Повесть, которая сама себя описывает - Ильенков Андрей Игоревич (читать книги онлайн полностью без регистрации .txt) 📗
А вот если бы Стива подавал и нищим, и цыганкам, он бы сразу почувствовал разницу. Нищий твои три копейки сунет в карман и будет премного благодарен. А цыганка, если дашь денежку, поймет, что ты лох, и разведет. Тут же, откуда ни возьмись, тебя окружит толпа ее подружек, застрекочут, начнут тормошить, сулить всяческие блага, ворожить, хватать за разные части тела и одежды, и в результате у них останутся все твои деньги, а также если было, то и золото. В виде часов и обручального кольца, если ты мужеска пола, и разнообразных украшений, если противоположна. Так что попрошайничество цыганок есть лишь прелюдия к большой мошеннической операции, а о какой-то проституции среди них даже и думать смешно.
Что же касается гусарства в таборах, то всем известно, что гусары всегда были форменными идиотами. Надо полагать, что в процессе цыганских песен и плясок их напаивали до бесчувствия, а просыпались они точно так же без копейки и без драгоценностей, как и обычные советские лохи. Но поскольку, в отличие от обычных советских лохов, они были еще и форменными идиотами, то цыгане, поутру их опохмеляя, говорили, что гусары сами отдали все свое движимое имущество какой-нибудь там Тане или Земфире за одну лишь песню. И гусары верили, и приезжали к ним снова и снова, полагая в том гусарскую удаль.
Эта часть рассказа Кирюше совсем не понравилась. Хотя он и почитал военную службу школой для дураков, но только советскую, поносить же гусар полагал недопустимым и как русских дворян вообще, и как культурнейшую их часть в частности. Ибо были все они красавцы, все они таланты, все они поэты. Давыдов, Чаадаев, Лермонтов, Фет! Да кроме того, и не одни только гусары ездили по таборам. А как же Пушкин?! И Блок. И даже, простите, Горький. И даже Высоцкий. А тут всякий урод станет клеветать.
Кирюша так и сказал этому подонку. И даже решительно заявил, что красивая и сумасбродная связь с прекрасной цыганкой является одной из значимых целей его жизни и давней мечтой.
И это было правдой. Его еще в детстве остро поразила в самое сердце встреча с маленькой цыганочкой из кочевого табора. Табор остановился рядом с вокзалом, и город ненадолго заполонили цыгане. И однажды в трамвай вошла она. Сколько ей было лет, трудно сказать. Наверное, столько же, сколько и маленькому Кирюше. Тогда у мамочки еще не было своей машины, и они ехали в трамвае. Кирюша же с раннего детства был чрезвычайно женолюбив и то и дело бывал влюблен то в одну, то в другую симпатичную сверстницу. Но когда он увидел цыганочку, у него захватило дух. Настолько она была прекрасна и настолько не похожа на всех Кирюшиных сверстниц.
Кирюшины сверстницы носили туго заплетенные косички с пышными бантами, короткие светлые платьица и белые гольфики до колен. Между собой они различались тем, что одни были обуты в туфельки, а другие в сандалики. А также цветом бантиков и тем, что некоторые носили на голове панамки, а некоторые нет. Кирюше больше нравились без панамок.
Цыганочка опрокидывала все представления! О том, как может выглядеть и вести себя девочка. Ее курчавые черные волосы небрежно разбросались по плечам, а блестящая золотистая юбка была такой длинной, что временами касалась земли. Когда же не касалась, то открывала совершенно босые ноги. В ушах цыганочки, как у взрослой, блестели золотые сережки, а на руках — кольца. А также виднелись остатки лака для ногтей на всех двадцати пальцах.
Конечно, и Кирюшины сверстницы дома примеряли украшения, и они им очень шли, но кто бы разрешил им пойти в украшениях на улицу? Не говоря уже о лаке.
Да, но кто бы запретил цыганочке? Непостижимым образом она вошла в трамвай совершенно одна, без старших!
Кирюша давно мечтал погулять по улице без мамы. Но мама не разрешала. А с Кирюшиной мамой спорить — говна не стоить. В том смысле, что она это быстренько докажет любому спорщику. А вот цыганочка ездила по городу самостоятельно.
А дальше пошел крутой бред. Она стала просить подаяние.
Это было по правде в современном советском городе. Кирюша потерял дар речи и не мог отвести глаз от этой сказочной девочки, а в животе у него было холодно и щекотливо. Цыганочка была волшебно красива со своими огромными черными глазами, пушистыми ресницами и алыми губами. Несмотря на то, что была неописуемо грязна.
