Большая книга перемен - Слаповский Алексей Иванович (книги без регистрации TXT) 📗

А потом Коля уехал в очередной раз попробовать себя в Москве и, кстати, виделся там с Лилей – может, для того и ездил. И через пару лет вернулся. Уезжал из Сарынска, когда он был областным центром Советского Союза, вернулся, когда он стал губернским городом Российской Федерации. Многое изменилось. Телерадиокомитет назывался теперь телерадиокомпанией, от местного исполкома, как органа власти, не зависел – по причине упразднения исполкомов [7], но оставался по-прежнему государственным. Уже провели акционирование, уже появилась реклама, телевидение и радио переходили на коммерческие рельсы. Колю, надо отдать должное, охотно взяли. И первое же его рабочее утро началось с планерки у того самого Жилки. И тот говорил, как и прежде, долго, тягостно, нудно. Говорил примерно так:

– Мониторинг показывает, что люди ждут он нас новых форм, новой подачи материалов, у нас сильнейшая конкуренция центральных каналов, но при желании мы можем вполне успешно занять свою лакуну, если не будем постоянно ссылаться на недостатки технического оснащения, как некоторые, а проявим фантазию, смелость, достойную нашего времени гласности и кардинальных перемен. Легче всего ссылаться на то, что слишком много студийного времени и слишком мало репортажей, оперативной съемки. ПТС все в заявках пишут, синхрон всем давай! [8] Поехать и снять дурак сумеет. А проявить воображение? Человек может сидеть вообще один в студии, но если он говорит свежо, увлекательно, интересно, его будут смотреть и слушать. Поэтому вопросы, которые у вас возникают, надо адресовать в первую очередь к себе. Будьте смелее, инициативнее – и зритель потянется к экранам, и пойдут рекламодатели, которые убедятся, что мы даем достойный эфир.

Коля изумлялся, думая: как может человек так откровенно пародировать сам себя, как хватает Жилке совести, вернее – несгибаемой бессовестности не думать о том, что этим же людям совсем недавно он говорил совсем другое?

Впрочем, то же самое, если вдуматься.

– Бессмертный он, что ли? – спросил тогда шепотом Коля у соседа по стулу Олега Зоева, бывшего заместителя главного редактора отдела пропаганды, а теперь старшего менеджера коммерческо-рекламного отдела, только что созданного.

– Съедят, – уверенно ответил Олег.

– Кто?

– Да хоть я.

И съел Олег, действительно, Жилку, через полгода, отправив его, как он сказал, похохатывая, на незаслуженный отдых. А еще через год съел и Колю. Причем без глупых формальностей – не как в советское время, через последовательную систему выговоров в приказе, порочащих записей в трудовой книжке и давления по профсоюзной и партийной линиям. Просто после очередного горячего разговора с Зоевым, когда тот завернул еще один новаторский проект Коли, Иванчук взбесился, наговорил Олегу правдивых неприятностей, тот выслушал, улыбаясь и поигрывая ручкой, а потом сказал:

– Не нравится со мной работать? Так иди на х..!

Это было неожиданно.

Коля заглянул в глаза Зоеву, ожидая увидеть ту же двойственность, которая ему чудилась в глазах Жилки: король вещает, а шут кривляется и высовывает язык. Ничего подобного, Зоев не находил нужным что-то прятать, смотрел просто, нагло и насмешливо.

– То есть ты меня увольняешь? – растерянно спросил Коля.

– Вот именно.

– А ведь ты, Олег, меня боишься. Ты боишься, что я тебя вытесню. Потому что я умнее и в телевидении понимаю раз в десять больше тебя.

Иванчук не ждал, конечно, что слова правды поразят Олега, как молния, но надеялся – хотя бы смутят.

Не смутили. Олег засмеялся и сказал:

– Вот иди и умничай в другом месте. Боюсь я тебя или нет, а лишнего геморроя мне не надо.

– Ну и сволочь же ты, оказывается, – печально сказал Коля.

– В этом мое преимущество, – кивнул Олег. – Еще есть вопросы?

А теперь Зоев – особа, приближенная к губернатору, воротила в мире местной политики, депутат, особняк себе за городом построил и, говорят, установил на телевидении полную диктатуру и работников оценивает исключительно по степени личной преданности к нему, Олегу Валентиновичу.

Тьфу.

Крошка щебенки попала прямо в рот, Коля сплюнул, сел на травяной пригорок, закурил.

