Посреди серой мглы (ЛП) - Шепетис Рута (книги онлайн полные версии бесплатно TXT) 📗
Я не могу потерять маму. Я буду бороться. И добьюсь этого любой ценой. Она дрожала, то засыпала, то просыпалась. Мы с Йонасом примостились с обеих сторон от мамы в попытке согреть и закрыть от сквозняка. Госпожа Римас нагревала кирпичи и подкладывала ей под ноги, а Янина вылавливала у неё из ресниц вшей.
Лысый наклонился и положил маме в руку свой паёк.
— Ну же, дамочка. Ты заслуживаешь лучшего. У тебя ведь дети, ты о них заботиться должна, ради Бога, — сказал он.
Шли часы. Мама стучала зубами. Губы у неё посинели.
— Й-йонас, держи. — Она дала ему папино обручальное кольцо. — В нём — любовь. А важнее неё ничего и быть не может.
Мама дрожала всё сильнее, дышала со всхлипами.
— Ну пожалуйста, — умоляла она, глядя на нас, — Костас…
Мы лежали по обе стороны от неё и обнимали её обессиленное тело.
Йонас быстро дышал и искал перепуганными глазами мои глаза.
— Нет, — шептал он. — Пожалуйста, не надо.
80
Пятое января. Йонас сидел с мамой в безлюдную утреннюю пору, качал её, как она когда-то нас. Госпожа Римас пыталась накормить её и растирала ей руки и ноги. Мама не могла ни есть, ни разговаривать. Я грела кирпичи и носила их то к печке, то от печки. Сидела рядом, растирала ей руки, рассказывала разные истории о нашем доме. Подробно описывала каждую комнату, даже узор ложек в кухонной тумбочке.
— В печи печётся хлеб, в кухне душно, и ты отворяешь окошко над раковиной, чтобы впустить свежий воздух. Тебе слышно, как на улице играют дети, — рассказывала я.
Позже в то утро маме становилось всё тяжелее дышать.
— Нагрей ещё кирпичей, Лина, — сказал мне брат. — Она мёрзнет.
Вдруг мама взглянула на Йонаса. Открыла рот, но ничего не произнесла. Прекратила дрожать. Её плечи расслабились, и она уронила голову на грудь Йонаса. Её глаза стали пустыми.
— Мама! — позвала я, придвинувшись ближе.
Госпожа Римас потрогала жилу на шее мамы.
Йонас заплакал, пряча лицо в свои одиннадцатилетние руки. Поначалу всхлипывал тихо, а после зарыдал, дрожа всем телом.
Я легла позади него и прижала братика к себе.
Госпожа Римас опустилась на колени возле нас.
— Господь — Пастырь мой. Я ни в чём не буду нуждаться... — начала она.
— Мама! — плакал Йонас.
По моим щекам покатились слёзы.
— У неё была прекрасная душа, — вздохнул мужчина, что накручивал часы.
Янина гладила меня по волосам.
— Я люблю тебя, мама! — шептала я. — Я люблю тебя, папа!
Госпожа Римас продолжала псалом:
— Если я пойду и долиною смертной тени, не убоюсь зла, потому что Ты со мной. Твой жезл и Твой посох — они успокаивают меня. Ты приготовил предо мною трапезу в виду врагов моих; умастил елеем голову мою; чаша моя преисполнена. Так, благость и милость (Твоя) да сопровождают меня во все дни жизни моей, и я пребуду в доме Господнем многие дни[10]. Аминь.
Это было сказано как раз о маме. Её чаша была переполнена любовью ко всем и каждому, даже к врагам.
Госпожа Римас заплакала:
— Милая Елена! Она была такая славная, такая добрая ко всем!
— Пожалуйста, не отдавайте им её тело, — попросил Йонас госпожу Римас. — Я хочу её похоронить. Нельзя, чтобы её съели лисицы.
— Похороним! — пообещала я Йонасу сквозь слёзы. — Мы гроб сделаем. Из досок, на которых спим.
Йонас кивнул.
Лысый смотрел в одну точку и ничего не говорил.
— Какая она красивая! — сказал Йонас, стоя возле бабушкиного гроба. — Папа, а бабушка знает, что я здесь?
— Знает, — ответил папа, обняв нас. — Она сверху смотрит.
Йонас взглянул на потолок, потом на папу.
— Помнишь, как мы летом змея запускали? — спросил папа.
Йонас кивнул.
