал то, что, вероятно, должен чувствовать человек, рискнувший привезти с другой планеты неизвестное никому доселе существо — милое, забавное, смышленое. Но оказалось, что существо совсем не способно жить в его мире и, несмотря на всю заботу, разваливается на части.
Поначалу была надежда. Первые недели они садились вечером в гостиной и смотрели фильмы с бокалом вина. Вечернее солнце светило в окно, и ему казалось, что вот и в его жизнь пришла радость. А как будет здорово зимой, когда он украсит дом рождественскими огнями и затопит камин. И никогда-никогда не будет одинок.
Она брала конфету, рассматривала ее на свету, как бриллиант, пробовала на вкус и удивлялась, почему она соленая. «Это салмиакки, — отвечал он с улыбкой. — Знаешь, — говорил он, — есть три стадии адаптации в Финляндии. Первая — ты не любишь салмиакки, вторая — ты любишь салмиакки и третья — ты сам уже салмиакки».
«А знаешь, — говорила она, причмокивая и перекатывая конфету во рту так, что у него мурашки шли по телу, — очень жаль, что у вас не смотрят европейское кино». — «Но ведь Финляндия и есть Европа», — говорил он. * * *
Он выносил две чашки кофе, они садились в беседку. «А хочешь, — говорил он в то время, как она гладила собаку ногой, — хочешь, я расскажу тебе о своем любимом поэте Эйно Лейно. О ранней смерти его родителей, об одиночестве, о дикой любви к поэтессе Л. Онерве. Она была замужем за композитором Лееви Мадетойей. Она изменяла Лееви с Эйно, за их любовным треугольником следила вся страна».
Кира рассматривала странные круги, образовавшиеся в кофейной пене.
«Знаешь, они тайно останавливались в гостиницах маленьких городов и обязательно устраивали скандал с драками и полицией. Поэтому сейчас на многих гостиницах есть таблички: "Здесь Эйно Лейно переводил «Божественную комедию»", а на деле — переводил он пару строчек, а остальное время они с Онервой безбожно пили. Да-да, они ведь безбожно пили. И Лейно, и Онерва. Допивались до чертиков. Крыли друг друга последними словами, дрались, а потом так же бурно мирились. А знаешь, она ведь попала в сумасшедший дом после его смерти».
Кира отставила чашку и посмотрела на него так, будто он сказал что-то страшное. «В сумасшедший дом?» — переспросила она. «Да, в сумасшедший дом. В Никкиля. Это здесь — недалеко от Хельсинки». Он показал рукой, и Кира обернулась, чтобы сквозь сосны разглядеть ту тьму, в которой оказалась бедная Онерва. «Ее сдал туда муж, — добавил Мика. — Она спивалась. Перестала узнавать родных и знакомых, не спала, ночи напролет писала стихи и беседовала с призраком Эйно Лейно».
Она уже допила кофе, когда он начал читать ей стихи Эйно Лейно в русском переводе. А она, намотав поводок собаки себе на руку, сказала: «Знаешь, я ведь совсем не люблю переводную поэзию». * * *
Теперь каждый вечер она запиралась у себя в комнате и говорила по телефону. Мика придерживался принципов, что нельзя подслушивать или лезть в чужой телефон. Существуют личные границы, и это святое. Но она говорила часами, как будто желая проговорить все свое время и деньги. И в какой-то момент он сдался.
Да, он, Мика Лехтинен, беззвучно подкрался к ее двери и застыл, затаив дыхание. Он заметил, как по стене ползет паучок, мелкий и жалкий, как он сам в этот момент. Но у паучка было преимущество, он мог незаметно прокрасться в ее комнату, подслушать и разгадать загадку, с кем же она говорит ночи напролет.
Сложно было разобрать слова, говорила она тихо, будто пела колыбельную. Вот она рассмеялась. Надо же. Открыла окно. Тишина. Бормотание. Ничего не разобрать. Он стоял у двери и вслушивался, как безумный, ловя каждый звук.
Вот он расслышал слово «деревня». Осень. Солнце. Скучаю. «Я сильно скучаю», — сказала она. Сильно скучаю. Сильно скучаю. Больной дрожью эти два слова прокатились по его телу. * * *
Дрожащими руками перебирал он бумаги. Так он этого дела не оставит. Этот бандит разрушил ей жизнь, не отпускает ее ни на минуту, пьет из нее кровь. Бог ты мой, посмотрите, от нее же ничего не осталось.
Вот копии бумаг на визу. Вот номер телефона ее квартиры.
Мика всматривался в цифры номера, будто хотел расшифровать тайный код.
Решено — надо позвонить ему. Поговорить по-мужски. Объяснить, что у нее новая работа, новая жизнь. Он должен оставить ее. Даже если они все еще официально в браке, у него нет права так измываться над ней. Мика набрал номер и принялся ходить от клумбы к клумбе.
Да с чего он взял, что этот бродяга непременно должен быть дома? Если и вышел из больницы, наверняка слоняется по городу. Знает он таких. Неприкаянные. Готовы вытворять что угодно, только чтоб не сидеть на месте, иначе им придется столкнуться с самими собой. А самих себя они боятся больше всего на свете.
