Суринам - Радзинский Олег (книги онлайн полные версии бесплатно .TXT) 📗

Он начал читать гностиков и нашёл, что искал. Этот мир был проклятием, ловушкой, и единственная возможность избежать страданий таилась в отказе от его материальности. Кассовский, благой и всесильный, мог облегчить страдания некоторых, но не мог помочь всем. Это означало, что он не так уж всесилен и нет у него власти над счастьем и несчастьем даже тех нескольких, что были рядом, в пределах досягаемости его ресурсов. Каждый день он должен был решать, делать выбор: содержать ли безнадёжно парализованного ребёнка или потратить эти деньги на воспитание здорового беспризорника. Его решения означали жизнь и смерть.

Он стал богом, но перестал быть благим.

Больше всего он злился на умственно отсталых детей: они были физически здоровы и могли жить бесконечно долго, отказываясь умирать. Они не страдали, не болели, но их нужно было кормить, обмывать и держать под присмотром в течение всей жизни. Они требовали времени, денег, сил и оставались безнадёжно привязаны к этому миру, не желая его покидать. Он не мог их оставить, но и не мог их любить.

— Понимаете? — Было неясно, кого Кассовский спрашивает: он смотрел в сторону. — Понимаете — так и бог. Он должен с нами возиться, и мы для него как эти несчастные идиоты, что тянут своё бессмысленное, никому не нужное существование в этом мире. Бог не любит нас, поверьте. Я знаю: я был богом.

Все в комнате молчали. За сеткой окна зудели москиты, жалуясь, что их не пускают внутрь. Вдоль коридора прошелестели шаги лёгких босых ног.

— Наконец-то. — Доктор Алонсо встал. — Это моя жена, сейчас будем ужинать.

Дверь отворилась, строго очерченный квадрат света без тени и жалости.

— Илуша. — Адри улыбнулась и, помедлив, сначала подошла к Кассовскому. — Здравствуй, папа.

КОППЕНАМЕ РИВЕР 4

ПЕРВЫЙ раз — по-настоящему — Илья дрался в пятом классе. До этого все стычки во дворе и школе оканчивались вознёй, пока один не сдавался. В лицо старались не бить из страха. Бить в лицо — означало перейти черту, за которой тебя ждал взрослый мир. Там жили по другим правилам, и туда никто особенно не стремился.

Первого сентября — мальчики в серых суконных формах, жарких не по погоде, — они пришли в школу после лета и на торжественной линейке обнаружили, что с ними будет учиться Юра Конкин. Его все знали: Конкин был хулиган, которого постоянно наказывали и обсуждали на педсоветах. Конкин уже однажды учился в пятом классе, но учителей это не убедило, и его оставили на второй год. Конкину было всё равно: он водился с большими ребятами и курил.

На третьей, длинной перемене Конкин собрал всех мальчишек вокруг себя. Он был не выше остальных, но как-то шире в плечах. Его форма была старой, прошлогодней, и от неё пахло. Конкин не носил пионерский галстук: он был исключён из пионеров.

— Значит, так. — У него был хрипловатый, приятный голос. — Всем на обеды деньги дают?

Давали всем, кроме Саши Капитаненко: его мать была алкоголичка, и Сашу в школе кормили по специальному талону, который он раз в неделю получал в учительской. Остальным давали по сорок копеек: пятнадцать на суп, пятнадцать на второе и десять на компот и булку.

— Значит, так. — Когда говорил, Конкин немного брызгал слюной. — Сегодня ешьте, а завтра все принесли мне по десять копеек.

Соберу на большой перемене.

— На что? — поинтересовался один из них, длинный и худой Ермолаев. — На что собираем?

— Ты чё, мудак, что ли? — Конкин не понижал голос, когда говорил матом, как делали другие мальчики в классе. — В ебло захотел? Сейчас оформлю.

Ермолаев не хотел. Другие тоже решили не интересоваться и разошлись тихо, размышляя, от чего лучше отказаться — от супа или от компота.

Илья не совсем понял, что произошло, и решил посоветоваться с отчимом, Маратом. Он звал его «папа». Папа Мара.

Тот не удивился и выслушал всё достаточно спокойно. Он оглядел Илью как-то по-новому и затем, подставив открытую ладонь, попросил Илью ударить в неё со всей силы.

