Хрен с бугра - Щелоков Александр Александрович (читаем книги онлайн бесплатно без регистрации txt) 📗
Забегая вперед, скажу, что еще долго на виду у всего города лежала груда кирпичей, раздробленных умелым полковником. Не знаю, как и что он строил, но взрывать умел, это точно. И, проходя мимо, мы вспоминали тихим русским словом нашего Дорогого, хотя никто другой в стране уже не поминал его ни добром ни лихом.
Был Никиша, наколбасил и не стало его. Вроде даже и не было никогда…
Думали бы по ночам об этом наши вожди, действующие и будущие… Увы, думать — это усилие. Зачем Вождям тратить энергию?
ДЕСЯТЬ ТАКТОВ ПАУЗЫ
Одно из простейших, но наиболее важных дел в жизни людей взрослых и сановных — наложение запретов.
Ах, как мы умеем делать это дело! Кое-кто и в историю попадал только потому, что придумал неведомый до него запрет — на курение табака, на ношение бороды.
Вспомните, как вяло мы говорим «да» или «можно» и как легко, как энергично рубим: «нет!», «нельзя!».
Прежде чем сказать «да», все мы долго думаем, тянем, прикидываем.
Зато «нет» слетает с языка быстро, без всякой задержки.
«Нельзя», «нет» — чаще всего слышит от папы и мамы ребенок с момента, едва омочит пеленки первой росой души.
«Нельзя!» — предупреждают нас строгие учителя.
«Не сметь!» — взывают ко всеобщей сознательности инспектора по технике безопасности.
«Выхода нет» — убеждают надписи в метро.
«Отставить!» — командуют заботливые командиры, едва мы пытаемся переступить невидимую черту воинских ограничений.
«Вход только по пропускам» — долгое время извещало оторопелого обывателя объявление у ворот Новодевичьего кладбища в Москве. А может и сейчас оно там?
Конечно, можно сказать, что подобное восприятие запретов слишком уж субъективно. Не стану спорить. Привыкнув жить в рамках крупных временных и мелких, но постоянных ограничений, мы перестаем думать о том, что их можно отринуть и отменить, зато охотно беремся придумывать и создавать новые.
Ежемесячно в нашей редакционной почте обнаруживались предложения об усилении запретов и ужесточении мер наказания. При этом основными изобретателями новых мер пресечения, новых «нет» и «нельзя» выступали, как правило, вспоенные огуречным рассолом персональные пенсионеры и обойденные боевой славой отставные полковники.
И все же самыми находчивыми в системе постановок рогаток, рогулек и острого частокола оказывались ревнители свободы слова и социалистической демократии.
«Не стой под стрелой!»
«На пол не плевать!»
«Голову в окно вагона не высовывать!»
«К дверям не прислоняться».
Конечно, запреты тоже играют немалую роль в облагораживании жизни. Вы, к примеру, бывая в Москве, когда-нибудь видели, чтобы в подземном вестибюле метро кто-то носился на мотоцикле? Уверен — нет. А не задумывались, почему? Опять нет? Тогда хоть раз для интереса прочитайте правила поведения пассажиров столичной подземки. Там среди разного рода запрещений, есть и запрет на езду на мотоциклах по станциям и переходам. Не хило, верно? И хотя наложить вето на появление байкеров в туннелях власти не догадались, правосознание столичных мотоциклистов самостоятельно распространило этот запрет на все сооружения метро. А ведь не запиши ограничения в правила, лихие гонщики сбивали бы зазевавшихся пассажиров в подземных дворцах. Разве не так?
Но все это детский лепет по сравнению с тем, что власти запрещали нашей советской, социалистической, самой свободной в мире прессе.
В каждой редакции хранителем и блюстителем порядка в царстве запретов был некоронованный, но всесильный ЦЕНЗОР, вооруженный толстенным перечнем всех «нельзя», который в газетном просторечии именовался «Святцами».
Вынужденные постоянно сперва проходить сквозь широкие врата СВОБОДЫ печати, а затем лавировать между узкими параграфами ЗАПРЕТОВ, старые советские и партийные редакторы были покрыты выговорами, как гладиаторы боевыми шрамами и увешаны иными взысканиями, будто полководцы орденами. Каждый из них знал: хочешь получить пинка под зад — преступи запрет, сколь бы тот ни был дурацким.
