Прощание - Смирнов Олег Павлович (читать книги без txt) 📗
12
Лобода не прятал взгляда, говорил напористо, в самое ухо:
– Ну, убьют нас, закопают, землю жрать будем. А проку, товарищ лейтенант? Фашистам мы страшны живые, а не мертвые! Погонят в плен – сбежим! Проберемся на восток, соединимся со своими и будем сызнова драться!
Так, с лету, не сообразишь. А если вправду удастся сбежать, уйти в леса, пробраться на восток к своим? Где они, свои? Уже и канонады почти не слыхать. Прав Лобода, мы живы и обязаны думать об одном, – как продолжать сражаться с врагом. Да, он жив! Скворцов ощутил это каждой своей клеточкой. И враз с нетерпеливой, жадной силой захотелось есть. Пожевать бы чего, затем курнуть. Можно и наоборот: сперва покурить, затем хоть погрызть сухарик. Простите, ребята, что я остался жив. Так получилось. Я не оправдываюсь, я еще сумею оправдаться перед вами: будет время. А возможно, и не будет…
– Пить! – сказал Скворцов, и Лобода поднес к его губам горлышко фляги.
Солнце припекало. Потрескивал, догорая, явор – от него тоже шел жар. Мутящая и как бы прожигающая вонь: горелое тряпье и резина, разлагающиеся трупы людей, лошадей, собак. Жирные золотистые мухи облепляли, лезли в рот – вместе с водой из фляги. Скворцов брезгливо отмахивался. Напившись, с помощью Лободы привстал, привалился спиной к глыбе. Полусидел, постанывал, шевелил губами, будто разговаривал сам с собой.
– Ну что, товарищ лейтенант? Законно я предлагаю? Что вы решили?
– Павло, – сказал Скворцов, – жрать землю нам не надо. Пусть ее жрут фашисты. Будем жить…
– Правильно, товарищ лейтенант!
– Не перебивай! Будем жить, а это значит – надо при первой же возможности бежать. И драться надо, как дрались!
– Дюже правильно, товарищ лейтенант!
– Вот и договорились, – сказал Скворцов и подумал: он, в сущности, повторил сержантовы мысли. А Белянкин, а Брегвадзе, а Варанов, а все погибшие поймут их и простят – мертвые живых. Потому что мы будем воевать, мстить до смертного своего часа, который отодвинулся. И весь смысл нашего нынешнего и будущего – сколько оно там продлится – существования: бить, бить, бить фашистов.
– Павло, – сказал Скворцов, – приведем себя в порядок. Морды хотя б ополоснуть, протереть хоть платком. От пыли отряхнуться…
– Для немцев, товарищ лейтенант? Чтоб видали: пограничник всегда пограничник?
– Для себя также. Подтянемся по всем статьям. Ты прав: пограничник всегда пограничник…
Лобода намочил скомканный, слежавшийся носовой платок, подал Скворцову. Тот обтерся, вернул. Начал обтираться Лобода – деловито, с толком. За этим занятием их и застала группа немцев во главе с фельдфебелем – от головы до пояса худ, костист, а зад толстый, раскормленный, походка – враскорячку.
– Переводчик, – сказал Лобода, продолжая обтираться.
Фельдфебель привел с собой распаренных, упревших и гогочущих солдат. Окружив Скворцова и Лободу, солдаты загоготали еще пуще, – от них разило шнапсом. Фельдфебель, улыбаясь, вынул изо рта сигаретку и произнес по-русски:
– Они смеются, что русские свиньи умываются.
– Сами свиньи, – процедил Лобода.
– Отставить, – процедил и Скворцов. – Держись в узде, не срывайся.
– Что, что? – насторожился фельдфебель.
– Что с нами будет дальше? – спросил Скворцов.
– Если сможете идти, поведем на сборный пункт военнопленных. Если не сможете, расстреляем.
– Господин фельдфебель, – сказал Скворцов, – я прошу передать мою просьбу вашему командованию: похоронить погибших пограничников.
– О, конечно! Немцы любят чистоту и порядок! Но хоронить ваших пограничников мы не будем, прикажем местным жителям…
Скворцов принялся выколачивать пыль из фуражки. Отряхивал свою и Лобода. А солдаты, глядя на них, гоготали, тыкали пальцами. Переводчик пояснил:
– Их веселит, что русские охорашиваются. Спрашивают: не побрить ли, не опрыскать ли одеколоном?
– Нет, – сказал Скворцов. – Обойдемся без одеколона.
Он стал сбивать пыль с плеча и тут услыхал, как взревели двигатели. Не переставая отряхиваться, повернул голову: танки, пятясь, разворачиваясь, уползали с заставы. Безнаказанно уползали. Безнаказанны и автоматчики – наглые, краснорожие и пьяные. Нет, наказание будет! Если б рука была тверда, если б было оружие! Когда рев двигателей стих, переводчик сказал:
– Вас бы привязать, руки к одному танку, ноги к другому и разорвать. Или повесить вниз головой. Или нормально повесить, ногами вниз. Или просто пристрелить. За то, что вы убили столько моих соотечественников. Но приказ командира батальона: отправить в плен… Встать!
И все исчезло для Скворцова, кроме Лободы. Сумеет Павло подняться? И, не веря себе, сам начал подыматься – одновременно с Лободой. Боль простреливала, гнула, не давала выпрямиться, от нее меркло сознание. Откуда же взялись силы? Измучены же, ослабели, ранены. Они встали, шатаясь. И, чтоб не упасть, шагнули друг к другу, обнялись, поддерживая один другого здоровой рукой. Фельдфебель не улыбался, солдаты не гоготали, – разглядывали пограничников. А Скворцов сквозь оранжевые круги, расплывавшиеся перед ним, пытался разглядеть тело Белянкина. Да, кажется, это Виктор, а вот это, кажется, Иван Федосеевич – рядышком лежат. Простите, друзья, и прощайте.
– Вебер! Грюнберг!
Из толпы выступили два автоматчика, щелкнули каблуками; сказав им что-то по-немецки, – Скворцов не понял, что именно, – фельдфебель повернулся к пограничникам:
– Ком! – И перевел: – Пошли!
Один автоматчик, рослый, дебелый, в куцем френчике, пошел впереди, второй ткнул стволом автомата Скворцова и Лободу в спину, пошел за ними. Фельдфебель шагал рядом:
– Шнеллер! Быстрей!
– Нох шнеллер! Еще быстрей!
Так он приказывал и переводил, а потом отстал. Скворцов и Лобода ковыляли, оступаясь, едва не падая, но не отпуская друг друга. Если что, свалятся вместе. Не свалятся! Иначе конвойные пристрелят. Быстрей? Еще быстрей? Скворцов не одинок, ему помогает Лобода, а он Лободе. Их двое, и сил у них вдвое больше. Боль сверлила темя, плечо, уходила к пояснице, к ногам и тут продолжала сверлить, казалось: слышно, как с хрустом вгрызается это сверло в кости. Сердце прыгало у глотки, казалось: выпрыгнет, и ты останешься без сердца, это значит умрешь. Когда они свернули в лесок, передний конвоир обернулся, сказал:
