Студия сна, или Стихи по-японски - Лапутин Евгений Борисович (читать книги онлайн полностью без регистрации .txt) 📗

Кто-то другой знал все наперед, кто-то другой распоряжался всем, а значит, и его, адлеровской, жизнью.

Спокойным голосом, чтобы не выдать себя, он попросил всех удалиться, всех немедленно удалиться, но удалились только Ольга и горничная, а все остальные остались.

Он не видел, но чувствовал их. Их было много. Он еще раз попросил их уйти, но они даже не шевельнулись, лишь подышала прозрачной грудью занавеска на окнах. Чтобы не спугнуть их, полковник Адлер стал спокойнее лицом и протер глаза, чтобы они блестели поменьше. Все они не боялись его, потому что он был невооружен. Надо громко сказать об этом вслух, чтобы они поверили. Сказал. Поверили. Стали прибывать. Стали — если позволите — еще более невидимыми. Но там, у входа, стояла его прогулочная трость — при правильном употреблении оружие грозное и серьезное. Отвлекая внимание, Адлер стал прохаживаться по комнате, мурлыча себе под нос совершенно безобидную и миролюбивую песенку, с каждым куплетом все больше и больше приближаясь к своей трости.

Внезапно схватил. С торжествующим ревом обернулся к своим невидимым vis-a-vis. Замахнулся. Первый удар разломил надвое стол, но те, кто прятался там, сумели перебраться под стулья, которым тотчас же тоже досталось. Как громко и хрустко случилось все это! Парочка кресел, тихих только для отвода глаз, посопротивлялись, но потом, азартно избитые, стали расползаться ногами по полу, а затем и рухнули, добавив грохота, но не выдав тех, кто использовал их как укрытие. Был еще и секретер, и Адлер, прежде чем начать экзекуцию, вежливо постучал в каждый ящичек, мол, выходите, полноте вам, но, поскольку никто не ответил, пришлось поработать и здесь. Но, видно, противник достался опытный и искушенный; прячась и до поры никак не выдавая себя, они продолжали окружать полковника Адлера, который сосредоточенно доламывал последнюю мебель.

Наконец, все стихло. В уцелевшем настенном зеркале отражались следы сражения.

Адлер подошел к зеркалу, чтобы, что называется, привести себя в порядок. Навстречу ему печально посмотрел Антон Львович Побережский.

— Мы в некотором роде с вами знакомы, — невыразительным голосом сказал Побережский, — мы в некотором роде почти даже родственники.

— Нет, я не верю вам, — стараясь говорить построже, ответил полковник Адлер, — вы там, в своей жизни, что-то набедокурили и теперь хотите возложить ответственность на меня. Или того хуже, вы присланы шпионить за мной.

— Будь мое положение поматериальнее, я бы сказал вам нечто подобное, — Побережский продолжал грустить, — и было бы сразу ах как смешно. Тем не менее я все время с нежностью думаю о вас. Я даже вас вспоминаю, хотя последовательность наших появлений вроде бы как исключает любые реминисценции с моей стороны, ведь именно я являюсь вашим предшественником, а не наоборот. И мне нравится вас вспоминать. Например, ваш запах. Так хорошо, так четко представляется он, что дай мне карандаш, и я нарисую его. А детки ваши, Эрнст и Эмиль? Ведь, вы должны это знать, у меня тоже есть парочка…

Адлер молчал. Подумалось вдруг, что он тоже способен повспоминать за Побережского, повспоминать и Лидию Павловну, и Варвару Ильиничну, ощущения его губ и рук. Разноцветные запахи. Пахло грибами. Упоительно пахло хвостатой женщиной. Головокружение. Дзинькнула мандолинка. Грибники похрустывали за кустами, нарядно блестя стеклышками очков. Улитка ползла по замшевой шляпке гриба. Женщина с хвостом — русалка — опускалась в воду, прочно закрыв краны, из которых в ванну только что хлестала вода.

