Семья - Федорова Нина Николаевна (книги онлайн полные версии .txt) 📗
Портреты Аллы во всех возможных вариациях почти полной балетной наготы украшали стены комнаты мадам Климовой. Мать показывала их с гордостью, но глядящему на Аллу было ясно, что ей за тридцать, и что она – не больше как третьестепенная балерина, в третьестепенной труппе, кочующей по Азии, и, главное, что Алла некрасива, чахоточна и несчастна. Последних обстоятельств ее мать никак не замечала. Упрямо она «творила легенду».
Другая легенда творилась уже самой Аллой, там, на островах. «Моя святая мученица мать» было содержанием этой легенды. За неимением иного Алла обожала мать. Она уже очень давно не жила с ней. Для легенды требуется приличное расстояние. Пространство и время окружили «страдалицу мать» ореолом святости. Для нее она танцевала. Это была великая жертва, так как в душе Алла была скромной и застенчивой женщиной, и если бы ее спросили, из всех профессий она выбрала бы быть няней или сестрой милосердия. Но мать сделала ее балериной, так как «розы разбросаны на этом пути». Алла стеснялась своих партнеров, своих портретов и танцев, но «святая мать» нуждалась в сотне долларов в месяц, чтобы «влачить» существование, и Алле приходилось их вытанцовывать. Конечно, с самого начала не было для нее никакой надежды отличиться на этом поприще, а с годами Алла опускалась все ниже. В минуты тоски она открывала медальон с портретом матери и нежно целовала его: «Все для тебя, дорогая!»
Мадам Климова внесла новую струю в жизнь дома № 11. Прежде всего она решила отпраздновать новоселье, пригласив весь «цвет русской эмиграции» Тянцзина. Лист приглашенных составить было ей нелегко. Одни уже не были достойны, чтоб она подала им руку. В лояльности других к русскому трону возможно было сомневаться. Кое-кто огрубел, иные обнаглели, а со многими просто невозможно было встречаться. Для чая она потребовала столовую, «не привыкши давать чаи по спальням». В своей комнате она устроила «гнездышко» и полумрак – и вышел «будуар». «Свет делает все таким грубым», – и лампа покрыта розовым абажуром. Она надушила мебель японским одеколоном Сада-Яко. Не доставало цветов, – ах, они так дороги в январе! Она собрала букет, откалывая цветы от шляп, пальто и платьев – и этот букет был поставлен на столе «в будуаре». Всем распределены были роли: Дима будет открывать входную дверь («это сделает его похожим на пажа»); профессор будет Принимать пальто и шляпы. Мать будет разливать чай (как компаньонка в хорошем доме). Лида будет разносить чай и печенье (за это ей было в будущем обещано знакомство с Аллой). Анна Петровна будет на кухне мыть чашки и следить за посудой. К.ан будет кипятить воду для чая («все на местах, не будет ни суеты, ни сутолоки»). Миссис Парриш была приглашена как гостья, но она холодно отклонила приглашение, без извинений и объяснений причин. Японцам было приказано нe показываться на глаза и пользоваться черным ходом. Мистер Сун исчез сам собой.
Мадам Климова открыла прием, начав беседу о загадочной славянской или, точнее, русской душе, совершенно никому непонятной. Всем другим народам, нациям и расам оставалось только смотреть и удивляться. Но ей не дали полностью развить тему, так как цвет эмиграции любил и сам поговорить, и обычно во вдохновенных монологах. Уже раздавался «глас» старика генерала, большого знатока военной стратегии. Он был не столько ее знатоком, сколько ее мучеником.
– Не сплю ночей, – плакался он горько, говоря о текущей войне. Он вынимал карты из кармана и раскладывал их на чайном столе. – Вы посмотрите только, что они делают! Какая стратегическая безграмотность!
Профессор крикнул ему из коридора, что стратегия вообще не есть наука, так как в ее приложении к делу играют роль не столько фактические данные – число верст, пушек, солдат, – сколько глупость главнокомандующего. Когда генерал услышал это «кощунство» от штатского, он осунулся и побледнел.
– Идите сюда! – кричал он в коридор. – Смотрите на карту: вот тут стоят японцы. Тут китайцы. Что надо сделать?
