Зверь дышит - Байтов Николай Владимирович (библиотека книг бесплатно без регистрации txt) 📗

Света чувствовала себя там плохо (я имею в виду «Троицкий домик», а не «бункер»). И я не мог её успокоить. Наоборот — её тревога передавалась мне…

«Да ты что! Это от тебя вся тревога мне передавалась! Уж я-то чувствую! Ты места себе не находил — куда б меня спрятать!» —

И, поразмыслив, я соглашался с ней: «Ну да, мне хотелось тебя спрятать». — То есть я знал нечто другое, но мой скромный талант версификатора (или — если взглянуть с другой точки — демагога) не давал мне возможности это другое выставить как средство аргументации.

А что касается конкретно перформанса «Кротовая нора», то он с тех пор исполнялся множество раз, постепенно совершенствуясь по части жестов и оставляя неизменной область текста, — пока не пришёл к своему каноническому виду, каковой и зафиксирован уже в нескольких видеодокументах.

ЧЁРНЫЕ ГЛАЗА

Письмо состояло из пяти строк. Все слова — истёртые, невыразительные. Если я их сюда скопирую, они ничего не скажут постороннему взгляду и сердцу. И тем более потому не стану этого делать, что мне-то они сказали всё, что нужно. Здесь пропасть, которую я не могу перепрыгнуть. Я пойду в обход.

В теме письма стояло слово «осень». Я взглянул в окно — там лил дождь. В десять утра я включил компьютер, и вот теперь час дня, а я не заметил, как прошло время. Я сочинял ответ.

Я перебрал тысячи вариантов. Верней, я сначала написал один, а потом принялся каждое слово изменять и переставлять. В конце концов, когда я опомнился, передо мной на экране было вот что: «Всё понятно. Ты не представляешь, как много я о тебе думаю. Почти непрерывно. Нам надо встретиться. Сегодня сможешь? — Пиши».

Внезапно этот текст показался мне достойным, и я отправил — поспешно, чтобы не явились новые сомнения.

После этого лёг на диван. Волнение продолжалось — такое сильное и хаотическое, что время опять исчезло. Конечно, я не спал, но то, что я как-то отключился и грезил с открытыми глазами, — это несомненно. Содержания грёз не осознавал. Ничего конкретного не помню.

Однако я услышал, как часы пробили три раза. Тут я вскочил и бросился к экрану. Компьютер спал, в отличие от меня, безмятежно и основательно, без каких-либо суматошных видений. Не менее минуты ушло на то, чтобы растолкать его и привести в чувство. Но ответ он мне показал сразу, и, помню, было мимолётное ощущение какого-то шулерства, словно ответ был заготовлен заранее. —

«Сегодня не получится, до пяти у меня семинар. Потом поеду домой. Маме плохо, она звонила. Она приняла лекарство, но боится, что придётся вызвать „скорую“ и её увезут, а меня не будет».

«Ты с ума сошла! Оставь в покое свою мать. Ничего с ней не случится. Первый раз, что ли, она применяет против тебя такие приёмы? После пяти я жду тебя у фонтана Медичи. Поняла?»

«Какой фонтан? Дождь идёт». —

Ответ пришёл моментально. Значит, у неё перемена, и она сидит в компьютерном зале. Хотя, может, с телефона отправила, прямо на лекции сидя.

«Ничего. Зонтик у тебя есть? Встретимся и пойдём в Lipp. Посидим полчаса. Я просто хочу заглянуть в твои чёрные глаза. Я тебя долго не задержу, обещаю».

Умолкла.

«Ну что?»

Так и не отозвалась.

В четыре я надел плащ и вышел из дома. Дождь перестал. Было сумрачно и ветрено. Листья каштанов падали на тротуар с жёстким, металлическим шорохом. Тут мне подумалось, что надо было взять фотоаппарат, и я вернулся. Ещё раз заглянул в почту — ничего.

Я не надеялся, что она придёт в Люксембургский сад, и потому хотел подойти к Сорбонне, чтобы поймать её на выходе. Но когда спустился в метро, я вдруг решил иначе. Я понял, что если буду ловить её у Сорбонны, то явлю ей слабость. Нет, я должен быть там, где назвал: у фонтана Медичи. И если она придёт, я буду в позиции повелителя, принудившего её. А если нет — тогда что ж? — буду жить, как жил, я же ничего не теряю.

