Атлант расправил плечи. Трилогия. - Рэнд Айн (книги бесплатно без регистрации полные TXT) 📗
Страх того, что за ней следят, казался не совсем реальным, сейчас все страхи не могли быть для нее реальными. Дагни задалась вопросом: чем вызвана неестественная легкость ее тела — напряженностью или расслабленностью. Оно казалось так туго натянутым, что у него сохранилась лишь одна способность — двигаться; разум казался не имеющим значения, словно двигатель, установленный для автоматического контроля за абсолютом, сомнений в котором уже не может быть.
«Если бы голая пуля, — подумала Дагни, — могла что-то чувствовать в полете, она чувствовала бы именно это: только движение и цель, больше ничего». Подумала она это смутно, отрешенно, словно ее личность была нереальной; сознания ее достигло только слово «голая»: голая… лишенная всяких забот, кроме цели… номера «367», номера дома на набережной Ист-Ривер, который повторял ее разум, номера, который она так долго запрещала себе вспоминать.
«Три-шесть-семь, — думала Дагни, высматривая впереди дом среди угловатых зданий, — три-шесть-семь… он живет там… если только жив…» Ее спокойствие, отрешенность, уверенность шагов исходили из уверенности, что с этим «если» она больше не может существовать.
Она существовала с ним десять дней, и прошедшие ночи были просто последовательностью, приведшей ее к этой, словно сила, движущая ее сейчас, представляла собой звук ее все еще безответно звучащих шагов в туннелях Терминала. Она искала его в туннелях, ходила часами из ночи в ночь, часами той смены, в которую он когда-то работал, по подземным переходам, платформам, мастерским, заброшенным путям, никому не задавая вопросов, никому не объясняя своего присутствия. Она ходила без страха и надежды, движимая лишь чувством отчаянной преданности, близким к чувству гордости.
Истоком этого чувства были те минуты, когда она останавливалась с внезапным удивлением в каком-то темном подземном уголке и слышала слова, всплывавшие в ее сознании «Это моя железная дорога», — когда смотрела на вибрирующий от стука далеких колес свод. «Это моя жизнь», — когда ощущала внутри какой-то сгусток напряжения. «Это моя любовь», — когда думала о человеке, который, возможно, находился где-то в этих туннелях. «Между этими тремя вещами не может быть конфликта… в чем я сомневаюсь?.. Что может разлучать нас, здесь, где место только ему и мне?..» Потом, вновь осознав положение вещей, твердо продолжала идти дальше с тем же чувством нерушимой преданности, но слыша иные слова: «Ты запретил мне искать тебя, можешь проклясть меня, можешь меня бросить… Но по праву того факта, что я жива, я должна знать, что и ты жив… я должна увидеть тебя живым… Не остановиться, не заговорить с тобой, не коснуться тебя, только увидеть…» Она его не видела. И прекратила поиски, когда заметила любопытные, удивленные взгляды подземных рабочих.
Дагни организовала собрание путевых рабочих Терминала под надуманным предлогом укрепления их духа. Она устраивала это собрание дважды, чтобы оглядеть всех поочередно, при этом повторяла ту же самую невразумительную речь, испытывая стыд оттого, что произносит банальности, и гордость оттого, что для нее это уже не имеет значения, глядела на изможденные, озлобленные лица людей, которым было все равно, заставляют их работать или выслушивать бессмысленные речи. Однако в толпе рабочих она не видела его лица. «Все присутствуют?» — спросила Дагни мастера. «По-моему, да», — равнодушно ответил он.
Она околачивалась у входов в Терминал, разглядывая шедших на работу людей. Но входов было много, а места, откуда можно наблюдать, оставаясь незамеченной, не было. Она стояла в сумерках на блестевшем от дождя тротуаре, прижавшись к стене склада, подняв к скулам воротник пальто, капли дождя падали на поля ее шляпы, стояла видимой с улицы, зная, что во взглядах проходящих сквозят узнавание и удивление, зная, что бдение ее опасно бросается в глаза. «Если среди них был Джон Голт, кто-то мог догадаться о причинах моего стояния там… если среди них не было Джона Голта… если бы в мире не было Джона Голта, — размышляла она, — то не существовало бы опасности, и не существовало мира».