«Мы не любим, когда подглядывают», — было сказано стеснительным женским голосом, и кто-то уже грозил пальчиком Побережскому с Адлером, а один из них отделился и на заплетающихся ногах одновременно пошел к Лидии Павловне и Варваре Ильиничне. Лидия Павловна наклонилась за грибом, Варвара Ильинична воскликнула, что ванна слишком тесна для двоих, но остановить его было невозможно: не снимая брюк, а лишь вырвав из них какие-то пуговицы, он прижимался уже к ним обеим. Брызнула, хлынула вода — это переполнилась ванна, это пошел дождь, это пошли слезы, слезы счастья, умиления и восторга.

Так же внезапно все и закончилось. Побережский опять стоял в глубине горящего зеркала.

— Знаете, я не считаю нормальным, что вы вот так просто, без разрешения, — сказал вдруг он. — Ведь существуют правила хорошего тона, там манеры изящные и прочее, прочее. Ведь я мог сейчас выходить из ванны с совершенно невозможным минимумом всякой одежды.

— Да полноте вам, мне очень легко подстроиться под вас, — полковник Адлер попробовал все свести к шутке. — Я бы и сам с удовольствием разделся. А что, может, попробуем? Предъявим друг другу родинки.

Побережский вдруг удивился, а где, собственно, он и что, собственно, он.

— Вы, голубчик, в некотором роде как уже мертвы и в некотором роде как уже на том свете, — видя его замешательство, воскликнул полковник Адлер. — Добро пожаловать! До особых распоряжений свыше я пока буду вашим личным куратором.

— Вы не смеете! Вы не смеете, — возмутился Побережский, — валять дурака!

— Этикет пребывания здесь не предусматривает столь резких выражений, — на это церемонно произнес Адлер.

— Я позову на помощь, — сказал неуверенно Побережский.

— Здесь никого, если не считать вас, меня и архангелов, — довольно резко, теряя терпение, заметил Адлер.

Побережский, кажется, уже начиная понимать то, что навечно теперь заперт холодной зеркальной гладью, неуверенно посмотрел по сторонам.

— Да-да, — радуясь, что правильно распознал его ощущения, воскликнул полковник Адлер, — потусторонний мир так и выглядит: туман, знаете, такой, каждая вещь в оболочке, чтобы не разбить, не растревожить все. Людей здесь, конечно же, нет, а душа… что душа? Лишь абрис, лишь след акварели. Все мокро, неясно все. Знаете, голубчик, чем-то похоже на обморок…

Там, в зеркале, полковник Адлер вдруг увидел и себя. Говорливости теперь как и не бывало. Сам он теперь мерцал в свете собственных слез. Лицо же Побережского таяло, лишалось ясности и твердости. И это лицо что-то — судя по шевелению губ — сказало, но разве способны зеркальные отражения передавать человеческий голос!

— Что, что вы сказали? — кричал Адлер вдогонку исчезающему Побережскому, и тот весь исказился от напряжения.

Было видно, что говоримое им очень важно, Побережский даже взмахивал руками и порывался рвануться куда-то, но, как ни старался он вырваться из своего зеркального плена, ничего не получалось — вокруг него по-прежнему безмятежно бежали завитушки резной зеркальной рамы. У изображения не было звука. Полковник Адлер крикнул: «Немедленно включить звук! Я приказываю: включите звук!»

Приказу нехотя подчинились, но звуки появились не все сразу, а проступали по одному, сначала тихо, а затем с нарастающей громкостью. Сначала, кажется, свистнул ветерок, потом далеко внизу машина пискнула тормозами, громко и требовательно постучали во входную дверь.

Уже ничего не хотелось, хотелось лишь идеальной, надежной и бесконечной пустоты. И еще хотелось, чтобы сам он и теперь невидимый Побережский стали какими-то второстепенными героями какого-то второстепенного сновидения, мгновенно кончающегося по приказу будильника. Но не было ни урочных ночных часов сна, ни будильника, а была тоска и тяжесть на сердце, будто бы его придавили камнем.

Зеркало опустело, и в комнате поэтому стало просторнее. Подождав еще немного — а надежна ли пустота? а надежно ли одиночество? — полковник Адлер неизвестно кому с укоризной сказал: «Я страдаю раздвоением личности, а вы из этого устраиваете балаган».

Глава XXVI

Следует напомнить, что стучали во входную дверь. Открывая ее, полковник Адлер не думал о трости, до сих пор судорожно сжатой рукой, и о разгроме в комнате. И для того, и для другого существовали внятные, разумные объяснения.