– Огород городишь? – спросил его шут Иванчук.

У каждого ведь есть свой шут (и у Олега Зоева тоже все-таки был, просто у него шут слился с хозяином), который любит задавать королю каверзные вопросы.

– Да, горожу огород. Вернее, огораживаю дом, – ответил король Иванчук.

– Дом старый, а забор новый, это будет смешно. Тогда уж и дом почини.

– И починю.

– Не починишь, – дразнит шут Иванчук. – На самом деле самое правильное: бежать отсюда, куда глаза глядят. Ничего, и без тебя проживут. И умрут тоже без тебя. Ты сам-то живой еще?

– Конечно, – уверенно отвечает король Иванчук.

– Черта с два! – не верит шут Иванчук. – Ты пришел к Лиле уже полудохлый. И остался с ней потому, что она начала умирать. И оказалось, что ты хоть кого-то живее, и ты сразу нашел смысл жизни. Вместо того чтобы все начать сначала. Почему ты так быстро и легко, нет, не просто быстро и легко, а охотно, почему ты так охотно проиграл свою жизнь, Иванчук?

– Я ничего не проиграл, – отвечает Иванчук, – потому что не собирался ничего выигрывать.

– Врешь! Собирался – еще как! Вы все собирались. Вы собирались по трое, по пятеро и даже по десятеро и даже по стотеро и тысячеро! И даже по пятитысячеро! Я тебе больше скажу, Иванчук, вы собирались по стотысячеро и по миллионеро!

– Таких слов нет, Иванчук.

– Любые слова есть, Иванчук, если быть смелым и не бояться их употреблять или придумывать. Ты трус, Иванчук, и ты ленив, как все поколения, из которых ты произошел, после первого же щелчка по носу ты поднимал руки, ты обижался, ты говорил: я так не играю. А они так – играют, Иванчук! Потому что это на самом деле жизнь, а не игра, Иванчук, ты от жизни отказался, а не от игры.

– Не понимаю, что ты хочешь сказать? – морщится Иванчук от дыма сигареты и от туманных слов.

– Ты все понимаешь, – хихикает шут. – Иди, например, к Зоеву, дай ему по морде. Или – в Сарынске за последние годы открылись две частные телекомпании, почему тебя там нет? Или почему ты не открыл третью? Почему не утер нос Зоеву и всем остальным?

– Отстань! – Иванчук щелчком направляет окурок туда, где предположительно находится шут, то есть ровно напротив. – Мне работать надо!

– Не надо! Зачем огораживать дом, в котором ты не собираешься жить?

– Другие будут жить.

– Ага, все-таки не будешь! – злорадно кривляется шут.

– Я этого не сказал!

– Сказал! Ты сказал – другие!

– Я имел в виду…

– После уроков будешь рассказывать, что ты имел в виду, – вдруг обрывает шут. Так любила подлавливать запинающихся учеников химичка Ангелина Борисовна: ошибешься, хочешь исправиться, но она не давала, сажала на место, с удовольствием выводила двойки – особенно примерным ученикам. Зачем и почему она так делала, бог весть, много вообще в прошлом осталось непонятного, неразгаданного – за ненадобностью, впрочем.

Иванчук встает и берется за лопату. Вычерпывает из ямки щебенку, отбрасывает, потом опять долбит ломом. Начинает все больше удовольствия получать от однообразной работы. Однообразная жизнь тоже может оказаться приятной, вот о чем он не знал раньше, как и о многом другом.

Когда Коля узнал, что Лиля вернулась в Сарынск с дочкой тринадцати лет, то, конечно, тут же перед нею явился. С бутылкой коньяка, с цветочком, гордясь своей стройностью и моложавостью, был почти уверен, что она ахнет и скажет: «Иванчук, какой ты стал! Прямо как будто вырос! Надо же, как меняются люди…»

А сам очень боялся, что она постарела и подурнела.

Но нет. Да, возраста прибавилось, естественно, морщинок тоже, но по-прежнему это она, красивая, стройная Лиля. Коля рассыпался в комплиментах, вручил цветок, поцеловал руку. А Лиля, увы, не ахнула, не оценила его изменений к лучшему, она вообще встретила его так, будто виделись лишь вчера. И даже не вчера, а вообще не расставались – выпивали, не хватило, он бегал за бутылкой – и вот опять здесь…