Пространство Готлиба - Липскеров Дмитрий Михайлович (серия книг .TXT) 📗
Как-то я спросил Настузю, где она родилась.
– Меня родили в Новой Гвинее.
– Там все такие черные, как ты?
– Да, – ответила девушка. – Многие еще чернее, чем я.
– Не может быть!
– Может. Мой отец был вождем одного из папуасских племен. У него в уши были вставлены гирьки, и мочки растянулись до самых бедер. Путешествуя по Новой Гвинее, твой отец купил меня, за аршин кашихонской сетки и отправил жить в Париж, наградив фамилией своей тетки. Хочешь знать мое полное имя?
– Почему нет…
– Меня зовут Настузя Коккорека Маклай Чухова.
– А у меня имя нерусское, – пожаловался я, – а я сын Русского Императора. Не знаешь почему?
Настузя пожала плечами.
– И я не знаю…
Через четыре года нашей французской жизни моя чернокожая нянька влюбилась в огромного негра по имени Бимбо и два раза в неделю отпрашивалась у меня по своим делам, объясняя, что всем девушкам ее возраста нужно иногда по вечерам выходить под ночное небо.
– Иначе девушки начинают очень быстро стариться! – пояснила Настузя.
Конечно же я следил за ней и украдкой разглядывал, как в свете газового фонаря африканец давит в объятиях мою няньку, всасывая своим мясным ртом ее кондитерские губки. Настузя корябала негру спину руками и шептала жарко, когда ухажер трогал лапищей ее живот:
– Мой дорогой Бимбо! Мой могучий Бимбо!
Негр рычал от удовольствия и укладывал няньку в темную зелень. То, что они делали под покровом акации, походило на драку двух не равных по силе зверей, в которой и не обязательно побеждает сильнейший. Взвизгивающая Настузя оседлывала негра и, заложив руки за откинувшуюся голову, скакала на черном жеребце ипподромным жокеем. В свою очередь разогнавшийся Бимбо, видевший перед собою близкий финиш, таращил на наездницу глаза с красным подбоем и скрипел сахарными зубами, белой костью светящимися в ночи.
– А-а-а-а! – кричали любовники слаженно, и срывались с деревьев спящие птицы. – А-а-а!
После этого безумного крика обычно все заканчивалось, и выбравшаяся из кустов пара, обнявшись, неторопливо шла в какое-нибудь дешевое кафе, где Бимбо угощал Настузю паштетом из гусиной печенки…
– Ты больше не будешь ходить на улицу по вечерам! – сказал я в один из вечеров, когда нянька моя пришла особенно поздно, лучась счастьем, как будто сто франков нашла. – Никогда!
Настузя осеклась. Улыбка сползла с ее лица, а глаза удивленно смотрели, как я обгладываю куриную ногу, оставшуюся от вчерашнего обеда.
– Почему? – спросила девушка.
– Потому что ты ходишь на свидания, – ответил я.
– А разве это плохо?
– Совсем нет.
– Тогда в чем дело? – не понимала Настузя.
– Дело в том, что ты моя, – пояснил я и ловко бросил косточку через всю кухню, так что она попала в мусорное ведро. – Ты принадлежишь мне, и я не хочу, чтобы ты ходила обниматься с этим жирным негром. Его, кажется, Бимбо зовут?
– Да.
– Так вот, забудь про него и получше приглядывай за мною. А то мне приходится есть холодную курятину, а это вредно для желудка!
Вторая косточка не попала в ведро, а ошметки мяса разлетелись по всей кухне.
– Поняла?
– Да.
Ночью я пришел к ней в комнату и забрался под одеяло. Она обняла меня, как ребенка, и, нежась ее горячим боком, засыпая, я объяснил:
– Когда ты к нему ходишь, я плохо себя чувствую. Мне кажется, что когда-нибудь ты не вернешься и сбежишь с этим Бимбо, бросив меня одного. А я к тебе очень привык и очень люблю тебя!
Настузя растрогалась от моих слов и принялась меня целовать, покрывая лицо мокрыми пятнышками.
– Конечно же, я не брошу тебя! – в умилении шептала нянька. – Я не буду с ним встречаться!
Она обслюнявила мои глаза и нос, а один из стремительных поцелуев, не разбирающих дороги, пришелся в самые губы. Что-то произошло с моим телом, неожиданно придав ему твердости, и я, застеснявшись, попытался увернуться от Настузиных ласк, но в неловкости задел ее бедро. Девушка перестала зацеловывать меня и с удивлением уставилась на мои ноги, закрытые одеялом.
