Милые кости - Сиболд Элис (бесплатная библиотека электронных книг .TXT) 📗
Когда мистер Гарви уже поворачивал ключ, Линдси наткнулась глазами на тонкий карандашный рисунок. Травянистые стебли над какой-то ямой; сбоку — чертеж полки; отдельно — труба наподобие дымохода. Мелкой паутинкой — надпись: «Кукурузное поле Штолфеза». Из газет, раструбивших, как собака нашла часть моей руки, Линдси знала, что кукурузное поле принадлежит человеку по фамилии Штолфез. Теперь она узнала то, что мне и требовалось. Меня убили внутри той ямы; я кричала, билась, как могла, но не сумела вырваться.
Недолго думая, она вырвала этот лист. Мистер Гарви топтался в кухне — готовил себе поесть. Купил любимые продукты: ливерную колбасу и сладкий белый виноград. Наверху скрипнула половица. Он замер. Скрипнула другая половица. Он выпрямился; по хребту пополз холодок внезапной догадки.
Виноградины посыпались на пол и тут же были растоптаны левым ботинком; моя сестра запрыгнула на подоконник, отодвинула алюминиевые жалюзи и схватилась за неподатливый шпингалет. Мистер Гарви кинулся наверх, перепрыгивая через две ступеньки. Линдси разбила стекло и кубарем покатилась по навесу над крыльцом, а он в этот миг вбежал на площадку верхнего этажа и стремглав бросился в спальню. Линдси зацепилась за водосточную трубу и обрушила ее за собой. Мистер Гарви перепрыгнул через порог, а моя сестра в тот самый миг рухнула в грязь среди кустов и каких-то посадок.
Она осталась цела и невредима. Чудо, как невредима. Чудо, как молода. Тут же вскочила на ноги, а он стал вылезать из окна. Но передумал. Она уже мчалась в сторону живой изгороди. Вышитый шелком номер на спине футболки кричал ему в лицо: 5! 5! 5!
Линдси Сэлмон, в спортивной форме.
Добравшись до дому, Линдси застала там моих родителей, бабушку Линн и Сэмюела.
— Слава богу, — вырвалось у мамы, которая первой заметила ее через маленькое квадратное окошко сбоку от входа.
Она открыла дверь, и Сэмюел выскочил на порог; Линдси не посмотрела ни на маму, ни на отца, который, прихрамывая, спешил ей навстречу. Она шагнула прямо в объятия Сэмюела.
— Слава богу, слава богу, слава богу, — повторяла мама, с ужасом разглядывая кровавые порезы и комья грязи.
Бабушка стала рядом.
Положив ладонь на голову Линдси, Сэмюел откинул со лба ее растрепанные волосы.
— Где ты была?
Но Линдси, сразу как-то ослабев и съежившись, уже повернулась к нашему отцу. Чудо, какая она живая, думала я весь день напролет.
— Папа?
— Да, родная.
— Я это сделала. Пробралась к нему в дом. — Она дрожала, едва удерживаясь от слез.
Мама задохнулась:
— Что я слышу?
Но моя сестра даже не взглянула в ее сторону.
— Смотри, что я раздобыла. По-моему, это важно.
Она разжала руку и протянула ему скомканный лист, который сберегла в падении с крыши.
У папы в памяти всплыла фраза, которую он вычитал утром. Глядя Линдси в глаза, он процитировал:
— «Состояние, к которому легче всего привыкать, — это состояние войны».
Линдси сунула рисунок ему в руки.
— Я пошла за Бакли, — сказала моя мама.
— Ты даже не посмотришь, мам?
— У меня нет слов. С вами побудет бабушка. Мне надо в магазин, потом курицу жарить. Почему-то все забывают о доме и семье. А у нас в семье растет маленький ребенок. Словом, я ухожу.
Бабушка Линн проводила мою маму к черному ходу, не пытаясь ее удержать.
После ее ухода Линдси взяла Сэмюела за руку. В словах, нацарапанных рукой мистера Гарви, мой отец увидел то же, что и Линдси: скорее всего, это было описание моей могилы. Он поднял голову:
— Теперь ты мне веришь?
— Верю, папа.
Переполняемый благодарностью, мой отец решил срочно сделать телефонный звонок.
— Пап, — окликнула Линдси.
— Да?
— Кажется, он меня заметил.
Не знаю, что может сравниться с тем блаженством, которое охватило меня оттого, что сестра осталась целой и невредимой. Всю дорогу от наблюдательной вышки до дому меня трясло от пережитого страха: ведь я могла потерять ее там, на Земле. Как последняя эгоистка, я переживала не за родителей, не за Бакли, не за Сэмюела, а только лишь за себя.
