Океан безмолвия - Миллэй Катя (книги серии онлайн TXT) 📗
По окончании очередной серии мы с Джошем забираемся в его пикап и едем покупать аккумулятор для моей машины. По дороге заезжаем на школьную автостоянку, ибо мне известны производитель и марка моего автомобиля, но этим мои знания ограничиваются. Очевидно, этой информации недостаточно, чтобы понять, какой нужен аккумулятор.
Джош смотрит на мой автомобиль, что-то записывает, потом берет у меня ключи, открывает капот. Рюкзак с учебниками у меня в руках, и я спрыгиваю из кабины. Хочу оставить рюкзак в своей машине, чтобы не таскаться с ним. Бросаю рюкзак и тут же ругаю себя за лень, ибо в этот самый момент к нам на стоянку направляется Тьерни Лоуэлл. И не она одна. Из школы вываливается толпа учеников, и я смекаю, что сейчас начало пятого, когда заканчиваются многие кружки и секции. А замечаю я именно Тьерни потому, что она по какой-то причине ненавидит меня. Ну да, я многим девчонкам не нравлюсь, мои наряды тому способствуют. Но Тьерни взглядом мечет в меня громы и молнии, будто застала меня за тем, как я кормлю ее собаку шоколадом. Обычно меня это не задевает, я запросто ее игнорирую, и вообще, мне не составляет труда уклоняться от встреч с ней. Как бы то ни было, сейчас я спрыгнула из кабины пикапа Джоша, сам он стоит у моей машины, и через минуту мы уедем. А это уже акт эксгибиционизма, который я пока не собиралась выставлять на всеобщее обозрение.
Мы тотчас же садимся в грузовичок, без слов, но в обоюдном стремлении поскорее убраться с парковки. Как только выезжаем на дорогу, я выглядываю в окно, смотрю, нет ли вокруг подозрительных машин. В кабине Джоша стекла тонированные, но я все равно не хочу рисковать. Убедившись, что за нами никто не наблюдает, я задаю вопрос, вертевшийся у меня на языке с тех пор, как мы покинули его дом.
– Так ты смотришь «Больницу»? – В общем-то, подтверждения мне не нужно. Я и так знаю, что смотрит. Взгляд Джоша устремлен на дорогу, но я вижу, как уголки его рта приподнимаются в полуулыбке, которая появляется на его лице, когда он чем-то смущен. В принципе, это просто улыбка, которую он пытается подавить.
– Да, – говорит он. Ладно, на мой вопрос он ответил, но на самом деле я хочу знать, как случилось, что он стал смотреть этот сериал, потому что… ну, сами понимаете. Меня, конечно, удивляет, что Джош оказался поклонником «мыльных» опер, но еще больше изумляет другое: он не ограничивается односложным ответом, а дает пространное объяснение, хотя я его об этом не просила. – Мама моя всегда его смотрела. Неуклонно. Ни одной серии не пропускала. Мы с отцом все время над ней подтрунивали. Когда она умерла, я все ждал, что она вот-вот вернется. Считал, что должен рассказать ей все, что показывали в ее отсутствие. Не хотел, чтобы она что-то пропустила, потому и смотрел. Каждый день. Через какое-то время понял, что она не вернется, но сам уже пристрастился. И просто продолжал смотреть. – Джош пожимает плечами, словно признавая этот факт, хотя мне непонятно, с чем конкретно он смирился: с тем, что его мама не вернется, или с тем, что он смотрит «Больницу». Может, он и сам толком не знает.
– Сколько тебе было?
– Восемь лет. Большой уже был, все понимал. Просто не хотел… не знаю… Папа пытался мне втолковать, но невозможно объяснить, что человека, которого ты видел каждый божий день, больше нет. Кто-то нажал кнопку «Удалить», и она исчезла. Мне было трудно понять, как это: однажды вечером приходишь домой, и выясняется, что человек, который еще утром смеялся, обнимал меня, вдруг просто перестал существовать. Я не верил, что такое возможно. Не хотел верить… Так что… вот… «Больница».
Я не отводила от него взгляда, пока он рассказывал. Впервые он поведал мне нечто существенное о себе. Мне стало стыдно, потому что сама я ничего ему о себе не говорила. Даже свое настоящее имя не назвала.
Он поворачивается, смотрит на меня, на лице – почти виноватое выражение. Или, скорее, оно выражает смирение? Потом Джош снова устремляет взгляд на дорогу. Минутой позже мы подъезжаем к магазину.