– Ты уже совсем взрослый! – хлопнула она в ладоши. – А я и не заметила! Ну-ка брысь в свою кровать!
– Не пойду! – отказался я, стесняющийся самого себя и одновременно гордящийся.
– Кому сказала – брысь!
– А ты не командуй тут! Забыла, кто чей хозяин!
– Давай-давай, хозяин! – резвилась Настузя. – Пока что я содержу тебя, а не ты меня! Вот когда ты будешь платить мне жалованье, тогда и станешь моим хозяином.
– Мы живем на деньги моего отца, Русского Императора! – возмутился я бунтом. – И ты будешь подчиняться мне!
– Денежки твоего отца кончились еще два года назад!
– Как кончились?
– А вот так! – Настузя уселась в кровати. – Ты что, думаешь, он дал нам мешок денег?.. А на что ты одеваешься, а на что учишься в школе, а на что мы снимаем эту квартиру? Думал ли ты когда-нибудь об этом?!.
– А на что мы живем? – спросил я, потрясенный сказанным.
– Мы живем на деньги, которые дает мне Бимбо, – ответила нянька. – Но это не имеет значения. Я его, как обещала, брошу!
– А на что мы тогда будем жить?
– Я пойду работать.
– Куда?
– Не знаю, – честно призналась девушка.
– Тогда встречайся с Бимбо, пока не найдешь работу.
Она засмеялась так громко, что сосед сверху застучал по трубе и с потолка в кровать посыпалась штукатурка.
– Чего смеешься?! – почему-то злился я. Твердость оставила мое тело, и я уставился на лучезарную Настузю избалованным воспитанником. – Чего скалишь зубы, спрашиваю?
Отсмеявшись, девушка потрепала меня за волосы и сказала, что разберется в ситуации сама, и, даст Бог, мы не останемся голодными.
– А теперь иди в свою кровать!..
Настузя, как и обещала, перестала встречаться с Бимбо. Еще полгода брошенный любовник приходил вечерами под наши окна и, воздев к четвертому. этажу мощные руки, жалобно плакал, моля подругу спуститься к нему. В такие минуты нянька запиралась в своей комнате и, как я думал, тоже плакала.
Но время лечит, и негр исчез в истории, растворившись в воспоминаниях Настузи солнечным всплеском, лишь изредка напоминающим о себе в сновидениях.
Девушке удалось устроиться в одно из модельных агентств помощником дизайнера по проектированию купальных костюмов; нам было чем заплатить за квартиру и еще оставалось достаточно для того, чтобы я лакомился свежими устрицами в баре "Рамазан".
Как я их любил! Как наслаждался их скользкой плотью с выжатым на нее лимоном с зеленой цедрой! В такие гастрономические моменты, поглощая устрицы дюжинами, отыскивая в них крохотные жемчужины, я был счастлив…
Теперь у нас по всей квартире висели лифчики и трусы – заготовки купальных костюмов для парижских модниц, с ленцой ожидающих лета. Настузя непрерывно что-то кроила и, прострочив вырезанную геометрию оверлоком, примеряла бикини на себя.
Выполняя домашнее задание, решая геометрические задачки, я краем глаза наблюдал за работой девушки. Она то и дело оголяла свою черную попку, чтобы тотчас примерить на нее новую модель. Повзрослевший, я более не напрягался на наготу няньки, привыкнув за пять лет к ней как к родственнице, и лишь давал советы дилетанта:
– Слишком много ткани оставила! Подрежь еще!
– А ты не подглядывай! – отвечала Настузя и закрывала дверь, которая, впрочем, тут же открывалась, омерзительно скрипя.
– Отрежь еще! – требовал я. – Ведь ты хочешь, чтобы твои купальники выглядели сексуальными.
– Сексуальность не в том, что открыто, – возражала девушка, – а в том, что открыто не до конца!
Я вынужден был согласиться с этим утверждением, так как, посещая с приятелями дешевый стриптиз "Ко-ко", где подвизалась одна-единственная стриптизерка, я оставался равнодушным к зрелищу до тех пор, пока как-то случайно не увидел ту же танцовщицу в гримерной, переодевающуюся в свое обычное белье. Неожиданно для себя я взволновался ее прикрытостью, а она, заметив меня, улыбнулась в ответ жирно накрашенными губами и оттянула краешек трусов, отчего возбуждение испарилось тут же, и меня чуть не вырвало в угол.