Дэниел Мартин - Фаулз Джон Роберт (читаем книги txt) 📗
– Я понимаю, это вовсе не легко. Только не надо было ему лезть из кожи вон, чтобы выставить себя трагическим неудачником. Кого он дурачит, хотел бы я знать.
– А мне казалось, что ты-то его сможешь понять. Ты сам всегда… – Она резко оборвала фразу.
– Продолжай. Момент истины.
– Ты сам не очень-то рекламируешь собственные профессиональные успехи.
– В основном потому, что насмотрелся на киношных деток, приученных к постоянному восхищению и не способных ни о чем судить критически.
– Я только недавно осознала, как успешно ты меня запрограммировал. А на работе многие считают – мне повезло, что у меня такой отец.
– Просто они на жизнь смотрят через газетные вырезки.
Каро с минутку помолчала.
– Когда Бернард ноет, у него это гораздо убедительней получается. На него вечно все нападают. А на тебя – никто никогда.
– Деточка, это ведь только подтверждает мою правоту. Мужчины средних лет, может, и кажутся зрелыми, знающими и всякое такое. Но когда они заводят себе подружек твоего и Дженни возраста, они все это утрачивают.
В глубине души они остаются растерявшимися подростками. Так и живут в вечном страхе. Паникуют.
– Ну а ты-то с чего паникуешь?
Она произнесла это тоном, в котором странно смешались робость и агрессивность. Но меня это растрогало – так четко здесь отразилась та пропасть, что пролегла между нами. Я вспомнил сдержанную нетерпимость Дженни по тому же поводу. Разница в возрасте между ними была всего около трех лет, но Дженни – девочка гораздо более умная и самостоятельная, чем Каро; мне показалось, я почти понял, что могло бы подвигнуть отца и дочь на совершение инцеста… необходимость исторгнуть невысказанное из сказанного, добиться простоты, заменив ею затмевающую понимание сложность.
– Об этом мы поговорим в другой день… или ночь. – По выражению ее лица я понял, она считает – ее водят за нос. – Каро, Дженни гораздо опытнее тебя. У нее выработалось что-то вроде… брони, что ли? Мне не хочется, чтобы тебе причинили боль. Воспользовались тобой. Только и всего.
Кажется, мы с ней зашли в тупик. Каро принципиально не желала ничего знать о Фрейде, кстати, с классической трагедией она тоже не была знакома. Я вполне мог себе представить, зная, как ограничен ее культурный мир и какой всепоглощающей манией стало в Англии телевидение, что к Барни влечет ее гораздо более земной интерес. Его имя звучало с экрана, он стал как бы членом каждой английской семьи; и точно так же, как, играя на публику перед телекамерой, он надевал маску либерального интеллектуала, перед Каро он разыгрывал роль трагического Паяца: я догадывался, что делал он это вполне убедительно. Для него это была бы просто детская игра – представиться обаятельным и в то же время ранимым этой наивной девочке, которая к тому же наверняка чувствовала себя не в своей тарелке и нуждалась в поддержке. Если моя собственная история болезни отличалась меньшим количеством пятен, то лишь потому, что Дженни хватало не только скептицизма, но и решимости этот скептицизм проявить, как только рыдания становились слишком громкими.
– Ты ему скажешь, что мы поговорили?
– А как иначе?
И снова – молчание. Я-то молчал, пытаясь задушить в зародыше вопросы, которые невозможно было задать: каков он в постели? а ты его сюда приводила? кто еще об этом знает?.. Каро достаточно хороша собой, чтобы его влекло к ней физически, но в газете работали десятки таких же хорошеньких девиц, обладающих еще и другими качествами и благодаря им более привлекательных вне постели, чем Каро, – по крайней мере для мужчин вроде Барни. Я злился все больше, настолько, что уже готов был схватить телефонную трубку и сию же минуту сказать этому подонку все, что я о нем думаю. Кончилось тем, что я пошел и налил себе еще виски. Мне хотелось обнять дочь, прижать к себе; но я подумал – получится нехорошо, фальшиво.
– Почему ты решила мне рассказать, Каро? – Она, опустив глаза, рассматривала камин и ничего не отвечала. – Ты ведь могла по-прежнему держать это все в тайне.
– И не беспокоить тебя?
– Удар ниже пояса.
– Извини.
– Тогда объясни. – Она все молчала. – Ты хочешь, чтобы я что-нибудь сделал?
– Может, просто постарался бы понять.
– И дал бы свое благословение? Она отвернулась.
– Почему Дженни Макнил тебя любит?
Тут я почувствовал, что бумеранг возвращается и вот-вот ударит.
– «Любит» – вряд ли подходящее слово.
– Ну употреби любое слово, какое найдешь подходящим.