Неописуемо в том смысле, что описать это средствами художественной литературы неловко, получится сплошная тавтология. Ибо нельзя же писать: «У нее были совершенно черные руки с грязью под длинными ногтями, черные локти, иссиня-черные волосы, черные глаза, черные брови, черные уши, черная шея…» — и так до самых голых пяток радикально того же цвета. Получится страшилка про черный-пречерный город, а тут совсем другой пафос. Но и описывать другими словами бессмысленно, потому что они не передадут истинной картины.
Итак, прекрасная, как дивная пери, и грязная как незнамо что маленькая цыганочка шла по вагону и просила подаяние, протягивая маленькую черную… тьфу! В общем, с протянутой рукой. И звенящим голосом на ломаном русском языке просила на булочку для ребенка, вероятно, подразумевая под ребенком самое себя. Или, может быть, она не голосила про на булочку для ребенка, может быть, это он уже потом спутал с какой-нибудь другой цыганкой.
Сейчас, в свои полные шестнадцать, Кирюша отдавал себе отчет, что эта неописуемая средствами литературы цыганочка наверняка была, по Стивиной терминологии, вшивая и сифилисная. Но это не имело значения ни тогда, ни сейчас. Тогда это не имело значения, потому что Кирюша не собирался до нее дотрагиваться, — она была совершенно платоническим явлением, катастрофой для его нормативной детсадовской этики и эстетики. Теперь же…
Теперь же, в сущности, было то же самое. За исключением того, что теперь бы он поимел ее физически. Но не столько похоти ради, сколько, опять же, эстетики. Теперь-то он знал, что любовь к цыганкам — отличительная черта истинных аристократов и великих поэтов. Черта, как раз и отличающая их от рядовых обывателей. А Стива гонит свою бодягу о вшах и сифилисе именно потому, что он — совершенно законченный обыватель. О, конечно, не рядовой, но от этого еще более законченный. Разве Кирюша не опасался сифилиса? Конечно, опасался. Но для него эстетика всегда перевесит страх, а для Стивы никогда. Потому что Стива обыватель, а Кирилл — художник! И, встретив роковую цыганку с огненным страстным взором, Кирилл непременно закрутит с ней сумасбродный роман, не боясь никакого сифилиса! Не говоря уже о каких-то там ничтожных вшах. Тем более что всегда можно воспользоваться презервативом.
Нет!!! Не воспользоваться! Именно что не воспользоваться, принципиально! Все, все, что гибелью грозит, для сердца смертного таит… Нет, как раз для сердца бессмертного таит неизъяснимы наслажденья!
Однако Стива разочаровал Кирюшу. Он не стал говорить на свою излюбленную тему. Он вместо этого рассказал историю из жизни. И хотя впоследствии, уже будучи Стивой завершена, история показалась друзьям ничуть не более правдоподобной, чем Кирюшин готический опус, это ровным счетом ничего не значит. Стива нередко нес такое, что на первый взгляд казалось крутым бредом, а потом оказывалось правдой. Потому что он слышал дома такие новости, которые не попадали в СМИ.
Итак, один деревенский мужичок…
Да нет, не так. Он проживал в поселке городского типа, а работал в городе. Неудобно? Да не так уж и неудобно. Пригородная электричка каждые полчаса, а ехать восемь минут. Вот он стоит однажды на перроне, ждет электричку, нервно курит. У него какое-то смутное беспокойство на душе. И вдруг как раз подваливает толпа цыганок. «Дай три копейки, можно вас спросить?» Он с ними вообще не разговаривает. Тогда одна цыганка попросила закурить. А дело было летом, он в рубашке, пачка сигарет в нагрудном кармане, никак не скажешь, что нет. Он отвечает типа того, что да пошла ты! Она говорит: «Давай-давай! Давай дыми, будет тебе дым; давай кури, будет тебе курятина!» Тут как раз электричка подошла, он садится, едет. И вдруг понял, что его с самого начала беспокоило и что потом цыганка сказала: курятина! Он дома поставил на плиту греться курицу, заторопился и теперь точно вспомнил, что не выключил. А дом-то деревянный, причем вместо предохранителей, как это нередко бывает, стоят «жучки». Бляха-муха, думает он, а что она про дым-то говорила? Может, она намекает, что дом сгорит?!
