Дорогой Джон - Спаркс Николас (серия книг .txt) 📗

Глава 18

Ночь я провел на отцовской постели — в первый и последний раз в жизни. Гроза прошла, и вскоре снова стало невыносимо душно и жарко. Открытые настежь окна не спасали — я несколько часов ворочался и метался, пытаясь заснуть. Наутро, кое-как сдернув себя с кровати, я потащился в кухню и снял с крючка отцовские ключи от машины. Бросив сумку на заднее сиденье, я прибавил туда несколько вещиц, которые хотел сохранить (фотографию и еще пару мелочей), и позвонил поверенному, напомнив ему об обещании найти людей для вывоза остального и заняться продажей дома. Ключи от входной двери я бросил в почтовый ящик.

В гараже я завел машину — мотор заработал лишь с третьей попытки, задом выехал на подъездную дорожку и вышел запереть двери гаража. Потом я немного постоял во дворе, глядя на дом и думая об отце. Я знал, что больше сюда не приеду.

Зайдя в лечебницу, я забрал папины вещи и уехал из Уилмингтона в направлении западной границы штата. Двигался я как на автопилоте. Прошло несколько лет с тех пор, как я здесь проезжал, и уже смутно помнил дорогу, но узнавание накатывало волнами. Я проезжал города моей юности. В Чапел-Хилле мучительные воспоминания нахлынули с такой силой, что я не убирал ногу с педали газа, стараясь побыстрее оставить позади эту страницу моей жизни.

Я ехал через Берлинтон, Гринсборо и Уинстон-Сейлем, остановившись раз, чтобы заправиться и купить воды. Я мчался вперед, прихлебывая воду из бутылки, не в силах заставить себя проглотить что-нибудь съестное. Наша с отцом фотография лежала на сиденье рядом, и я все пытался вспомнить себя мальчуганом со снимка. Потом я свернул к северу и поехал по узкому извилистому шоссе, петлявшему среди гор с голубыми вершинами, тянувшихся с севера на юг, — нежная выпуклость на каменно жесткой земле.

Уже вечерело, когда я остановил машину у какого-то обшарпанного придорожного мотеля. Несколько минут я, постанывая, потягивался, разминая затекшие руки, ноги, спину и шею, а потом зашел внутрь и снял номер. Поднявшись в комнату, я принял душ и побрился. Надев чистые джинсы и футболку, я подумал, что нужно поесть, но по-прежнему не ощущал голода. Солнце клонилось к закату, и совсем не ощущалось привычной влажной духоты океанского побережья. Воздух был напоен ароматом хвойных деревьев, зеленым ковром покрывавших горные склоны. Здесь родилась Саванна, и отчего-то я не сомневался, что она по-прежнему в Ленуаре.

Можно было пойти в дом ее родителей и узнать, где она, но я решил этого не делать, не зная, как они меня встретят. Вместо этого я петлял по улицам, торопясь проехать людный торговый район с массой разнообразных закусочных, и сбросил скорость, лишь добравшись до менее оживленной части города. Эта часть Ленуара не изменилась: туристов и приезжих здесь встречали радушно, но не считали своими. Я остановился у невзрачной бильярдной, чем-то напоминавшей забегаловки моей юности; в окнах светились неоновые вывески «Свежее пиво», а на парковке не было свободных мест.

Именно в таком заведении я мог найти ответы на свои вопросы.

Я вошел. Из музыкального автомата гремела песня Хэнка Уильямса, в воздухе плавали сизые полосы сигаретного дыма. Четыре стола для пула были составлены вместе. Все игроки были в бейсбольных кепках, а двое, судя по щекам, словно раздутым флюсом, жевали табак. По стенам были развешаны снасти для спортивной рыбалки и сувениры с «Наскар». Здесь были фотографии, снятые в Талладиге и Мартинсвилле, Северном Уилксборо и Рокинхэме, и хотя мое мнение об автоспорте не изменилось, в этой странно знакомой обстановке у меня возникло чувство легкости. Вуглубара, под фотографией улыбающегося покойного Дейла Эрнхардта [12] стояла банка с пожертвованиями в помощь, как гласила надпись, местному жителю, больному раком. Я бросил в прорезь пару долларов.

Усевшись на один из стульев у стойки, я завел разговор с барменом, моим ровесником, чей акцент живо напомнил мне о Саванне. Через двадцать минут непринужденного трепа я вынул фотографию Саванны из бумажника, назвался другом ее семьи, упомянув имена ее родителей и обронив пару замечаний, позволяющих поверить, что я бывал здесь прежде.

Бармен насторожился, и неспроста — в маленьком городке все друг за друга горой. Но он два года отслужил в морской пехоте, и это помогло делу. Через некоторое время он кивнул:

— Да, я ее знаю. Она живет на Олд-Милл-роуд, рядом с родителями.

Было ровно восемь часов вечера. Небо посерело: на город опускались вечерние сумерки. Через десять минут я оставил на стойке большие чаевые и направился к выходу.

В голове была странная пустота, когда я поехал к ранчо, кое-как сообразив, где оно находится, — смутно помнилось с прошлого раза. Дорога шла в гору, и я понемногу узнавал окрестности: через несколько минут будет дом родителей Саванны. Проехав его, я перегнулся через руль, высматривая просвет в заборе, и вскоре правильно свернул на длинную, усыпанную гравием дорожку. Поворачивая, я заметил самодельный указатель с надписью от руки: «Надежда и лошади».

Шорох шин по гравию отчего-то казался успокаивающим. Я остановился под высокой ивой, рядом с маленьким потрепанным пикапом, и посмотрел на дом. Квадратный, с высокой крышей, облупившейся белой краской и воткнутой в небо печной трубой, дом казался призраком прежних времен: постройке было лет сто. Над обшарпанной входной дверью светилась единственная лампочка, рядом с американским флагом был подвешен маленький цветок в горшке, и нежный ветерок шевелил складки флага и побеги растения. Сбоку от дома находился маленький кораль с видавшим виды амбаром, а за ними расстилался изумрудно-зеленый выгон с чистым белым забором, ровной линией тянувшимся к мощным дубам вдалеке. Рядом с амбаром стоял сарай, в тени которого можно было разглядеть очертания старого садового инвентаря. Я вновь спросил себя, что я здесь делаю.

Было еще не поздно уехать, но я не мог заставить себя развернуть машину. Небо горело алым и желтым: солнце садилось за горизонт, оставляя горы в угрюмой черноте.

Я вышел из машины и направился к дому по мягкой траве. От росы туфли сразу промокли. До меня снова донесся запах хвойных деревьев с гор. Кричали цикады, плел кружево песен соловей. Вечерние звуки и запахи придали мне сил, и я поднялся на крыльцо, соображая, что сказать Саванне, если она сама откроет дверь. Или что сказать ее новоявленному мужу. Пока я стоял столбом, не зная, на что решиться, ко мне, помахивая хвостом, подбежал ретривер.

Я вытянул руку. Мокрый язык прошелся по моей ладони раз-другой, после чего пес развернулся, сбежал по ступенькам и направился куда-то за дом, по-прежнему дружелюбно помахивая хвостом. Подчиняясь тому же зову, что привел меня в Ленуар, я сошел с крыльца и последовал за моим четвероногим проводником. Припав к самой земле, почти распластавшись, пес прополз под нижней перекладиной забора и потрусил к амбару.

Как только ретривер вбежал в распахнутую дверь, из амбара показалась Саванна с большими прямоугольными брикетами сена под мышками. Лошади с выгона поскакали к ней легким галопом, когда хозяйка начала бросать сено в кормушки. Я продолжал идти к ней. Отряхиваясь, Саванна повернулась снова идти в амбар и случайно глянула в мою сторону. Она машинально сделала шаг, другой и словно вросла в землю.

Несколько долгих секунд ни один из нас не двигался. Когда наши взгляды встретились, я подумал — все-таки нельзя сваливаться людям на голову. Предупреждать надо. Я хотел что-нибудь сказать, но в голове было пусто. Я стоял столбом и смотрел на Саванну.

Воспоминания нахлынули волной, все сразу, и я отметил, как мало она изменилась со времени нашей последней встречи. Как и я, Саванна была одета в джинсы и футболку, испачканные землей, и поношенные ковбойские сапоги. В этом небрежном рабочем костюме она была еще милее. Волосы у нее стали длиннее, но щелочка между передними зубами, сводившая меня с ума, осталась прежней.