Стараясь унять волнение, я шёл медленно, со стороны Сен-Сюльпис. Сад стоял безлюдный, почти голый. Лишь четверо или пятеро японцев в разноцветных куртках с капюшонами фотографировались на фоне дворца. Дождь снова полетел — мелкий, редкий, неотчётливый. У каскада Медичи стулья сбились в бестолковые группы, словно овцы, потерявшие пастуха в ненастную погоду. Я сел и долго разглядывал поверхность водоёма, застланную кленовыми листьями. Впереди, у самой стены — там, где белела раскинувшаяся Галатея и чернел нависший Циклоп, — оставалось немного свободной, чёрной воды, и там дремала пара уток. Стало быстро смеркаться. Я мучился, упорно заставляя себя не глядеть на часы…

Вдруг во мне всё закружилось от новой, страшной мысли: это надо же было назначить такое рассусально-романтическое место! Тем более что я ничего такого не имел в виду: я назвал то, что ей легче всего было найти, — чтобы понять друг друга и не разминуться. А получилось, что здесь можно теперь видеть какие-то псевдоглубокомысленные намёки, и она подумает, что я нуждаюсь в шифровке своих чувств с помощью символов из туристического путеводителя. О, как противно! А чем выспренней шифровка, тем меньше веры чувствам. Конечно, она не придёт, это совершенно ясно. «У фонтана Медичи, — фыркнет, — ещё чего!» Какой же я дурак! Это ж надо было так кувыркнуться на ровном месте!

Я вскочил, устремляясь бежать неизвестно куда.

И замер. — Она быстро шла ко мне по аллее. В длинном чёрном пальто, без зонтика и без шляпы. Увидав меня, замедлила шаг, как будто смутилась. Но тут же вскинула руки в перчатках и неуловимо-грациозным движением — дерзким, хоть и бессознательным — расправила по сторонам волосы, которые ветер бросил ей на лицо. Тряхнула головой — в ушах блеснули маленькие серьги.

Я подбежал к ней.

— Нола, сделай так ещё раз!

— Как?

— Вот так же подними руки и поправь волосы.

— Зачем? Они и так нормально лежат.

Она сказала низким, протяжным голосом, улыбаясь, но я видел, что она не в себе и храбрится. (Потом, постепенно я понял, что она совсем растеряна и покорна моей воле.)

— Вы хотите меня сфотографировать? — спросила, заметив мой фотоаппарат.

Но никакого намёка на то символическое, что, как я боялся, могло её покоробить в нашем месте встречи. Вдруг стало ясно, что она и не думала об этом: слишком ей было не до того. Да и сейчас не видит этого водоёма с листьями, утками и скульптурами. Видит только меня, хотя боится видеть: опускает чёрные глаза, но снова и снова возвращается — прикована ко мне.

— Нормально лежат? Но ты всё равно поправь — просто так, машинально. Нет, фотографировать я не буду. Я хочу только посмотреть ещё раз.

— Зачем?

— Мне очень нравится.

— Ну? Вот так? —

Она сделала скованно, принуждённо — без проблеска прежнего изящества и дерзости. Зря я настаивал…

— Пойдём. Я думал, ты не придёшь. Можно тебя попросить ещё об одном удовольствии?

— Каком?

— Возьми меня под руку.

Она взяла — сразу решительно и просто.

— Куда? В «Lipp»?.. Сергей, я хотела спросить… Там будут ваши друзья? Может быть, не надо туда, а то я буду очень стесняться.

— Тебе нечего стесняться. Если окажутся какие-нибудь друзья, ты должна смотреть на них гордо. Я сам буду себя совсем по-другому чувствовать рядом с такой женщиной. А в принципе, если на террасе не будет мест, в зал не пойдём. Перейдём на другую сторону и посидим в «Flore».

Письмо состояло из трёх строк:

«Серж, я решила, что не буду сдавать экзамены в аспирантуру. Я поеду в Турин. Меня берут в Сабауду научным сотрудником. Я рассылала резюме, и они написали, что я им подхожу».

У меня очень сильно болел зуб — коренной, верхний, справа. Лекарства помогали, но ненадолго. От боли я не находил себе места, ничего делать не мог и уже решился ехать к стоматологу. Не знаю, зачем я перед уходом включил компьютер и стал смотреть почту.