Бермудский треугольник - Бондарев Юрий Васильевич (читать книги онлайн бесплатно регистрация .txt) 📗
— Оставь это, — сказал с неприятием Андрей.
— Брезгливый ты, Андрей, что похвально. Но жизнь такова, — Спирин в приливе неразрушимого здоровья размял плечи, выдохнул воздух, как после борьбы. — На всякого беса должен быть бес, но… с рогами.
— Оставь в покое Пескова. Он не так поймет. Дед в какую-то трудную минуту занял у него деньги и остался должен. И я обязан вернуть долг. Хочу, чтобы память о деде была чистой.
— Ну, ну, ну! Ухарь купец, удалой молодец! — прищурился Спирин. — Сколько Демидов был должен?
— Полтора миллиона. У Пескова расписка.
— Полтора миллиона — мелочь и слякоть! Но ты ни копейки возвращать не обязан. Скаж-жи на радость — новоиспеченный бальзаковский Гобсек с долговыми расписками! Его аппетиты малость бы укоротить надо, чтоб не шибко чавкал и жевал! Считай, что с Песковым проблему решим. Плюнь, разотри и позабудь. Забота моя. Хоп?
— Нет, Тимур, тут мое дело, — не согласился Андрей. — Здесь я разберусь.
Спирин миролюбиво хохотнул:
— Идеалист, Павел Корчагин, рыцарь из советского времени. Неужели тебе важно, чтобы какой-то клоп Песков считал тебя образцом чести? На хрен тебе такая забота и радость?
“В Спирине странная нераздумчивая сила, будто он сам определил ее в себе, чтобы делать все, как считает нужным. Откуда эта уверенность? После Афганистана и Чечни? Или связано с его службой, где он без рефлексий научился преодолевать ухабы жизни?”
— Все равно — оставь в покое Пескова, — повторил Андрей. — Прошу тебя помочь только с машиной. Если не трудно.
— С машиной заметано. Я сказал — и не напоминай, — бросил Спирин, тяжеловатой раскачкой продолжая двигаться по мастерской, и раздернул занавеску, закрывающую “Катастрофу”, дохнувшую жутью гибельной ночи. — Ну, ну, ну! Господи помилуй! — воскликнул он. — Страшноватенько! Что-то из ряда вон! Апокалипсис девяностых годов двадцатого века! Горящий Белый дом и баррикады — слабее. Твой дед, Андрей, карающий колдун, не пощадит никого! Ты не в деда ли? Зло помнишь? Хреновину говорю, — поправил он себя, озираясь на пейзажи и портреты на стенах. — А тут другая страна: сплошной блеск — красное, желтое и синее — радость, как у импрессионистов, а он никак не импрессионист. Реалистические портреты — первоклассные. Короче — выход из ада в поле истины, как говаривали в античные времена. У твоего деда нет любви к року. Он не стоик. Эти ребята утверждали, что надо быть бесчувственным и бесстрастным к трагедиям жизни… да и к судьбе. Я не солидарен с твоим дедом. После некоторых картин заработаешь бессонницу. Я скорее — стоик, но особый — терпеть не могу слизняков и иуд с самоварными деммордами. А твой дед — Робеспьер… Да. Демидов — талантище! Мамонт! Что ты будешь делать со всем этим царством?
Спирин вышел на середину заливаемой солнечным светом мастерской, показавшейся Андрею веселой, живой, как при жизни деда, окинул прищуренными глазами картины, скульптуры, мраморные и гипсовые бюсты, деловито спросил:
— Как ты обойдешься с таким наследством? Надеюсь, оно завещано тебе?
— Да.
— Так что ты будешь делать?
— Откровенно говоря — не знаю.
— Всерьез не знаешь?
— А что?
— Не знаешь или лукавишь, Андрюша? Если всерьез не знаешь, может быть, помочь, подумаем, сообразим вместе.
— И что же такое сверхразумное мы можем сообразить, Тимур? — спросил Андрей, вспомнив о помощи, предлагаемой ему Песковым.
— А ты не смейся, — сказал Спирин, хмуря брови. — У меня и моего шефа достаточно высоких связей. Достанем Русский музей в Петербурге, убедим купить шедевры. Там им гарантирована вечность. Есть, кстати, и другие музеи.
Андрей сказал:
— В последние годы музеи картины не покупали. Приезжали, смотрели, ахали и в конце концов извинялись: денег нет.