— Поднялся ветер, и я крикнул тебе, что пора — нужно отпускать. Нить начала разматываться, катушка крутилась в твоих руках, помнишь? Змей летел всё вверх и вверх. Я забыл привязать нитку к катушке. Помнишь, что тогда случилось?
— Змей полетел в небо и исчез, — сказал Йонас.
— Вот, собственно, то же происходит, когда умирает человек. Его душа отлетает в синее небо, — закончил папа.
— Может, бабушка нашла нашего змея, — предположил Йонас.
— Может, — согласился папа.
Лысый сидел, облокотившись о колени, и разговаривал сам с собой:
— Ну почему так тяжело умирать? — вздыхал он. — Я приложил свою руку к тому, что вы здесь. Я слишком поздно сказал «нет». Я видел списки...
Госпожа Римас резко оглянулась.
— Что?
Он кивнул.
— Меня просили подтвердить профессии людей. Сказали составить список учителей, юристов и военных, которые живут поблизости.
— И вы это сделали? — спросила я.
Йонас, всё ещё плача, обнимал маму.
— Я сказал, что составлю, — ответил Лысый. — А после передумал.
— Ах ты предатель! Жалкий старикашка! — не сдержалась я.
— Жалкий, да вот только ещё живой. Наверное, что я живой — это и есть моё наказание. Так и должно быть. Вот женщина: закрыла глаза — и всё. А я желаю помереть с первого дня, но всё живу. Неужели и правда так тяжко умереть?
81
Я проснулась от того, что чувствовала себя нехорошо. Ночь была тяжёлой. Я спала возле маминого тела, сдерживая рыдания, чтобы не пугать Йонаса. Моя удивительная мама... я уже никогда не увижу её улыбки, не почувствую её объятий. Я уже соскучилась по её голосу. Тело моё казалось словно пустым, будто сердце, вяло бившись, отдавалось эхом в пустоте болезненных рук и ног.
Я всё никак не могла выбросить из головы вопрос Лысого. Что тяжелее: умереть или оставаться в живых? Мне шестнадцать, я стала сиротой в Сибири, но я знала ответ на этот вопрос. В этом я никогда не сомневалась. Я хотела жить. Хотела видеть, как растёт мой брат. Увидеть вновь Литву. Йоанну. Почувствовать запах ландышей в ветерке из-за окна. Хотела рисовать в чистом поле. Встретить Андрюса, который бережёт мои рисунки. В Сибири есть два возможных пути. Победить — значит выжить. Потерпеть поражение — значит погибнуть. Я хочу жить. Я хочу выжить.
В чём-то я чувствовала себя виноватой. Не эгоизм ли это — желать жить, когда родители умерли? Не эгоизм ли — нуждаться ещё в чём-то, кроме того, чтобы вся семья была вместе? Теперь я опекун своего одиннадцатилетнего брата. Что будет с ним, если меня не станет?
После работы Йонас помог господину с часами сколотить гроб. Мы с госпожой Римас подготовили мамино тело.
— Есть у неё что-то в чемодане? — спросила госпожа Римас.
— Скорее всего, нет.
Я достала мамин чемодан из-под доски, на которой она лежала. Я ошибалась. Там оказалось лёгкое платье, шёлковые чулки, тапочки без задников, помада. А также мужская рубашка и галстук. Папины. Я расплакалась.
Госпожа Римас приложила руку ко рту и сказала:
— Она явно намеревалась вернуться домой.
Я взглянула на папину рубашку и поднесла её к лицу. Мама всё время мёрзла. Такую летнюю одежду она тут носить не могла. Она берегла её, чтобы вернуться в Литву в чистом!
Госпожа Римас достала шёлковое платье.
— Какое красивое. В него мы твою маму и оденем!
Я сняла с мамы пальто. Она ходила в нём с тех пор, как нас депортировали. Изнутри были видны следы швов, где-то торчали нитки — признаки зашитых за подкладку вещей. Я заглянула под неё. Там осталось несколько бумажек.
— Это документы на ваш дом и собственность в Каунасе, — сказала госпожа Римас, взглянув на них. — Береги их! Ещё пригодятся, когда будешь возвращаться домой.
Была там ещё одна маленькая бумажка. Я развернула её. Там оказался написан адрес в Биберахе, что в Германии.
— Германия. Наверное, там моя двоюродная сестра.
— Может быть, только ты всё же на этот адрес не пиши, — посоветовала госпожа Римас. — Это может накликать на них беду.
