Наталья - Минчин Александр (библиотека электронных книг .txt, .fb2) 📗
Я просидел дома и прождал ее целый день, после телефонного разговора. Поговорили:
— И когда мы увидимся?
— Я не могу с утра, — она заспешила, торопя слова, — я приеду к вечеру, если ты будешь дома. Саня?
— …
— Ты будешь дома?
— Постараюсь.
— Не обижайся, пожалуйста. Ну пожалуйста…
— Ну, до встречи, Наталья. — Я повесил трубку.
Она не приехала. Звонить я не хотел. Я понимал, что, раз она не приехала, значит, ей это было не нужно, а случиться с ней ничего не могло. Она же взрослая, умная, самостоятельная женщина.
Поздно вечером, когда я понял, что она не приедет, я достал флакон эфедрина и надрызгался им до упора.
Заснул где-то около трех часов ночи, искурив всю пачку ее сигарет. До трех ночи я все же надеялся, что она приедет. И прислушивался к звукам в коридоре.
Проснулся я очень поздно и, проснувшись, долго лежал в постели, пытаясь таким способом убить время до ее прихода. Но ее не было. Часы протикали двенадцать. Я встал и собрался. Денег не было ни гроша, еды — ни куска. Надо было ехать на телеграф.
Если она не приехала вчера и сейчас ее нет, то почему она должна приехать, именно когда меня не будет? Но должна же она когда-нибудь приехать, без моего звонка. Как больно внутри, отчего?
Я решаю оставить ей записку, а сам быстро съездить на телеграф. От голода уже круги в глазах.
На телеграф я прилетаю как ненормальный. Перевод, слава Богу, пришел, только сегодня с утра. Я несусь к другому окну, получая деньги, тут же хватаю такси и говорю: «На Таганку».
Не доезжая до дома, я выхожу у ближайшего гастронома, залетаю в него и покупаю какую-то еду. Потом беру бутылку шампанского и большую плитку шоколада для нее. Сажусь обратно в такси. Я уверен, что она уже пришла, прочла записку и ждет меня. С кульками я забегаю в коридор, приближаюсь к двери и вижу, что записка торчит на прежнем месте, не тронутая.
Я складываю все на столе. Сажусь и закуриваю, есть уже абсолютно не хочется. Я затягиваюсь. В голове моей раскладывается пасьянс.
Возможно, она очень занята, позвонить мне нельзя. Но она знает прекрасно, что я ей первый звонить не буду: она обещала и не приехала. Почему она не приехала? Что случилось? Как дико хочется ее увидеть. Чтобы окончилось это проклятое ожидание.
К вечеру я сижу на полу под эфедрином. Полфлакона стоят на столе, как начнет проходить первое действие, выпью остальное. Я курю папиросы, от них горько и сладко во рту. Сколько времени, я не знаю. Я вообще ничего не знаю. В голове напряженно и хорошо. Мысли все сосредотачиваются на ней, все время к ней.
Откуда-то сквозит, кажется, дверь не закрыта. Я смотрю на дверь, лампа не добрасывает туда достаточно света, не видно, закрыта ли. За дверью ни звука. Больше ждать невыносимо. У меня напряжено все каждую секунду от прислушивания, от ожидания. Хлопнула дверь вдалеке коридора, я — не жду, но замер. Шаги не раздались, значит, поднялись на второй этаж, там лестница сразу у входа.
Я откидываю голову назад, на оттоманку, на которую опираюсь плечами; могильная тишина в коридоре. Или кладбищенская? Глаза мои смыкаются. Через несколько секунд я слышу звуки у двери, или это такое сопровождение в голове от электрического напряжения. Или мне кажется… Или мне кажется, что это кажется.
— Санечка, что с тобой?! — крик, я вздрагиваю. Она стоит в дверях, как она появилась?
Я смотрю непонимающе на нее и не верю: но это Наталья.
— Дверь не заперта была, я думала… — (значит, под эфедрином я сообразил все-таки, что дверь не закрыта). — Санечка, что с тобой?!
Я молчу.
— Ты не ожидал меня?..
Она стоит в дверях. Сумка спала с еще зимнего плеча.
— Можно я разденусь?
Никакого ответа. Она быстро раздевается и подходит ко мне. Останавливается и смотрит на меня. Я чувствую, но не поднимаю головы. Я уставился в пол между своими ногами. Я рад, что она здесь (безумно), и ненавижу себя за это.