— Найдут. И купят, — проговорил Спирин и похлопал по плечу Андрея. — Рычаг требует, чтобы кто-то приложил усилия. Не так, что ли, Андрюша? Жизнь есть жизнь, а без денег жисть плохая, не годится никуда. Так наяривали советские граждане в годы нэпа. Вроде песенка начиналась так: “Всюду деньги, деньги, деньги, всюду деньги, господа, а без денег…” ну и так далее, конец ты знаешь. Смешно, конечно, но — жестокая реальность. Как я понимаю, ты безработный журналист, пенсию и соросовскую стипендию не получаешь — и деньжата тебе необходимы. Ибо — “а без денег жисть плохая, не годится никуда”.
— Ты обещал мне помочь продать машину, — сказал Андрей, уходя от разговора, создающего душное беспокойство, как будто вся жизнь его теперь зависела от судьбы мастерской. — Давай не будем сейчас о картинах. Денег от продажи машины мне пока хватит.
— Какие это деньги? Мелочь. Труха. На сигареты “Прима”, — сказал Спирин. — Надолго тебе их не хватит. Я имею в виду, Андрюша, полную обеспеченность. Это Париж, Штаты, Швейцария, Канада — вольному воля, были бы бумажки. И наплевать тебе тогда на проститутку журналистику. Мне, например, наплевать. Я презираю эту купленную-перекупленную, миллионы раз изнасилованную мадам. А Демидов оставил тебе богатство на всю жизнь.
— Надежды — сны бодрствующих, — усмехнулся Андрей.
— Хорошо сказано! Знаю, что формула какого-то философа, но кого — забыл, — самолюбиво признался Спирин. — Чьи слова?
— Кажется, Платона.
— А не Пифагора? Впрочем, ты был примерный студент. Интеллектуал. Эрудит. Я ходил в шалопаях.
— От примера я был далек. Но кое-что читал. Так же, как и ты. Не прибедняйся, — сказал Андрей. — Ты немного, Тимур, заблуждаешься. Это не богатство. Не то слово, не то. Это талант деда. Его бессмертие… В завещании он просил сохранить своих детей. Он так и написал: “детей” сохранить”, как позволит мне жизнь. А придет время, не сейчас, подарить их Третьяковке.
Спирин пригладил залысины белесых волос, думая о чем-то, свел руки на выпуклой груди, посмотрел на Андрея, как глядят на человека, собирающегося сделать безумную выходку.
— Кто в наше идиотическое время делает такие царские подарки? Все летит вверх ногами, полетят и дармовые картины в Третьяковке. Их запросто разграбят ее работнички. Ты слышал, какой грабеж устроили в запасниках Эрмитажа? Картины уходят на Запад как по конвейеру. А вообще-то, что не оценено, в нашем диком родном капитализме считают бесхозным. В лучшем случае — безделушкой. Ты отдаешь отчет, что будет с картинами?
— Отдаю. Но сейчас картинами торговать не буду, — сказал Андрей. — Во-первых, мне надо составить опись. Во-вторых, буду скромно жить на деньги от машины. Наконец, у меня две прекрасные библиотеки — отца и деда. Одну постепенно можно продавать.
— Идеалист! — наморщил брови Спирин. — Серьезные книги плохо идут. Публика жрет глазами телевизионные сериалы. Покупают чернуху и порнуху. Каковой, надо полагать, в твоих библиотеках нет.
— Чего нет, того нет.
— Мне все ясно. Думай, Андрюша, думай. Так ты сказал: “надежды — сны бодрствующих”? Хоп, здорово сказано! Умели древние заключать слова в формулы. Творили мудрость! Кстати, когда начнешь продавать библиотеку, сообщи мне. Возможно, я куплю. Если не всю, то часть. Никаких обид. Все дружески. Будь здоров, Андрюша! — Спирин притянул Андрея, по-приятельски полуобнял его, обдав здоровым жаром крепкой, как камень, груди, договорил: — Где моя экипировка? Вроде я раздевался в передней. Завтра позвоню. И, возможно, завтра состряпаем доверенность.
ГЛАВА ДЕСЯТАЯ
Деньги были завернуты в зеленую бумагу, — увесистый сверток, в котором должно быть двенадцать миллионов, — и Андрей спросил, чтобы не показаться через меру доверчивым:
— Здесь все?
— Можешь не считать, — сказал Спирин. — Отдай покупателю ключи и секретку.
Покупатель, молодой, с круглой проплешиной человек, то и дело обнажающий улыбкой лошадиные зубы, без нужды суетливый, уже сидя на переднем сиденье рядом с Андреем, цепкой рукой подхватил ключи и секретку, проговорил вкрадчиво:
— Половину налога, уважаемый господин, возместили бы мне, было бы чудненько, по-божески, а?