— Зачем? — не понял Илья. Обычно они обсуждали, где находятся какие столицы, какая страна с кем граничит, или говорили о любимых и не очень писателях. Все интересы семьи, как и профессии его родителей, были связаны с литературой и театром. Раньше в их семье никто никого никогда не бил по ладоням.

— Хочу посмотреть, какой у тебя удар, — сказал Марат.

Илья замахнулся и ударил. Получилось звонко и как будто сильно.

— Плохо, — сказал папа Мара. — Будем учиться.

Марат рос во время войны, и когда его отца — известного советского инженера — расстреляли в конце тридцатых, а мать отправили в лагерь, он попал в детский дом для детей врагов народа. Нравы там мало отличались от тюремных, и Марат выжил, потому что научился драться, и драться жестоко.

Он показал Илье, как правильно ставить ноги перед ударом, как отталкиваться и разворачивать бедро, чтобы ударить всем весом, а не просто рукой. Он учил его бить коротко и без замаха. Он учил его бить куда больнее.

— Завтра, — сказал Марат, — когда ваш второгодник подойдёт к тебе за деньгами, ты ему скажи, что от тебя пусть денег не ждёт. Он начнёт качать, — это Илья не понял, но слушал внимательно, — и тут сразу бей. Старайся попасть в подбородок, чтобы он потерял равновесие, а потом в нос, чтобы в кровь. Бей, не бойся; с мамой я поговорю.

Илье почему-то казалось, что матери Марат так ничего и не сказал.

Утром перед школой Илья стал нервничать. Он не хотел драться и надеялся, что Конкин не придёт в школу. Потом Илья решил, что проще не ходить в школу самому. Он пришёл в родительскую спальню и сказался больным.

— Глупости. — Мать потрогала его лоб сухими со сна губами. — Ничего у тебя нет. Абсолютно здоров.

Илья пошёл на кухню, и туда сразу вышел Марат. Он сел напротив и молча смотрел, как Илья ест гречневую кашу с молоком. Затем Марат сказал:

— Не бойся, все через это проходят. Если сейчас побежишь, всю жизнь будешь бегать.

Илья не понял, что он хотел этим сказать.

На большой перемене все собрались вокруг Конкина в дальнем углу и сдавали ему по десять копеек. Ермолаев отдал первым и остался стоять рядом, кивая каждый раз, когда очередной мальчик протягивал деньги. Илья не пошёл. Он ушёл в другой конец коридора, ближе к учительской, и надеялся, что Конкин про него забудет.

Тот отыскал его сам. Он был в хорошем настроении и не собирался конфликтовать.

— Гони гривенник, — сказал Конкин, не глядя на Илью. — Я после географии сваливаю.

— Нет. — Илья не услышал свой голос.

— Чего — нет? — удивился Конкин. — Тебе что, на обед не дают?

— Мне дают. — Илья поставил ноги параллельно и чуть согнул колени, как учил папа Мара; он понимал, что отступать некуда. — Это я тебе не даю.

Конкин наконец на него взглянул. Он стоял в фас, чуть сбоку, удобно под правую руку. Он смотрел на Илью и не знал, что сказать. Илья не мог больше ждать.

Он ударил прицельно, точно в центр подбородка с правой руки, правильно перенеся вес на левую ногу; он вчера отрабатывал этот удар больше часа. Затем Илья тут же ударил слева боковым и снова с правой прямым, но оба удара ушли в воздух. Илья остановился: он не понял, что произошло.

Конкин лежал на полу. Он упал после первого удара и стукнулся затылком о пол. Илья не знал, что делать: такую возможность они с Маратом не обсуждали. По плану, Конкин должен был оставаться на ногах, чтобы в него можно было бить сериями, сдвигаясь в сторону после каждых трёх ударов, чтобы тот терял время на разворот. Но Конкин лежал на полу и никуда не разворачивался.

Их уже обступили, и где-то совсем недалеко были слышны голоса взрослых. Конкин медленно поднялся на ноги, странно помотал головой из стороны в сторону и молча бросился на Илью. Он сбил его с ног, и они покатились по полу. Конкин старался освободить руки и ударить в лицо, но Илья цепко держал пальцы замком, не давая тому вырваться. Затем их обоих — за воротники пиджаков — поднял учитель физкультуры, и всё кончилось.