Дорога на Ксанаду - Штайнер Вильфрид (книги онлайн полные .TXT) 📗
На следующий день он просыпается печальнее, чем обычно, и мудрее.
6
Спустя почти десять лет, когда моя учеба в Вене вступила в финальную стадию, я искал тему для дипломной работы. Подобно загнанному зверю, я бегал вдоль и поперек джунглей английской лирики отнюдь не вдохновленным читателем, а просто в поисках чего-то полезного. Моя тема должна была быть удобоваримой и по возможности не соприкасаться с личными предпочтениями, чтобы работа не тормозилась приступами назойливого энтузиазма.
Впрочем, я тратил время впустую. Колридж вновь поставил подножку моему прагматичному порыву, на сей раз не поэмой, а историей ее создания, написанной им же. «Кубла Хан» — текст, который я после первого же чтения причислил к претенциозному описанию восточного ковра, — блистал в свете данной истории, как поднятое с морских глубин сокровище пиратов.
В октябре 1797 года Колридж прервал путешествие из Порлока в Линтон и заночевал на ферме. Его доктор выписал ему для улучшения состояния здоровья опиум. Это средство заставило его заснуть во время чтения путевых дневников «Путешествие Перчеса» прямо в кресле. Последнее запомнившееся ему предложение повествовало о монгольском князе Кубла Хане и его дворце.
Колридж проспал три часа. Все это время картины поэмы представали перед ним как наяву. А именно, как говорит он сам, с «параллельным созданием соответствующих комментариев». Проснувшись, он тут же вспомнил все стихотворение, насчитывавшее около трехсот строк, целиком. Колридж схватился за перо, взял чернила, бумагу и начал записывать стихотворение. К несчастью, через некоторое время его прервал местный торговец и разговором сбил с мысли. Спустя несколько часов, когда поэт в конце концов вернулся к письменному столу, он, к великому разочарованию, обнаружил, что смутно помнит лишь общее содержание увиденного. Слова же за редким исключением растворились, словно «отражение на поверхности воды, куда бросили камень». Итак, «Кубла Хан» остался лишь фрагментом.
Снова и снова зачитывал я вслух начало поэмы, произнося слова на разный лад и смакуя их. Сам себе я казался средневековым торговцем, пробующим на зуб золотую монету.
Я даже забыл про самый ужасный предмет в моей квартире — весы в ванной комнате, еще пару дней назад вызвавшие у меня слезы отвращения к самому себе, когда переваливали за стокилограммовую отметку.
В кафе я раздражал своих друзей, при каждом удобном случае поднимая бокал и произнося один и тот же тост, слова которого должны были служить мне своеобразным освобождающим заговором. От добродушных худощавых друзей, подруг, любивших меня, но при этом не хотевших прикасаться ко мне. Еще от рюкзака, до отказа забитого жиром, который кто-то пристегнул мне спереди к животу и который никак нельзя было сбросить.
— Теперь платишь ты! — выкрикнул кто-то.
— Конечно, — ответил я. — Официант! Теперь за мой счет! Опиума для всех!
И только одна девушка, единственно важная по сравнению с остальными, улыбнулась и положила руку на мое плечо. Для меня это стало приятным воспоминанием о жизни по ту сторону разочарования. Заказанного оказалось недостаточно, и мы взяли еще и абрикосовый шнапс. Именно с тех пор каждый раз, когда я пью этот напиток, я ощущаю легкое прикосновение к плечу.
В ту ночь я много смеялся, а когда мой тяжелый живот от этого приходил в движение, становилось намного легче — я словно летал.
Мария позвала меня к себе домой. Я даже смог остаться ночевать в ее кровати, пообещав не быть уж слишком настойчивым. И сдержал слово. Я сжимал в руках последний стакан шнапса, когда она уткнулась носом в мою подмышку, потом подняла голову и, скрестив руки на моем затылке, прошептала:
— Скажи это еще раз.
Разумеется, после ночи в Ксанаду Мария не захотела меня больше видеть. Некоторое время я бегал за ней в надежде получить ответ на мое «Почему?» — но это оказалось бесполезным.
Благодаря тусклому, обманчивому свету, исходившему от «Кубла Хана» и истории его возникновения, я не сразу отправился по слабоосвещенной дороге к моему будущему, а остался на относительно спокойной парковке, чтобы проверить ее пригодность. Годом ранее я оказался на окольном пути, покрытом выбоинами. Я рассматривал учебу как простое времяпрепровождение, семинары — как способ завязывания новых отношений и считал сочинение стихов своим призванием. Когда именно я сошел с этого пути, а точнее — когда он сбросил меня и почему, до сих пор остается для меня загадкой. Возможно, мое транспортное средство было недостаточно оснащенным — амортизаторы оказались явно не самыми лучшими. Единодушный отказ всех литературных журналов, с которыми я контактировал, воспринимался мной больнее привычного уже краха на любовном фронте.
Но это еще не все. Мне просто больше ничего не приходило в голову. Белые страницы в моей печатной машинке стали заполняться только тогда, когда я решил повернуть на главную дорогу и разделаться со всеми задолженностями по семинарам.
За целый год я не написал ни одного стихотворения. От окончания учебы меня отделял только диплом. Все решения были приняты, и мои родители радовались этому.
Итак, я стоял на парковке, передо мной — главная дорога, а от нее, исчезая в темноте, ответвлялись многие побочные. Где-то позади этой черноты брала свое начало священная река Альф, «стремясь чрез пещеры в храм, в людской удел». Было еще не поздно, я мог бы вернуться на эту дорогу, вниз, к морю..
Я один, посреди темноты.
Дипломную работу я написал по поэтологической систематизации викторианской этики в произведениях Альфреда Теннисона.
Следующая встреча с Колриджем произошла уже после моей защиты.
7
«Кубла Хан повелел возвести в Ксанаду прекрасный дворец, на равнине в шестнадцать квадратных миль и окружить его стеной. Среди всего этого великолепия находились плодородные луга, живительные источники и живописные реки и к тому же все виды животных для охоты и развлечений. В центре возвышался роскошный дом для всевозможных развлечений, который можно было перемещать с одного места на другое.
Здесь он находился все лето, чтобы каждое восьмое и двадцатое число месяца отправиться дальше с целью принесения жертвы следующим образом.
В его распоряжении был табун белых как снег жеребцов и кобыл, примерно десять тысяч. Никто не смел пить их молоко, кроме потомка рода Чингисхана. Да, у татар лошади — священные животные, и никто не смеет пересекать им путь или даже идти впереди. Согласно предписанию астрологов и колдунов, восьмого и двадцатого числа каждого месяца Кубла Хан окропляет собственными руками землю и воздух молоком священных кобыл. Это его жертва почитаемым ими богам и духам призвана сохранить мужчин, женщин, зверей, птиц, урожай, а также все произрастающее из земли».
8
Впоследствии я пытался снова и снова понять, что же произошло в те несколько секунд, между стуком Анны в дверь и ее первым словом. По одному из потаенных каналов моего сознания, по всей вероятности, уже проплывал ее образ — вербальная фотография, прибившаяся к сточным водам. Но тут в мою комнату вошла модель.