— Санечка, что с тобой, я прошу тебя, ответь? Почему ты сидишь на полу?
В голосе ее слышится тревога.
— Дай мне флакон со стола. Мне тяжело подняться.
Она дает:
— Что в нем? Тебе плохо? Встань, пожалуйста, с пола. Ты же простудишься.
Какая трогательная забота. Я отхлебываю из флакона, так как в голове уже начало проходить, а мне не хочется выходить из этого состояния. Я даже не морщусь от горечи. И сразу же закуриваю — папиросу из пачки «Беломора». Она поспешно достает из сумки пачку сигарет и кладет рядом со мной на пол. Стоит и не двигается. Я отодвигаю ее подношение подальше. Губы мои кривятся.
— Санечка, не надо так, пожалуйста. Хорошо, я не буду делать ничего, раз тебе не нравится. — Она отодвигает сигареты концом сапога подальше, чтобы меня это не раздражало.
— Я тебя ждал, Наталья, два дня. Два дня по двадцать четыре часа. Я тебя ждал каждую минуту, каждую секунду, каждое мгновение. Ты знаешь, что это такое? Это восемнадцать тысяч четыреста восемьдесят мгновений, и в каждое из них я ждал тебя.
— Я понимаю, Санечка, но я не могла, Прости меня, я тебя очень прошу, я не знала, что это так на тебя подействует.
Она приседает и прижимает мою голову к груди, гладит меня рукою по голове. Какое-то напряжение спадает, как оцепенелость.
Она берет в руку флакон, отставленный мною:
— Ты это потому и пьешь?
Я тихо киваю, упираясь в ее грудь.
— Санечка, прости, я виновата…
Я уже совсем не обижен на нее, она абсолютно прощена, но не могу ей сказать об этом. Так я глупо устроен.
— Санечка… — она осторожно касается губами моего лица.
Приносит дубленку, бросает ее на пол и пересаживает меня. Она садится рядом. Обнимает меня, утыкается лицом в шею и шепчет:
— Саня… Саня…
Мы сидим так долго, и я не знаю, что к чему, знаю только, что она нужна мне и без нее не надо ничего. Абсолютно. Все не интересно, все пусто. Я испытал за эти два дня сполна. Я отодвигаюсь от нее; как она тепла… Достаю папиросу и хочу зажечь спичку. Рука не слушается. Она моментально щелкает зажигалкой, которая лежала на полу.
— Пожалуйста, возьми ту сигарету, я тебе принесла.
Я упрямо качаю головой и подвожу папиросу к огню. Она закуривается, и я глубоко затягиваюсь. Она внимательно сбоку смотрит на меня.
— Ну что, нравится?
— Саня, не надо…
— Ты ответь, нравится или нет?
— Пожалуйста, не надо.
— Слаб я. Как баба… Расклеился, самому тошно. Должен вообще уметь обходиться без тебя, все равно рано или поздно придется, — а не могу. Не могу без тебя… — фраза у меня теряется.
Она распечатывает пачку, проводя ногтем, рывком снимает чешую (коробочную) и нервно закуривает. Я впервые вижу, как она курит.
Она опять в новом красивом платье. Длинные высокие сапоги закрывают колени, слегка изламывая платье внутри. Она никогда еще не приходила в одном и том же, за исключением одного раза, когда она одевала натуральную замшевую юбку и кофту с капюшоном, вязанную толстой английской резинкой. Какая-то она была вся моя в этом, очень такая, как моя.
Раздражение все же не утихло до конца. А затаилось… Я опять окидываю ее взглядом, наверно ничего не соображающим.
— Опять новое платье, да, Наталья?
— Мама полгода назад купила, я его редко надеваю.
— Зачем! У тебя каждый раз новые платья, юбки, рубашки. У тебя много всего. А люди на улице, без рубля, в одних штанах годами ходят.
— Но, Санечка, если я даже выйду на улицу и отдам свое платье, этим я не одену всех и не помогу, — резонно отвечает она.
Но меня злит резон.
— Зачем выходить, когда у тебя все есть, — продолжаю дальше я.
— У меня ничего почти нет, все почти дарено…
— Тебе и заботы о них нет, главное — ты одета!
— Ты хочешь, чтобы я отдала это платье?
— Тебе и думать о них не надо.
Она встает и быстро снимает с себя платье. И остается в кружевном белье. Еще более красивом, чем платье.
— Хорошо, я иду на улицу и отдаю первой попавшейся свое платье.