Наш Главный за годы своей безупречной службы заслужил столько упреков, что их трудно просчитать даже на ЭВМ.
Первый выговор ему был торжественно и всенародно объявлен, когда в статье старого учителя проскочила фраза о том, что в нашей области проживает около десяти тысяч неграмотных. Разразился скандал. Оказывается, существовал властный запрет на пересчет неграмотных по областям. «Раз сказал товарищ Сталин, что в нашей стране неграмотность ликвидирована, — поучали Главного Там Где Надо, — значит, этот тезис прессе следует подтверждать, а не ослаблять путем публикации неосмысленных политических фактов».
«И вообще, — предупредили нас тогда в обкоме, — почаще цитируйте вождей. Так будет меньше шансов допустить ошибку».
Мы стали больше цитировать. Это, в конце концов, опять Главному вышло боком. Он схлопотал строгий выговор с занесением в учетную карточку за то, что вписал собственноручно в одну из статей исторические слова верного соратника Сталина товарища Лаврентии Павловича Берии, сказанные на похоронах Вождя и Учителя. В нашей провинции статья с этой цитатой увидела свет именно в тот день, когда в благословенной столице для Берии уже подобрали глубокий подвал, в который свет проникал очень слабо. К вечеру Главного вызвали в обком и разъяснили, что нужно САМИМ думать, а не безудержно цитировать кого попало, поскольку еще со вчерашнего дня НЕКИЙ Берия уже освобожден от всех должностей, в том числе от обязанностей верного соратника Сталина, и что он вообще нам, коммунистам-ленинцам, не товарищ, а секретный агент английской разведки, продававший ей тайны добычи бакинской нефти. А может быть, что-то и похуже.
В третий раз… Впрочем, не стану углубляться в исследование личного дела Главного, чтобы не уйти от главного в теме повествования.
Властью, осуществлявшей в нашей редакции контроль за свободой печати в свете волевых запретов, был Алексей Михайлович Мурзавецкий. Представитель так называемого Главлита или точнее ЦЕНЗОР, хотя сам себя он именовал загадочно и учено ПОЛИТРЕДАКТОРОМ.
В коллективе цензора звали Мурзой, откровенно показывая, что все видят в нем идеологического ОРДЫНЦА.
В своем деле Мурза был истинным художником. Он налагал запреты на наши публикации с особым чувством, в котором воедино сливались упоение необычной властью, данной ему сверху, и уверенность в умственном превосходстве над теми, кто писал, не ведая, что его писания не увидят света.
Мурзе доставляло удовольствие быть изысканно вежливым и обращаться к журналистам только на «ВЫ». Он говорил: «ВЫ извините, я ВЫ-нужден кое-что ВЫ-черкнуть. Этот абзац мы просто ВЫ-бросим. Это выражение я ВЫ-мараю, а эту крамолу ВЫ ВЫ-киньте сами…»
Многие предпочитали бы услыхать от Мурзы простое «ты». Но он не позволял себе фамильярностей. Только «ВЫ»: ВЫ-режу, ВЫ-ключу, ВЫ за это получите ВЫ-говор.
Все вежливо, веско, тихо. ВЫ-разительно.
Мурза поражал меня своей проницательностью, умением видеть таежные дали Колымы, в которые авторов и редакторов могли увести роковые слова, употребленные не к месту.
— Заголовок передовой статьи не подойдет, — изрекал Мурза, и его тщательно отточенный карандаш выводил жирную черту красного цвета поперек набора.
— Почему?! — спрашивал удивленный зав. отделом культуры Данилов. — «Души прекрасные порывы». Это ж великий Пушкин.
— Верно, — говорил Мурза. — Только Александр Сергеевич во мраке николаевской России писал: «Мой друг, Отчизне посвятим души прекрасные порывы!» Вдумайтесь в контекст, уважаемый. А вы в наше светлое время, согретое заботой гения, вождя и учителя Иосифа Виссарионовича Сталина неизвестно от чьего имени призываете: «Души прекрасные порывы». Тогда уточните, чьи порывы и кто их должен душить? И для чего? Уж не на цензуру ли намек?
Журналисты не любили Мурзу, но всячески это скрывали. Мурза не терпел журналистов и вовсе не скрывал этого.
