Пианистка - Елинек Эльфрида (читаем книги онлайн .TXT) 📗
Не всегда уместно с излишней вольностью включать в фортепьянные произведения Шуберта сигнальную музыку для других инструментов, к примеру, духовых. «Прежде чем вы, Клеммер, все выучите наизусть, мой вам совет: берегитесь фальшивых нот и не слишком злоупотребляйте педалью. Но и не пренебрегайте ею совсем. Не каждая нота звучит так длительно, как это обозначено, и не каждая записанная нота имеет такую длительность, с которой она должна звучать».
Сверх программы Эрика демонстрирует специальное упражнение для левой руки, явно ему полезное. Она хочет успокоиться. ЕЕ левая рука искупает страдание, которое принес ей мужчина. Клеммер не пытается утишить свои страсти, оттачивая свою фортепьянную технику. Он ищет борьбы тел и страстей, борьбы, которая не остановится и перед Кохут. Он уверен, что его искусство в конце концов только выиграет, если он победоносно и холодно выстоит в этой изматывающей борьбе. При прощании, когда отзвучит последний гонг, результаты будут таковы: он больше приобретет, Эрика больше потеряет. Он радостно предвкушает это уже сейчас. Эрика станет на год старше, а он на целый год опередит других в своем развитии. Клеммер клещами впивается в тему, связанную с Шубертом. Он порицает Эрику: она неожиданно и головокружительно развернулась на 180 градусов и выдает за собственное мнение все то, что всегда утверждал он, Клеммер. Он всегда говорил: все недоступное поименованию, все несказанное, невыразимое, неприступное, недоступное исполнителю намного более важно, чем все доступное: техника, техника и еще раз техника. «Мне удалось поймать вас на противоречии, госпожа учительница».
Эрика мгновенно достигает точки таяния, ведь он говорит о невыразимом, он наверняка имеет в виду свою любовь к ней. В ней все светлеет, проясняется и теплеет. Снова светит солнце любовной страсти, которое она не видела все это время. Он по-прежнему испытывает к ней то же самое чувство, которое испытывал вчера и позавчера! Клеммер явно любит и уважает ее несказанно, как он только что нежно и мило сказал. Эрика на какое-то мгновение опускает глаза и тихо и многозначительно шепчет: она только имела в виду, что Шуберт любит демонстрировать оркестровые эффекты чисто фортепьянными средствами. Надо уметь обнаруживать эффекты и инструменты, которые этими эффектами обозначаются, и пытаться соответственно сыграть их. И делать это, как уже сказано, не манерничая. Эрика утешает его по-женски и по-дружески. У вас все получится!
Учительница и ученик, женщина и мужчина стоят лицом к лицу. Между ними располагается что-то дышащее жаром, какая-то непреодолимая стена. Стена мешает одному из них перемахнуть через нее и высосать из другого все соки. Учительница и ученик кипят от любви и от вполне понятного желания еще большей любви.
Под их ногами тем временем кипит варево культуры, каша, которая никогда не сварится до конца и которую они с наслаждением глотают маленькими порциями, их насущная пища, без которой они не могут существовать, и варево это громко булькает и пузырится.
Эрика Кохут покрыта непрозрачной, ороговевшей пеленой своего возраста. Никто не может и не хочет освободить ее, этот слой нельзя снять. Ведь столько уже упущено, и особенно упущена молодость Эрики, например то время, когда ей было восемнадцать лет, время, которое в народе называют блаженной юностью. Эта пора длится всего один-единственный год и потом проходит. Сейчас вместо Эрики этим знаменитым прекрасным возрастом наслаждаются другие. Сейчас Эрике вдвое больше лет, чем девушке, которой исполнилось восемнадцать! Эрика постоянно считает в уме, при этом расстояние между ней и восемнадцатилетней девушкой никогда не уменьшается, хотя и не увеличивается. Это расстояние совершенно излишним образом увеличивается из-за неприязни, которую Эрика питает к любой девушке подобного возраста. Ночами Эрика, вся в поту, крутится на вертеле злобы над пылающим очагом материнской любви. При этом ее регулярно поливают ароматным соусом музыкального искусства. Ничто не способно изменить эту неизменную дистанцию между старым и молодым. Ничто не изменит нотации уже созданной музыки умерших маэстро. Все обстоит так, как оно есть. В эту нотную линейку Эрика втиснута с самого раннего детства. Пять линеек владеют ею с тех пор, как она себя помнит. Ей нельзя ни о чем думать, только как об этих пяти черных линейках. В содружестве со своей матерью она превратила этот растр в прочную сеть предписаний, инструкций и точных заповедей, в сеть, опутавшую ее, словно та сетка, в которую упаковано розовое свиное филе, подвешенное в витрине мясной лавки. Это придает уверенность, а уверенность порождает страх перед неуверенностью. Эрика боится того, что все останется так, как оно есть, и боится того, что однажды что-нибудь изменится. Она словно в приступе астмы жадно глотает ртом воздух и толком не знает, что ей со всем этим воздухом делать. Она хрипит и не в состоянии исторгнуть из глотки ни звука. Клеммер испуган и потрясен до основания своего несокрушимого здоровья и спрашивает, что приключилось с любимой. «Принести тебе воды?» — заботливо и любовно-сострадательно спрашивает он, полномочный представитель фирмы «Рыцарь и компания». Учительницу душит кашель. Он спасает ее от более тяжких вещей, чем раздраженное горло. Она не в состоянии выразить словами свои чувства, ей это доступно только с помощью музыкального инструмента.
