Черная свеча - Мончинский Леонид (читаем книги онлайн бесплатно полностью txt) 📗
— Менжуешься, Стёпа? — ухмыльнулся Гнусков.
И тогда негнущийся палец Верзилова двинул несколько грязных листков с верха колоды. Ещё через мгновение перед каждым из играющих легло по карте.
Степан заложил ладонь с картой за борт телогрейки, осторожно глянул и попросил, сосредоточенно рассматривая Филина:
— Дай ещё!
Получил карту, с недоверием её разглядывал, то поднимая, то опуская глаза, и произнёс как-то неуверенно:
— Ещё…
Верзилов собрал к переносице толстые складки, пытаясь справиться с непрошеной тоской, враз поменявшей его озабоченное лицо.
— Ну, ты, понтярщик, — подгонял почуявший неуверенность зэка Филин, — прокурора пригласить, чтоб подсчитал?
Гнус шнурком нырнул за спину Верзилова, прыснул в кулак:
— Олень, кто же на шестнадцати в светлую берет?!
Филин расслабленно потянулся, словно игра была сделана. Провёл ногтем по клетке, крыса в прыжке попыталась поймать палец вора. Собственная его уверенность стала почти общей, и уже мало кто сомневался в исходе дела. То было не совпадение желаний, а гармония низменных страстей, когда люди, в общем-то презирающие Филина, были не против посмотреть на мучения своего товарища.
Карта перед вспотевшим Верзиловым. Чтобы скрыть желание отказаться от продолжения игры, Степан хлопнул по карте широкой ладонью так, что вздрогнул стол:
— Дай!
— На! — ощерился Филин, выставив напоказ четыре фиксы.
Верзилов прищурил глаз, медленно подвигал принятую карту из-за «спины» первой.
— Чо резину тянешь, Стена? — ткнул его в бок Гнус.
Верзилов наконец открылся и с глубоким выдохом положил перед вором карты:
— Уф. Очко.
— Соскользнул, везунчик!
Филина тоже лихорадило, и он почему-то сразу стал интересен Упорову. Вадим сел, и вся игра на нижних нарах оказалась перед его глазами.
— Дай сюда бой! — потребовал, протягивая руку к картам, Верзилов. — Пусть кто другой сдаст. Только не Гнус, конечно.
— Ты за кого меня держишь, фуфлышная рожа?! — побагровел Филин, и именно в тот момент одна из карт скользнула в рукав его клетчатой рубахи, а остановившиеся глаза с холодком смотрели на сердитого Степана.
— Ладно, — Степан был раздвоен, но говорил уже в несколько извинительном тоне. — Дай!
Затем заглянул в карты, оттолкнул плечом Гнуса, попросил ещё.
— На валете жируешь, Стёпа.
— Не твоё дело. Бери своё.
Упоров мысленно повторил его слова: «Не твоё дело. Это их игра». Но явственно ощущал щекочущую нервы неприязнь к Филину. Тому потребовалось чуть больше времени, чтобы сменить карту. Потом они упали перед очумелым Верзиловым двумя тузами:
— Приятного аппетита!
— Вам поперчить, али так слопаете? Легавый буду! — проворковал счастливый Гнус, подвигая поближе к Степану клетку с крысой.
— Жри! — Филин воткнул перед собой нож и мгновенно обрёл наглую уверенность хозяина положения. — Жри, крысоед! Скидки не будет!
Его голос действовал на Упорова, как оскорбление в собственный адрес, а перекошенная рожа победителя вызывала отвращение. Он, кажется, видел, что стояло за тем бесноватым торжеством, и всеми силами сдерживал желание нарушить молчание, определённое неписаным законом зоны.
Степан попытался разжать западню. Крыса хватала его за пальцы. Зэк отдёргивал руки, а Филин продолжал кричать, подпрыгивая на нарах:
— Хавай! Хавай, паскуда!
Тогда произошло что-то не входившее в расчёты Вадима. Подобное уже случалось редко, но почти всегда вопреки здравому смыслу и инстинкту самосохранения.
Неуловимо опасный крен души. Состояние без выбора, готовое жестоко ему отплатить.
Он натянул сапоги, спрыгнул с нар, подвинув плечом хохочущего Гнуса. Встал перед Филином, как встают перед врагом.
Вор был чутьист: злобствующая весёлость осыпалась с его серого лица. Он перевёл взгляд в сторону ножа, но на наборной ручке уже лежала ладонь Лысого.
— Что тебе надо, комсюк? — спросил Филин, но спокойствие было ненатуральным. — Твой кент попал за всю мазуту. Хочешь войти в долю?
