Магнитные поля - Бретон Андре (книги бесплатно TXT) 📗
Когда-нибудь я, наверное, научусь управлять своей мыслью в собственных интересах. Порошки от паразитов, растворённые в железистой воде, абсорбируйте меня, если сможете. Мешочки с цикорием – украшение шкафов – участвуют своим цветом. Из всех мореплавателей мне больше нравится тот, у которого грудь в форме гавани. На переполненной звёздами площадке обезумевшие велосипеды выдувают ветер.
Для сна осталось так немного дней.
В молочных реках, где привычны крики рыбачек, в гремящих полосах прилива, под выцветшими штандартами и в этих жемчужинах, покрывается перламутром столько бывших авантюр, что даже погода начинает улучшаться. Рождённый из случайных объятий сильно разбавленных миров, растущий для счастья будущих поколений бог понял, что час его настал: он исчезает вдаль вместе с тысячами электрических разрядов.
Просачивание собор позвоночное высшее.
Последние адепты этих теорий располагаются на холме, рядом с закрывающимися кафе.
Шины шёлковые лапы.
Молчаливые дымы и подозрительные шары плавают на просторах. Любовное покачивание труб беспощадно завоёвывает восхищение маленьких озёр, и надутые дирижабли пролетают над армиями. Эти короли воздуха принимают необходимую форму туманов, трибуны раскрываются перед жёлтым архиепископом, жезл которого – радуга и митра дождя, залитого солнцем.
Крылатое возвращение ослиного скелета под звуки песен отходящих в мир иной, и всё кругом окрашивается в цвет лугов; всё, кроме одного насекомого, что забылось в розах лампы. Оно прилетело с тесных каналов, из которых сделана оплётка бутылок, ему стало смертельно скучно. Я поражён его достойным самообладанием, очаровательной живостью в моей руке. Кровь уховёрток окружает растения с листьями, пришпиленными английскими булавками.
Несгибаемый стебель Сюзанны бесполезность прежде всего вкусная деревня с церковью омара.
Витрины – жертвы нападений бесконечного числа тончайших микробов, они заползают повсюду, даже в подвенечные платья. Мы любовно выкрашиваем стены передвижных жилищ наших красавиц в цвет лосося. Эти прекрасные, как наши рискованные удачи, многоэтажные бакалейные лавки могут посоперничать с настоящим лабиринтом. Головы служащих осаждает преступная мысль. На свистящем ремешке неба мухи-клятвопреступницы поворачиваются снова к солнечным зёрнам. Три или четыре грёзы, обозначенные в списках здешних происшествий, преследуют друг друга, вооружась маленькими мигающими лирами. Анархисты сели в «мерседес». Они заставляют выпить за их здоровье торговца пневматическими автоматами, тот тяжело вздыхает и начинает осеменять дорогу. Мы не смеем думать о завтрашнем дне из-за этих посеребренных морской поверхностью бутылок с медной стружкой. Мы бледнеем над рукописями, выцветшими от сна, истёртыми пеплом. Нас схватят за руку, когда мы полезем в сейф: 13 – верное число. Дурные поступки будут считаться хорошими, мы совершаем их хладнокровно: однако в соблазнительно ажурных городах, в отелях со стеклянными стенами (о пол из расплавленных нитей стекла!) с нас довольно мучительной усталости, похожей на закустевание водных струй в оправах белого коралла. Мы рассыпаемся звёздами в самые непостижимые стороны между голубыми венами дали и в глубинах месторождений.
В час ночи проходят крейсеры. Это уже не та полосатая регата, что мы наблюдали в четверг. Я становлюсь регулярен, как часовое стёклышко. На земле стемнело, мы опасаемся извечно сталкивающихся стен. Разумеется, деление на месяцы искусственно. Отсчёт календаря совершают занавески. Два или три доходных дома, неотличимые от других зданий, посылают друг другу призывы. Мы без конца загадываем друг другу загадки, мнущиеся от любого пустяка, как шёлковая бумага. И нам не приходится ломать голову о милосердии или о чём-нибудь другом. В этих играх нам явно везёт. Мы притягиваем острые металлические опилки, чтобы доставить себе удовольствие.