Эрика вытаскивает из портфеля письмо, на всякий случай плотно заклеенное, и протягивает его Клеммеру жестом, который она дома мысленно представляла себе тысячу раз. В письме написано, какой поворот примет в будущем некая любовь. Эрика описала все, о чем не хотела сказать вслух. Клеммер думает, что письмо заключает в себе нечто несказанно чудесное, о чем можно только написать. Он ярко светится, как луна над отрогами гор. Как ему этого не хватало! Он, Клеммер, в силу постоянной работы над своими чувствами и над их выразительной силой, сегодня наконец-то счастливым образом оказывается в состоянии высказать все сокровенное в любой момент и вслух! Да, он установил, что на всех производит хорошее и свежее впечатление его привычка всюду опережать других, чтобы высказаться первым. Только не робеть, это ничего не даст. Что касается его, он, если нужно, готов громко кричать о своей любви. По счастью, этого не нужно, потому что об этом никто не должен слышать. Клеммер откидывается в кресле, уплетает за обе щеки мороженое и с большим удовольствием рассматривает самого себя на экране кинотеатра, где крутят фильм на щекотливую тему об отношениях молодого человека и стареющей женщины и где все как в жизни. В роли второго плана — нелепая старая мать, горячо мечтающая о том, чтобы вся Европа, Англия и Америка были очарованы небесным звучанием, которое уже много лет подряд может извлекать из инструмента ее дитя. Мать явно желает, чтобы ее дитя тушилось и парилось в материнских объятиях, а не в кастрюле чувственных любовных страстей. «Под паром чувство быстрее упреет, а витамины лучше сохранятся», — отвечает Клеммер матери, давая ей добрый совет. Самое большее через полгода он утолит Эрикой аппетит и займется поисками нового вкусного блюда.
Клеммер бурными поцелуями покрывает руку Эрики, передавшую ему это письмо, он говорит: «Спасибо, Эрика». Ближайшие выходные он уже намерен полностью посвятить этой женщине. Женщина вне себя оттого, что Клеммер намерен вломиться в ее святыню, в выходные, которые она проводит сама по себе, и отказывает ему в этом. Она тут же выдумывает какую-то отговорку, объясняющую, почему именно на этот раз, а возможно, и в следующий, и через следующий, ничего не получится. «В любой момент мы можем позвонить друг другу», — пускается она на явную ложь. Поток течет в ней сразу в двух направлениях. Клеммер многозначительно шелестит таинственным конвертом и озвучивает тезис, что Эрика, вероятно, не имела в виду того дурного, что необдуманно вырвалось у нее. Лозунг дня звучит: мужчину нельзя подогревать, не поощряя его.
Эрике не стоит забывать, что каждый год, который для Клеммера просто прожитый год, в ее возрасте считается по меньшей мере за три. Эрике нужно быстро ухватить эту удачу за хвост, — по-доброму советует ей Клеммер, сжимая во влажной от пота руке письмо, а другой рукой робко ощупывая учительницу, словно курицу, которую он собирается купить, однако прежде просит назвать цену и прикидывает, соответствует ли цена возрасту несушки. Клеммер не знает, по каким признакам определяют возраст курицы, которую покупают на суп или на жаркое. По своей учительнице он может точно определить, ведь у него есть глаза: она уже далеко не молода, но довольно хорошо сохранилась. Ее вполне можно было бы назвать аппетитной, если бы не несколько потухший взгляд. А еще его постоянно подзадоривает то, что она ведь его учительница! Ему так и хочется сделать ее своей ученицей, по крайней мере один раз в неделю. Эрика ускользает от ученика. Она снова лишает его тела и долго и смущенно сморкается. Клеммер расписывает красоту ее лица яркими и свежими красками. Природа этой свежести знакома ему по туристским походам. Скоро, очень скоро он вместе с Эрикой растворится в природе и будет любоваться ею. Там, в самом густом лесу, они будут возлежать на толстых подушках мха и есть пищу, прихваченную с собой. Там никто не увидит, как молодой спортсмен и музыкант, способный выдержать любую конкуренцию, барахтается с постаревшей женщиной, которая боится конкуренции со стороны женщин помоложе. Клеммер догадывается, что самое волнующее в возникающей любовной связи — ее скрытность.