«Не существовало бы ни опасности, ни мира», — думала Дагни, идя по улицам в районе трущоб к дому номер 367, который был или не был его домом. Она задавалась вопросом, что ощущает человек, ждущий смертного приговора: страх, гнев, беспокойство, только ледяную бесстрастность света без тепла или познания без ценностей.
От ее ноги отлетела со стуком жестяная банка, этот звук слишком долго и слишком громко бился о стены словно бы покинутого города. Улицы казались опустевшими из-за изнеможения, а не отдыха, словно люди за стенами не спали, а лежали, свалившись без сил. «Он будет в этот час дома после работы, — подумала Дагни, — если он все еще работает… если у него все еще есть дом…» Она поглядела на трущобы: крошащаяся штукатурка, облезающая краска, выцветшие вывески разорившихся магазинов с ненужными товарами в немытых витринах, с прогнутыми ступенями лестниц, по которым опасно подниматься, бельевые веревки, где висела непригодная для носки одежда. Все это погубленное, заброшенное, незавершенное — искореженные памятники проигранного соперничества с двумя врагами: «нет времени» и «нет сил». И Дагни подумала, что Голт прожил здесь двенадцать лет, хотя у него была потрясающая способность облегчить труд человеческого существования.
Какое-то воспоминание пробивалось на поверхность ее сознания, и тут она вспомнила Старнсвилл. «Так будет везде». Дагни содрогнулась. «Но ведь это же Нью-Йорк!» — мысленно выкрикнула она в защиту того величия, которое любила; потом услышала произнесенный с непреклонной суровостью приговор своего разума: город, оставивший его на двенадцать лет в трущобах, проклят и обречен на будущее Старнсвилла.
Потом это вдруг перестало иметь значение; Дагни испытала странное потрясение, словно от внезапно наступившей тишины, какое-то ощущение оцепенения внутри, которое приняла за ощущение покоя: над дверью старого дома она увидела номер «367».
Дагни подумала, что она спокойна, только время неожиданно утратило непрерывность и разбило ее восприятие на отдельные эпизоды: она осознала тот миг, когда увидела номер дома, потом тот, когда взглянула на список жильцов на доске в пахнувшем плесенью вестибюле и увидела слова: «Джон Голт, пятый этаж, задняя сторона», которые нацарапал карандашом кто-то безграмотный. Затем последовало мгновение, когда она остановилась у лестницы, глядя вверх на исчезающие углы перил, и внезапно прислонилась к стене, дрожа от ужаса, потом тот миг, когда ощутила касание ногой первой ступеньки, следом единую, неразрывную последовательность легкости, подъема без усилий, сомнений и страха, ощущение лестничных маршей, уходящих вниз под ее уверенными шагами, словно инерция ее неудержимого подъема исходила из прямоты ее тела, расправленности плеч, подъема головы и серьезной, ликующей уверенности, что в момент окончательного решения она ждала от жизни не катастрофы в конце подъема по лестнице, который занял у нее тридцать семь лет.
На верхнем этаже Дагни увидела узкий коридор, стены его тянулись, сужаясь, к неосвещенной двери, до ее сознания дошел скрип половицы под ногами. Она ощутила нажим пальца на кнопку звонка, услышала звонок в неизвестном пространстве за дверью. Она ждала, услышала отрывистый скрип доски, но он донесся с нижнего этажа. С реки доносился протяжный гудок буксира. Потом Дагни поняла, что упустила какой-то отрезок времени, потому что следующий миг походил не на пробуждение, а на рождение: два звука словно бы вытаскивали ее из пустоты — звук шагов за дверью и поворачиваемого в замке ключа. Но ее словно бы не существовало до той минуты, пока перед ней вдруг не открылась дверь, и возникшим на пороге человеком был Джон Голт. Он стоял в дверном проеме, одетый в широкие брюки и рубашку, чуть склоняясь вбок.
Дагни поняла, что его глаза уловили этот миг, потом быстро окинули взглядом прошлое и будущее, этот молниеносный процесс вычислений привел настоящее под контроль его сознания. Когда складка на рубашке шевельнулась от его дыхания, Дагни увидела улыбку радостного приветствия.