Теперь мне известен один из секретов Джоша Беннетта. Он сам мне его доверил. Жаль, что не могу вернуть ему этот секрет.
Глава 23
Когда кто-то стучит в мою дверь, я подсознательно жду, что мне опять принесли еду. После гибели мамы и сестры я прошел ускоренный курс науки скорби. Освоил все тонкости. Некоторые связаны с тем, какой реакции ждут от меня, но большинство – с тем, как должны реагировать окружающие. Не думаю, что на этот счет есть писаные правила, хотя, по идее, должны быть, ведь, как я мог убедиться, все ведут себя одинаково. И еда в этих правилах занимает не последнее место. Бабушка в свое время объясняла мне психологию такого поведения, но я ее тогда не слушал, мне было неинтересно. Люди должны понимать: да, тебе нужно питаться, но это не значит, что ты хочешь, чтобы они беспрерывно шастали в твой дом, используя жаркое и кофейные пирожные как предлог, чтобы поглазеть на твое горе.
В восемь лет я изучил все бессмысленные ритуалы соболезнования и пришел к выводу, что они всегда одинаковые. Я всегда мог рассчитывать на обилие еды и сострадания, которым не находил применения.
Порой твои незваные гости пытаются рассказывать тебе что-то смешное из того, что помнят. Но на самом деле эти истории совсем не смешные, а грустные. Потом вы смущенно смотрите друг на друга. В конце концов они поднимаются, прощаются. Ты благодаришь их за визит, хотя своим приходом они еще больше нагнали на тебя тоски.
Потом ты вынужден принимать гостей, которым нужен просто повод, чтобы посмотреть, распухло ли твое лицо от слез, сломался ты или еще нет, чтобы потом обсудить это с соседями. Вы видели беднягу Марка Беннетта и его сына? Какая трагедия! Так их жалко. Или что-то столь же банальное. Но раз люди принесли еду, значит, вправе перемывать вам косточки.
Через десять минут дверной звонок снова разражается трелью, и пошло-поехало, все сначала. И так изо дня в день. Слишком много извинений, горы еды. В основном лазанья.
Может, кто-то и находит успокоение в словах сочувствия, выражаемого для проформы, и в еде, которую нужно заново разогревать, но только не мы с отцом. Тем не менее мы всех благодарили. Принимали соболезнования, забирали у них контейнеры из алюминиевой фольги. Затем выбрасывали принесенную пищу и заказывали пиццу. Интересно, есть на свете хотя бы один человек, которого может утешить жаркое?
Потом я думаю о Ли и убеждаюсь, что иногда у твоей двери появляется кто-то, кто предлагает нечто получше, чем еда и сочувствие. Иногда приносят действительно необходимое, и это не дурацкое кофейное пирожное.
С Ли я познакомился, когда она появилась на крыльце моего дома с пресловутым контейнером из фольги. Двумя днями раньше умерла моя бабушка, и у меня таких контейнеров уже скопилось восемь штук: шесть стояли в холодильнике, два – на кухонном столе. Мне было пятнадцать, и я вздохнул с видимым отвращением. Но мой недовольный вздох относился к контейнеру, а не к ней. На ней был короткий зеленый сарафан, и выглядела она чертовски привлекательно. Только эти детали я и помню. Я видел ее в школе, но она училась на два класса старше, и мы никогда не общались. До того дня я даже не знал, как ее зовут.
Я взял у нее контейнер с едой – дар от ее мамы, которая знала мою бабушку. Пригласил в дом, потому что этого требовали правила приличия. Дедушки дома не было, и роль скорбящего хозяина мне пришлось исполнять в одиночку. Мы обменялись обязательными фразами, постаравшись не пропустить ни одной традиционной банальности. Через несколько минут стояния на кухне – сцена, претендующая на звание самой неловкой, – она спросила, есть ли дома еще кто-нибудь и не хочу ли я пойти в свою спальню. Думаю, так она собиралась выразить свое сочувствие, а я – поблагодарить ее за жаркое.
Тогда Ли пришла ко мне в первый раз. Но не в последний. Мы никогда официально не встречались. Никогда не тусовались вместе. Она приходила вечером, проскальзывала в мою комнату, или мы зависали где-нибудь в ее машине, но этим наши отношения ограничивались. Ограничиваются вот уже почти три года. Даже теперь, когда она в колледже, мы умудряемся придерживаться стандартного графика. Порой мы о чем-нибудь говорим, но никогда ни о чем существенном.