Мы добились назначения во главе одной страховой компании нашей грёзы, это очаровательная злоумышленница. Мелкие времяпровождения, что поднимаются по ножкам наших сигарет, весьма посредственно развлекают нас. У меня ни гроша, чтобы положить его на газету перед нищим. Самым щедрым из сумерек я оставляю свою мебель великой эпохи. Это безразлично, потому что транспортные средства мне дарят лишь инстинктивную роскошь. Я страстно разыскиваю воздушные струи, что преображают небольшие городские площади для утилитарных целей. В Париже немало таких пыльных пригорков, успешно скрывающихся от дорожного движения. Ночной сторож вывешивает красно-жёлтый фонарь и часами разговаривает вслух сам с собой, но его осторожность не всегда приводит к ожидаемому результату.
Приготовления к живописным взрывам рудничного газа; а в это время модницы, потупив взор, уезжают в путешествие к центру земли. Им наговорили об ископаемых солнцах. Гигантские обрывки рукотворного пространства на полной скорости улетают к полюсу. Часы белых медведей показывают время бала. Идиотские воздушные снасти по пути превращаются в обезьян, сразу осознающих, что над ними посмеялись. Они распушают хвосты из калёной стали. Путеводной звездой им служит отторгнутый на эту высоту глаз похищенных ими женщин. В гроте свежо, и мы чувствуем, что пора уходить; к нам взывает красная вода, и твоя улыбка сильнее трещин, бегущих, словно вьюн, по твоему дому, о день, великолепный и нежный, как это потрясающе маленькое серсо. Наше любимое море не выносит таких тощих мужчин, как мы. Ему нужны слоны с женскими головами и крылатые львы. Клетка нараспашку, отель закрыт вторично – какая жара! На председательском месте мы видим весьма красивую львицу, она царапает на песке своего укротителя, иногда наклоняясь и облизывая его. Огромные фосфоресцирующие болота видят красивые сны, и крокодилы забирают обратно чемодан, сшитый из их кожи. Карьер самозабвенно млеет в объятиях старшего мастера. Тогда-то и возникает плотная пыль вагонеток, она прощает всё. При этом зрелище маленькие дети из школы оставляют свои ладошки в гербариях. Сегодня вечером они, подобно вам, в благоухании оптического букета – нежного заблуждения
В 80 дней
Тоска воскресных предместий и железнодорожные линии местного значения – тоскливая декорация. Экипированный во всё новое пассажир хранит в своих блистательных мозгах одну-единственную мысль; он бегло оглядывает свой дом с трубой и широкие аллеи, ведущие к мэрии. Но никогда раньше я не замечал в ладонях запоздалых путешественников такого холодного упрямства, подобного озёрам на морском берегу.
Отчётливо слышны его шаги; он топчет собственное сердце.
В тот миг стираются все значения: и крики портье, и даже потерянные взгляды домашних животных. Его руки неподвижны, он открывает глаза, и над его жизнью, принесённой в жертву, тихо восходит солнце.
Каждое движение приветствуют своим отлётом большие птицы.
Вокруг огородов всевозможные изгороди, и плодовые деревья, майские или октябрьские, которым ветер дозволяет отклоняться от курса. Что это за убогие дома, чьи ставни открываются только при ярком свете дня? Большие трубы и железные двери однообразных построек пропускают крики и гул машин. Надо ещё раз повернуться к ним спиной. Нас подкарауливают дома снизу. Там живут бывшие служащие колоний. В их глазах читается ужас перед тапирами, а голоса похожи на завывания осмелевших шакалов. Они впускают того мужчину, высокого роста и очень сгорбленного, а затем зовут к себе, угощают пряными блюдами и рассказывают небылицы.
В самом центре Африки есть озеро, заселённое насекомыми-самцами, умевшими делать только одно – умирать в конце дня.