Бывший штурман наконец-то объяснил себе свой поступок: он не мог простить ворам пережитого в камере смертников. Оно осталось при нем, неоплаченное, затаившееся, как слепая ярость слепого зверя.
— Мужиков казачишь, Миша? Делай это честно…
Вадим достал из кармана Филина пиковую шестёрку, положил на стол.
— Шутку принимаем, — вовремя вмешался все оценивший Лысый. — Не проканало, и ладно. Но расчёт по уговору.
— Зажмёт, — хмыкнул Лука, потерявший на войне под Сталинградом руку. Он и без руки продолжал воевать, чувствуя себя героем, о чём рассказывала фронтовая газета. — Вор-то Михаил латаный. Цельности в ем нету…
Филин откинул вправо голову, показав однорукому свирепый взгляд, сказано, однако, было без лишних чувств:
— За меня, как за вора, обрубок, не тебе решать. Но об этом опосля потолкуем…
Без робости оглядел каторжан и через силу улыбнулся Верзилову:
— Хотел тебе кусок мяса уступить. Не проехало — схаваю сам. Держи её тюрьму, Гнус!
Филин рывком распахнул западню, хватко поймал кинувшуюся навстречу крысу. Зверёк, вереща дурным голосом, заворотил оскаленную пасть, вонзил в палец жёлтые зубы. Вор побледнел от боли, исступлённо колотя свободной рукой по столу, вскочил, распахнул рот, без раздумья сунул туда крысиную голову. Кости визжащей твари хрустнули. У зэков по перекошенным рожам пробежала судорога. Филин жевнул ещё раз, бессмысленно, дико глядя на одуревшего Гнуса. Тогда из его вздрагивающего рта потекла крысиная кровь…
Вор глотал куски облепленного грязной шерстью, горячего мяса, хрипло дыша, не сводя с Гнуса полных отчаянного упрямства глаз.
Несколько раз его одолевала тошнота. Мясо лезло обратно, вываливаясь кроваво — серой массой за губу. Он замирал, пережидая приступ с запавшими глазами, и медленно начинал жевать снова.
Пока он ел, троих стошнило, некоторые, чтобы не видеть крысиной пытки, спрятались под одеяло с головой.
Но те, кто продолжал наблюдать за трапезой, уже не сомневались — Филин её дожуёт. Только неизвестно другое — как оно ему зачтётся, и уж наверняка кто-нибудь из злоречивых втихаря попрекнет: Крысоед!
Не более чем через полчаса Филин бросил перед потрясённым Верзиловым облезлый хвост с торчащим на выходе белым хрящом:
— В расчёте, Степан. За вором долгов не бывает.
Последнюю фразу он произнёс, глядя в сторону вернувшегося на нары Упорова. Не торопясь собрал карты, едва сдерживая глубокие позывы тошноты, пошёл к выходу, механически прихватив из руки Лысого нож.
Зэки смотрели ему вслед с угрюмым спокойствием.
Они его уже не осуждали. Вор шагнул в холодный туман утра, и через пару шагов, скорчившись, начал изрыгать содержимое протестующего желудка на затоптанный сотнями ног снег.
— Невкусная попалась, — зевнул бельмастый Чарли.
— Все было по правилам, — сказал для всех и в первую очередь для себя Лысьш.
— Как ещё воры посмотрят… — посеял сомнения Гнус, сочувственно поглядывая на Упорова. — В непонятное залететь можно.
— Мерзкопакостный ты человечек, Гнусков, — Лука подпёрся единственной рукой, говорил полулёжа. — В сучьей зоне сукам литерил, в воровской ворам служишь.
— Это когда же я с суками якшался?! — взвился оскорблённый Гнусков.
— На Ягодном бой им колол. Вспомнил, гадёныш?!
Гнусков схватил кочергу, но Верзилов поймал его за руку и без видимого усилия, словно из пращи камень, метнул кулак. Федор ударился головой о нижние нары, сполз на заледенелый пол барака. В тусклом зеркале помутневших глаз таилась недавняя злоба…
— Чарли, — спросил у бельмастого сочувствующий ворам враг народа по кличке Тяп-тяп, — ты бы что лучше съел: крысу или Будённого?
Чарли почти не думал, ответил так, словно все давно было решено и продумано:
— Семена Михайловича, конечно. Чистая конина.
— Хватит зубоскалить! Лучше поднимите Федора, — попросил бригадир, навёртывая на ногу суконную портянку. — Слышь, Чарли, и ты, Степан, уберите его на нары, но то остынет.
