Большая книга перемен - Слаповский Алексей Иванович (книги без регистрации TXT) 📗

– Да нет, все может быть. Но я тебя не очень люблю. То есть отношусь лучше, чем к другим, но не люблю. Честное слово, если бы любила, тогда бы уж точно прогнала.

Свадьбы не было, просто зарегистрировались в загсе. Лиля оставила свою фамилию – Соломина. Потом посидели втроем, выпили шампанского, потом Даша мыла посуду, а Лиля, глядя на нее, говорила так, будто дочери тут не было:

– Когда Дарья родилась, у нее проблемы были, инфекция, температура, мне ее не дают, у меня у самой температура, лежу и думаю: может, пока я ее не видела, пока не так жалко, она помрет? И никто не будет мучиться, ни я, ни она.

– Придушила бы меня, и все, – сказала Даша.

– Да, надо было, – согласилась Лиля.

– Ну вас, с вашим юмором, – сказал Коля. – Ты что, Даша, недовольна, что живешь?

– Я-то? Еще как довольна. Я просто к тому, что Лилю понимаю.

– Я хотела остаться одна, – продолжила Лиля. – Потому, что я подозревала, что эту дурочку полюблю. И вот теперь думай о ней, беспокойся. Как учится, с кем дружит, может, наркотики принимает. Дашка, предупреждаю, убью.

– Не принимаю я ничего.

– А куришь?

– Я непостоянно, иногда. Надо же попробовать.

– Тебе повезло, что я больная, Дарья. Тебя черти внутри дергают. Я сама такая была, но держалась. И тебя буду держать. Потому что при больной маме нехорошо быть наркоманкой или еще кем-то. Дождись, пока умру, а потом делай что хочешь.

– Слишком долго ждать, – отшутилась Даша.

– Не так долго, как тебе кажется.

Лиля вкручивала окурок в пепельницу, а Даша и Иванчук обменялись поверх ее головы взглядами. Это был первый момент, когда они почувствовали, что – заодно, что придется заниматься общим делом, болезнью Лили, что вскоре они будут не трое, а двое, Даша и Коля. И – отдельно – больная Лиля. То есть – двое и одна.

Иванчук поставил столбы, засыпал, укрепил. Хорошо, что участок у дома небольшой, а то пришлось бы возиться несколько дней. Дальше работа пошла веселее, нетрудная, хотя тоже однообразная – прибить продольные планки, а к ним вертикально приколотить штакетины, соблюдая расстояние между ними, чтобы все выглядело ровно и красиво.

Даша вышла на крыльцо.

– Ужинать будешь?

– Закончить бы надо.

Даша посмотрела на груду планок.

– Все равно сегодня не успеешь.

– А завтра времени не будет. Или не захочется.

– Помочь?

– А сумеешь?

– Тоже мне работа…

Даша подошла, взяла из инструментального ящика еще один молоток, гвозди. Начала прибивать планки. Действительно, она, хоть и выглядит девически нежной и хрупкой, умеет уверенно справляться с мужскими делами, может починить полку, табуретку, заменить кран. Видимо, профессия фотографа добавляет что-то мужское – там ведь тоже надо разбираться в технике, и Даша разбиралась. Кроме этого она что-то понимала в программировании, легко исправляла неполадки старенького компьютера Иванчука, на котором он иногда, отдыхая, играет, а иногда делает записи в своем ЖЖ-дневнике или оставляет комментарии в дневниках виртуальных друзей – эта забава открылась ему с подачи Даши год назад, и он увлекся, у него уже две сотни взаимных друзей, что немало для никому не известного начинающего блогера. Правда, у Даши друзей почти полтысячи, но она фотограф, а фотографы по определению богаты друзьями, они в Сети для того, чтобы себя показать, то есть свои снимки, и других посмотреть.

– Обратите внимание, папаша, – с неестественной галантностью, как бакалейный приказчик позапрошлого века, обратился шут к хозяину. – Обратите внимание на то, на что вы и сами уже обратили внимание, а именно на этот рахат-лукум, на эту гибкую талию, на эту грудь прекрасной формы, которая ни на йоту не теряет очертаний даже тогда, когда девушка наклоняется, учитывая, что у девушки под футболочкой ничегошеньки нет, кроме голого тела, голого, повторяю, нагого, обнаженного, так вот, грудь остается прежней, не теряет форму, а вы ведь, человек поживший, не сказать пожилой, а точнее, уже старый, вы ведь знаете, что происходит с женской грудью, не стесненной бельем, если женщина наклоняется, это ужас, что происходит. Так вот, я вам скажу по секрету, что вас на самом деле держит тут. Вы давно уже не любите Лилю. Будете возражать?

– Я не уверен, что это называется любовью.

– Какая откровенность! Хорошо. Тогда вы любите Дашу?

– Я не уверен, что это называется любовью. По крайней мере в твоем понимании.

– Я поражен. Я потрясен. Я ничего не понимаю, – выделывается шут. – Тогда объясни мне, Иванчук, что ты тут делаешь, если не любишь ни Лилю, ни Дашу. То есть любишь, но очень уж как-то хитро-мудро. Я целый день добиваюсь ответа. Для чего ты городишь этот забор, можешь сказать? Может, ты просто милосердный человек, почти святой?

– Нет.

– Может, тебе это нравится?

– Нет.

– Может, ты садомазохист и любишь испытания?

– Нет.

– Тогда зачем ты строишь этот забор, черт тебя побери совсем!

Иванчук усмехается, понимая, что вчистую переиграл шута – уже тем, что разозлил его.

– Надо, – отвечает он.

– Кому надо? – орет шут, брызжа слюной. – Кому?

– Вообще надо, – отвечает Иванчук.

– Не бывает ничего вообще надо! Все надо для чего-то.

– А я говорю – вообще. Вообще надо. И все. Без разговоров.

– Что?

Даша, распрямилась, смотрит на Иванчука.

– Ты что-то сказал?

– Старость, Даша. Разговариваю сам с собой.

– У меня молодость, а та же фигня. Иногда целый день болтаю.

– И вслух?

– Бывает, прорывается.

– Успокоила. Значит, я не безнадежен.

19. ЛИНЬ. Посещение

____ ____

____ ____

____ ____

____ ____

__________

__________

Егор Костяков, сколько себя помнил, находился в состоянии приятной и легкой влюбленности в самого себя. Но любил он себя не снисходительно и безоглядно, как любит ополоумевший мужчина капризную красавицу, прощая ей всё, он любил себя взыскательно, даже строго – не переходя, однако, грань, за которой начинается самоедство. Если у него и бывали претензии к себе, то в форме добрых наставлений мудрого учителя понятливому, случайно ошибившемуся ученику. Он очень удивился бы, узнав, что Сторожев подобный пристальный самоконтроль называет «я-болезнью»: постоянное наблюдение за собой для Егора было не только не обременительным, наоборот, оно доставляло ему много удовольствия.

Когда-то он прочел у Ницше: «Все мы – посредственные эгоисты», – и фраза эта поразила и навсегда запомнилась. Егор вообще, в отличие от многих, принимал близко к сердцу прочитанное, знал силу слов и книг. Если бы он имел талант, стал бы писателем. И втайне пробовал кое-что сочинять. Но сам увидел, что это плохо. То есть пристойно, грамотно, но не лучше, чем у других, а быть хуже других он себе позволить не мог. Самый простой способ избежать поражений и разочарований – не лезть в чуждые тебе области. Так вот, посредственный эгоист ради минутной прихоти не думает о процентах, набегающих впоследствии на эту прихоть, он берет в долг у самого себя, а спохватывается, что нужно платить, слишком поздно, он бывает неплохим тактиком, но отвратительный стратег. Заботясь о своих удовольствиях, он окружает себя кучей ложных связей и обязательств, которые сводят удовольствия на нет или даже выводят в минус, туда, где отвращение и тоска. Умелый, умный эгоист знает, что ради обретения настоящего комфорта необходимы труд и мужество. И – чувство меры. Давно, кстати, собирается Егор поставить «Горе от ума», где Чацкий был бы полный неадекват и придурок (впрочем, версия неновая), а Молчалин – умница, причем он не по подлому умен, а правильно умен, конструктивно. Его хвалебные слова о лучших, на его взгляд, человеческих качествах, «умеренность и аккуратность», учителя литературы с древнейших советских времен трактовали как приспособленчество, мещанство, лакейство и т. п. Господа, уймитесь, Егор уверен, что именно умеренность и аккуратность могли бы спасти русскую нацию, половинчатым представителем которой он является. Ему, кстати, очень нравится, что он полукровок, что в нем сошлись Восток и Запад, при этом Восток не просто Восток, а Кавказ, это отдельная боевая песня, Запад тоже не просто Запад, а Россия, которая одновременно Восток, но никогда полностью к Востоку не примкнет в силу уже христианства. Егор был крещен в младенчестве, но в зрелом возрасте, поразмыслив, решил, что его характеру и взглядам, его, не будем бояться этого слова, имиджу больше всего соответствует буддизм. И он стал буддистом – мировоззренчески, не обременяя себя ритуалами.