– Чтобы ты могла его употребить в ответ? – Это прозвучало слишком резко, и я поспешил продолжить: – Она просто была выбита из колеи тем, что увидела в Лос-Анджелесе. Одинока. А опыта с молодыми людьми ей вполне хватало. – Я помолчал и добавил: – Они не все похожи на Ричарда, знаешь ли.
– Это я могу себе представить.
– Я вовсе не сержусь, Каро. Только бы ты была счастлива.
– Была. До сегодняшнего дня.
– У меня это пройдет. Прояви хоть чуточку снисходительности.
Она кивнула, повернулась и присела на ручку кресла.
– Мне надо сказать тебе еще кое-что.
– Что такое?
– Я сегодня полдня потратила на поиски квартиры. Кажется, нашла подходящую. Не очень дорогую.
Вот теперь мне очень захотелось на нее обозлиться; я пожалел, что я не американский еврей и не какой-нибудь папаша из рабочих, что я запутался в паутине непереносимых условностей английского среднего класса, запрещающих проявлять и тем более высказывать то, что на самом деле чувствуешь. Я понял, что меня собираются взять как препятствие, на полном ходу… или пиши пропало.
– Но ведь я собираюсь уехать в Торнкум, как только смогу.
– Пап, я думаю, мне лучше переехать.
– Где это?
– Недалеко от Парламент-Хилла. В Кентиш-Тауне.
– Довольно грязный район, мне кажется.
– Дом вполне приличный.
– Тогда позволь мне…
– Я сэкономила довольно большую сумму. Живя в твоей квартире.
Мы поспорили, но она была тверда, и я понял, что Кентиш-Таун для нее что-то вроде символа: поселяясь там, она отвергает не только отца. Еще я вспомнил, что это по дороге к Масвелл-Хиллу. Квартира, похоже, освобождалась через пару недель. Мебель там была, но Каро собиралась «одолжить» у меня стол и пару-тройку других вещей. Возможно, она просто хотела дать мне почувствовать, что я еще хоть как-то нужен ей. И воцарилась тишина: так мало мы могли сказать друг другу, и так много надо было сказать. Она поднялась… И взяла последний барьер: подошла, встала передо мной, неловко наклонилась и поцеловала меня в щеку. Позволила мне обнять ее и на миг прижать к себе. Повернулась и вышла из комнаты.
Стоп. Выключить камеру.
Вперед – в прошлое
Шестью часами позже: десять часов утра, пронизывающий холод лондонской зимы; промозглый туман за окном, окутавший все вокруг; мне все-таки удалось поспать, хоть и далеко не достаточно, к тому времени как в дверь постучала Каро. Лежа в постели, я переживал следующую стадию дезориентации, порожденной долгим отсутствием: я никуда не уезжал из Лондона, Калифорния мне просто приснилась. Наверное, мне и правда снились тяжелые, тревожные сны, но я ничего не мог вспомнить, может быть, потому, что реальные тревоги нахлынули сразу же, вместе с серым утренним светом: ночной разговор с Каро, грядущий мучительный день в Оксфорде; надо позвонить Дженни, потом Дэвиду Малевичу, разобрать всю накопившуюся почту, связаться с банком, договориться с дантистом… Реальность… Избыток реальности.
Каро очень мне помогла. Устроила настоящий пир – накормила меня истинно английским завтраком, не какой-нибудь европейской чепухой; бросила искоса осторожный взгляд от электроплиты. Сказала, что хотела бы загладить то, что случилось ночью, так что примирение прошло без сучка без задоринки. Она более подробно рассказала о квартире, присев напротив, пока я насыщался, а я заставил себя воспринимать все это как нечто совершенно естественное: ведь ей хочется строить свою собственную жизнь, жить как все ее сверстницы. О Барни мы ни словом не обмолвились. Я принялся расспрашивать ее о Джейн и Энтони. За последние два года мне удалось добиться, чтобы она говорила о Комптоне и его обитателях если не так уж откровенно, то во всяком случае без излишних эмоций; однако это не относилось к ее оксфордским родственникам. Я кое-что знал о трех детях Энтони и Джейн, но совершенно не представлял себе, какими стали теперь они сами. Хотя Каро мельком упомянула о том, что Энтони иногда приводит ее в замешательство: он так сух, что порой не разберешь, шутит он или говорит серьезно; я чувствовал, как нежно она привязана к ним обоим. Они относятся к ней как к собственной дочери, она всегда это чувствует. Кажется, тетя Джейн уже «слезла со своего католического конька», но это «такая вещь», которую вслух не обсуждают. «Тетя Джейн ужасно активная, у нее там комитеты и комиссии и всякое такое, гораздо практичнее, чем мама, а готовит как – пальчики оближешь, тебе бы у них понравилось. Дядя Энтони все еще с ума сходит по своим орхидеям, отыскал какую-то редкость в Комптоне, года два-три назад, не помню, как называется».
