Роза Галилеи - Шенбрунн-Амор Мария (лучшие книги онлайн txt) 📗
Залившись краской, подбираю поднос и пересаживаюсь, но есть не могу — из глаз потоком льются слезы, и остановить их не получается. Кажется, все смотрят на меня. Бросаю проклятый обед и выскакиваю из столовой.
Я надеялась, что никто не заметил унизительной сцены, но ничто не тайно в жизни товарищей, и вернувшаяся с обеда Далия набрасывается на меня с утешениями:
— Да ты не обращай внимания! У Рут в прошлом году роман был с Менахемом, они с Нимродом едва не разошлись, так теперь она боится, что он с ней так же поступит, вот и бросается на каждую, с кем он заговорит!
Я неубедительно делаю вид, что мне все равно, немного потрясенная осведомленностью общественности о личной жизни каждого члена общества. Спустя час заявляется сама бедовая Рути и долго неловко извиняется передо мной, тем самым еще больше подчеркивая меру нанесенной обиды. После ее ухода Эстер тут же уносится в воспоминания:
— У нас Сара изменила Гершону, так он застрелил и себя, и Довика, и ее!
— А что, — рассказы о примусах сбивают меня с толку, — измена была такой редкостью?
Но Эстер уклоняется от ответа, способного очернить память пионеров:
— Другие времена были! Это нынче только в кафе на Ибн-Гвироль норовят посиживать!
Видимо, эта когда-то увиденная и неприятно поразившая Эстер картина разложения нынешнего поколения, понапрасну растрачивающего жизнь по злачным местам, не дает покоя старушке. Чем еще занимаются городские, у которых ни земли, ни хозяйства, Эстер даже вообразить не в силах, знает только, что раз не доят и не пашут, то, значит, сплошь пустяками. Основательница Земли Израильской приводит пример былой похвальной принципиальности:
— Когда кибуц Гиват-Хаим разделился на Йехуд и Меухад, так с теми, кто в Йехуд ушел, мы на веки вечные все отношения порвали!
Я слышала о размежевании, и по сей день поселение Гиват-Хаим Йехуд стоит по другую сторону дороги от нашего Меухада.
— А из-за чего произошел ваш раскол?
— Как из-за чего? — Старушка всплескивает руками. — Они поддерживали партию Мапай, а мы — Мапам!
— И что, с одной буквой разницы вместе было не ужиться? Обе были рабочие партии…
Эстер хватается за плоскую грудь, где все еще пылают идеологические страсти:
— Мапайники изменили социалистическому лагерю! Они стали поддерживать западный блок! Что же, мы должны были молча смотреть, как они посылали лекарства в Южную Корею?
Оказывается, меня занесло в кибуц, основанный оголтелыми сталинистами!
— Саша, не обращай внимания, — спасает меня начальница. — Это в пятидесятые годы было актуально, а сегодня вся разница — те читают газету «Давар», а мы — «Аль а-Мишмар»!
— «Давар» — дрянь газета! — непримиримо заявляет Эстер. — Далия, я себе взяла полметра от этой фланели и семьдесят пять сантиметров ситца. Вычти с меня!
Она собирается после обеда шить городским внукам. Далия небрежно машет рукой:
— Не важно, Эстер, это никому не нужные остатки!
Но от Эстер не отмахнешься.
— Вычти! Не твое добро, чтобы им разбрасываться! Я ради него всю жизнь трудилась и теперь имею полное право, чтобы ты общественное имущество берегла и с меня вычитала! — Пятнистыми руками любовно разглаживает отрезы, наверное представляя в них далеких внучат.
Далия учит меня обметывать петли. Я спрашиваю:
— А теперь мы к какой партии принадлежим?
— Движение, конечно, поддерживает Рабочую партию, но члены кибуца имеют право и думать, и выбирать, кого хотят. Особенно теперь, когда у власти Ликуд… Только кто же попрет против собственных интересов?
— А Ликуд против нас?
— Против, конечно. У них свой электорат, жители городков развития. Ему надо что-то дать, а чтобы что-то дать, это что-то у кого-то надо забрать. — Далия поджимает губы. — Один малахольный Шмулик за них голосовал! Отнекивается, но шила-то в мешке не утаишь!
Учитывая, что голосование тайное, я вновь поражена прозорливостью товарищей.
— Как это здесь все всё про каждого знают?