Никто не знал, что надо сделать, и не интересовался этим.
Тогда генерал начал объяснять, низко наклонив свою старую седую голову над картой, мешая всем пить чай. Эта голова и это лицо казались бы детскими, жалкими, если бы не пара усов. Они грозной горизонтальной линией расходились от лица и вдруг под прямым углом подымались вверх, оканчиваясь остро, как колючки. Усы спасали репутацию генерала как воинственного и даже жестокого человека.
– Лида, петь! – приказала мадам Климова, желая прервать «скучные» разговоры о войне.
Лида не знала ее любимого романса «Дышала ночь восторгом сладострастья» и на новый окрик мадам Климовой смутилась и убежала из столовой, вызвав замечание о том, как дурно воспитана современная молодежь. «Это – не мы, нет». Разговор разбился на группы, и только один Дима, выпучив круглые глазки, внимал генералу. И когда изложение ошибок и японских и китайских войск было закончено, Дима произнес с чувством:
– Ах, как жаль, что они вас не спросили!
Чай был выпит, и хозяйка продвигалась с гостями наверх в «будуар», давая понять, что она занимает две комнаты, для удобства – в разных этажах. Вообще большая часть того, что говорила мадам Климова, не имела отношения к истине. Ложь являлась второй натурой этой дамы.
Начать с «благородного происхождения» из родительского дома с колоннами, который теперь она могла видеть только как бы в «тумане», вплоть до того, что не смогла бы ответить на прямой вопрос, где этот дом находился. В действительности ее отец был зубным врачом в уездном городе, где люди вообще избегали лечить зубы. Семья бедствовала. Пять дочерей, все пять большие сплетницы, ссорились от скуки между собою, когда не было новостей в городке. В доме всегда кто-нибудь с кем-нибудь не разговаривал: всегда были секреты от всех, интриги против родителей и право мести между собой. Женихов не было. И вдруг она, средняя, по имени Додо (Дарья), вышла замуж за капитана Климова. Хотя он не был ничем замечателен, к тому же беден, для Додо это был триумф. Четыре сестры заболели от зависти. Мать не верила своим ушам; отец предрекал, что капитан Климов еще откажется, на что четыре сестры хором отвечали, что и у них такое же предчувствие. Но Климов был бравый малый и, даже поняв, в какое осиное гнездо попал, от слова не отступился, настаивая лишь на том, что, поженившись, они уедут. И тут же начал хлопоты о переводе. У Додо кружилась голова. Она казалась себе сверхъестественным существом, всех лучше, кому все позволено, кто всегда прав. Это чувство уже больше ее не покидало. Оставив родительский дом, она оставила и реальность. Она вступила в фантастическую жизнь, сочиняемую ею самой. Ее мечтой был аристократизм. До революции невозможно было развернуть эту фантазию, но после нее, когда все сословия смешались в бегстве, она дала волю и воображению своему, и языку. Чего только она не рассказывала об этой прошлой «такой блестящей, такой прекрасной, теперь – увы! – разбитой жизни». Кое-кто верил, но преимущественно те, кто был того же класса и воспитания, что и мадам Климова. С каждым рассказом она повышала покойного капитана в чинах, пока он не стал генерал-губернатором. Дальше она боялась идти. Чудеса его храбрости, его остроумие в гражданской войне действительно превосходили всякое воображение. Она говорила все это с увлечением. В какой-то мере она была художником и испытывала всю радость творчества. Но прекрасной правды, что Климов был простой честный человек и умер как солдат, на посту и без блеска – этого она не догадалась рассказать даже дочери Алле. А между тем Алла была вся в отца.
Покончив с мужем, мадам Климова за последние годы перешла на рассказы о дочери.
И сейчас, сидя в полутемном «будуаре», она повествовала:
– И вот индусский принц Рама-Джан умоляет Аллу: «Будьте моей женой, и вам будут принадлежать лучшие драгоценности Азии. Фактически все подвалы под этим моим дворцом полны драгоценных камней. Они ждут вас. По понедельникам вы будете носить изумруды, по вторникам – рубины, по средам – сапфиры. Затем следует постный день недели – вы будете носить только опалы».