Из кафетерия мне навстречу вышла Фрэнни. Я даже не подняла головы.
— Сюзи, — позвала она. — У меня к тебе дело.
Она увлекала меня к старомодному фонарному столбу, а потом еще дальше, в темноту, и вручила сложенный вчетверо листок бумаги.
— Когда успокоишься, изучи вот это и сходи, куда указано.
Через пару дней, следуя плану местности, начерченному на том листке, я пришла на поле, которым прежде почему-то любовалась только издали. На плане пунктиром была обозначена тропинка. Волнуясь, я разыскивала просвет среди рядов пшеницы. Когда он мелькнул прямо по курсу, листок бумаги растворился у меня в руке.
Впереди росло старое раскидистое оливковое дерево.
Солнце стояло в зените; перед оливой зиял просвет. В следующую секунду я увидела, что пшеница сбоку от него идет волнами, будто сквозь нее пробирается крошечное создание, не достающее до колосьев.
Она была маленькой для своего возраста — точь-в-точь как на Земле. В ситцевом платьишке, обтрепанном на подоле и манжетах.
Мы столкнулись лицом к лицу.
— Я сюда прихожу почти каждый день, — сказала девочка. — Люблю слушать шорохи.
И точно: кругом, сопротивляясь ветру, шуршала пшеница.
— Ты знакома с Фрэнни? — спросила я.
Малышка серьезно кивнула.
— Она дала мне план этой местности.
— Значит, ты готова, — заключила она и, находясь в собственной небесной сфере, стала кружиться, да так, что юбочка раздувалась колоколом. А я присела под деревом и смотрела. Когда ей наскучило кружиться, она подошла ко мне и, отдуваясь, устроилась рядышком.
— Меня звали Флора Эрнандес, — сказала она. — А тебя как звали?
Я назвала свое имя, а потом расплакалась от настоящей общей беды — это оказалась еще одна девочка, которую он убил.
— Скоро и остальные подтянутся, — сказала она.
Флора опять закружилась, а на поле появились другие девочки и женщины, которые разбрелись в разные стороны. Наша душевная боль переливалась от одной к другой, как вода из стакана в стакан, рассказывая свою историю, я всякий раз избавлялась от малой частицы, от крошечной капельки собственных мучений. В тот самый день у меня созрело решение поведать о нашей семье. Потому что для тех, кто остался на Земле, ужас — это бытие и повседневность. Как растение, как солнце: его не втиснуть ни в какие рамки.
ГЛАВА ПЯТНАДЦАТАЯ
Сначала им все сходило с рук, и мать была на седьмом небе от счастья. Когда они сворачивали за угол от очередного магазина, она так заливисто смеялась, вытаскивая на свет краденое и похваляясь перед сыном, что Джордж Гарви тоже начинал хохотать и робко ластился к матери, поглощенной новой добычей.
Оба с радостью использовали любую возможность укатить на несколько часов от отца в ближайший городок, чтобы разжиться съестными и хозяйственными припасами. Самым пристойным промыслом был у них сбор металлолома и пустых бутылок: этот мусор они грузили в дребезжащий отцовский фургон, везли в город и сдавали в утиль.
Когда их с матерью впервые поймали с поличным, кассирша проявила снисхождение.
— Если можете заплатить — платите. Не можете — оставьте на прилавке, — беззлобно сказала она и подмигнула восьмилетнему Джорджу Гарви.
Мать вытащила из кармана маленькую стеклянную бутылочку аспирина и робко опустила ее на прилавок. Она чуть не плакала. «Что старая, что малый», — частенько выговаривал отец.
Страх быть пойманным на месте преступления, как и тот, другой страх, следовал за ним по пятам, крутился в животе, как яйцо под сбивалкой; по каменному лицу и колючему взгляду человека, идущего к ним по проходу, он научился распознавать продавца или охранника, который заметил воровку.
Впоследствии она стала совать краденое сыну, чтобы тот спрятал добро под одеждой, и он не мог отказаться. Если им удавалось выскользнуть и смыться на своем фургоне, она веселилась, хлопала ладонью по баранке и называла маленького Джорджа Гарви своим подельником. Кабина переполнялась ее буйной, непредсказуемой любовью, и на какое-то время — пока не иссякал этот всплеск, а на обочине не обнаруживалась какая-нибудь блескучая ерунда, которую нужно было, как выражалась мать, «проверить на годность», — он становился по-настоящему свободным. Свободным и обласканным.