— Ну, разумеется! Мы же под постоянным рентгеном живем!
Вечером спрашиваю Рони:
— Чем этому Ликуду не нравятся кибуцы? Ведь кибуцы сами свою землю завоевали и удержали! Они же создали в стране сельское хозяйство!
— Мало ли что… — Рони пожимает плечами. — Заслуги бывшие, а привилегии — нынешние.
— Какие привилегии? У них же нет ничего своего!
— Это у тебя ничего своего. А у кибуцных движений и земля, и заводы, и монополия сельскохозяйственного кооператива Тнува.
По-моему, только справедливо: у кого же и должна быть земля, как не у тех, кто ее обрабатывает? Впрочем, не это самое интересное. Рассказываю Рони о бурных отношениях Рути и Нимрода. Он удивляется:
— А Рути-то с чего ревновать?
— А тот, кто изменил, после этого сам начинает подозревать другого, — я пускаюсь в дебри психоанализа, внимательно наблюдая за сердечным другом.
Рони смеется, притягивает меня к себе и небрежно замечает:
— Не волнуйся, я тебя ни к кому не ревную.
Слышать это больно.
Я понимаю, что в столовой никто не пытается намеренно меня обидеть и я не отверженная. Просто каждый садится с теми, с кем работает или с кем дружит, а у меня все еще нет ни единой подруги. Но это понимание не облегчает те пятничные вечера, когда Рони занят на дежурстве. Девушки каждый третий или четвертый выходной дежурят в детских домах и в столовой, чтобы люди всегда были сыты и дети присмотрены, а мужчины — в коровнике, индюшатнике и на прочих горячих участках хозяйства.
Все праздники и еженедельный приход царицы-субботы справляются в кибуце с большой помпой: пусть не читается ни единая молитва, не совершается омовение рук, не преломляется хала, не пьется вино, не кошерна пища, зато происходит «замена религиозного смысла праздника национальным наполнением» — Рош-а-Шана превращается в простой еврейский Новый год, Шавуот — в праздник урожая, Песах — в исход евреев из диаспоры. Легче всего с Ханукой, отмечающей победу Маккавеев над греками, но и остальные, менее податливые даты, включая Судный день, все же обеспечивают вескую причину поесть, повеселиться и отдохнуть.
Одна Эстер принципиально выходит на работу в Судный день.
— Бога нет! — убежденно заявляет она. — А значит, и никакого Страшного суда тоже не существует! Так что праздновать нечего!
Довольная неопровержимой логикой своего довода, воинствующая атеистка прихлебывает йогурт и осторожно жует вставными челюстями предварительно растертый вилкой банан, демонстративно оскверняя пост назло раввинам, религиозным предрассудкам и прочим средневековым мракобесиям, несовместимым с прогрессивным обликом социалиста-кибуцника.
Нынешние поколения уже не сплошь убежденные богоборцы, в праздничные вечера все наряжаются, семьями и группами сходятся в торжественно освещенную и украшенную столовую. Оказаться в такой день неприкаянной немыслимо. Я прилагаю унизительные усилия, чтобы заранее договориться и прийти в столовую с кем-нибудь из знакомых. Если не удается — предпочитаю остаться в своей комнате голодной.
С одной стороны, бурлящая динамика кибуцной жизни ввергает каждого в гущу людей, а с другой — обрекает изгоев на тяжкие муки неприкаянности среди сплоченных масс. Этими сложностями я предпочитаю не делиться с Рони. Он, всеобщий любимчик, не может себе представить подобных проблем, и мне не хочется, чтобы он знал, насколько я одинока и зависима от него. Меньше всего я рвусь выглядеть жалкой именно в его глазах. Пока я сама потихоньку справляюсь с трудностями, мне кажется, другие их не замечают, и мне удается сохранить достоинство. И все же, возможно, со стороны я не представляю достаточно героическую фигуру — вскоре после случая с Рути ко мне подсаживается опекун группы Ицик и заводит разговор о взаимоотношениях кибуца и личности.
— Людям трудно с отличными от них! Кибуц — это настоящее прокрустово ложе, и беда тому, кто не может в него уложиться, — рассуждает мудрый руководитель. — Как организация мы, разумеется, отдаем себе отчет в том, что нельзя всех причесать под одну гребенку. Нам понятно, что любому обществу нужны нетривиальные люди, что они, как мутации, добавляют в него необходимые изменения и новшества.
