Нет царя у тараканов - Вайсс Дэниэл Ивен (книги без регистрации TXT) 📗
– О нет, папочка. Думаю, тебе поможет особый массаж Амброзии.
– Да уж, инфекций мне не надо.
Она терлась об него, прижимаясь к нему грудями. С милой улыбочкой заглянула ему в лицо и спросила:
– Дашь маленькой Амброзии пару дорожек?
– Прости, малышка. Все продал.
Я вернулся под шляпу. Под лентой еще оставались вздутия. Скупердяй.
– Ну пожалуйста, сладенький, – замурлыкала она. – Только одну?
– Я не могу дать то, чего нет.
Она опустилась на диван. Пружины ее не волновали.
– Слушай, сука, у меня ничего нет. Будешь приставать – уйду, – пригрозил Руфус.
– Не буду. – Она уложила его на диван. Ложась, он прикрыл рукой мошонку.
– Мне надо немножко, потому что я скучаю, папочка, – приговаривала она. – Я сёдни с Эммой трепалась, говорю: «Знаешь, я моего Руфуса люблю, только скучаю немножко иногда», а она говорит: «Да-а, я поняла, про что ты, пока Рамзес в каталажку не загремел, его подолгу не было, только теперь дольше, потому что он в каталажке». А я говорю: «Я иногда думаю – рехнусь», – а она говорит: «Я поняла, про что ты, потому что мне так же было, пока Рамзес в каталажку не загремел…»
Руфус клевал носом, и оживленное лицо Амброзии все больше выползало из-за края шляпы.
– Руфус, ты слушаешь? Он вздернул голову.
– Еще бы, сладенькая. Пошли в кровать.
– Хорошо, любовничек. Я только в ванную на минутку.
Тряся ягодицами, она продефилировала в коридор. Руфус включил телевизор – показывали профессиональный рестлинг. Наконец она вернулась – в ночной сорочке, волосы заплела и сияет, точно Будда.
– Что за хуйня у тебя с лицом?
– Вазелин, папочка. Буду тебе молодой и красивой.
– Девочка, давай ты не сегодня будешь молодой и красивой.
– Каждую ночь, сахарный мой. – И она склонилась для поцелуя.
Он отпрянул и вытер лицо.
– Размазывать по мне это дерьмо не надо, а? Мы направились в спальню. Она усадила его на кровать, встала перед ним и медленно стащила ночнушку. Млекопитающее из млекопитающих. Груди свисают до пупа, но упругие, полные и вширь раздаются примерно на столько же. Черные, плоские соски диаметром почти с американского монстра. Мясистые, крепкие плечи и руки, пухлый живот. Куст пушистый, как любая негритянская голова, что я видел сегодня на улице.
Она повернулась к Руфусу так, чтобы он разглядел ее со всех сторон. Стоя в профиль, продемонстрировала крутые линии ягодиц и втянутый для пущей безопасности живот. Превосходная конфигурация, я такую наблюдал только у негритянок. Она держалась так, словно ей нравится быть громадным пышнотелым сексуальным объектом. Вряд ли даже восхитительная Руфь сравнится с Амброзией в репродуктивной способности.
Руфус разделся догола, оставив только шляпу – ее он просто сдвинул на затылок. Он приблизил лицо к ее зарослям – попробовать на вкус. Я слышал, в их племени так не принято. Его волосы и ее муфта перепутались – не понять, где что. Я не двигался; останься я с Амброзией – навеки превращусь в изгоя. Не то чтобы мне были неприятны ее пары. Вовсе нет. Прямо скажем, мускусный запах ее вагины не сравнится ни с каким ощущением в мире – даже со вкусом Руфи.
Гормоны Руфи опьяняли. Но Амброзия – воплощенная история. Ее запах – не просто сущность секса; он – потерянное звено эволюции. Как и наши феромоны, ее аромат поведал мне всю историю с начала времен. В человеческом запахе различались маленькие приматы, что первыми рискнули спуститься с дерева. Первые четвероногие создания; амфибии, полные отчаянной решимости жить на суше. Я уловил отчетливый аромат рыбы и примитивных морских гадов времен первых многоклеточных и первых одноклеточных, что мечутся в девственном болоте, изначальном бульоне, откуда мы все произошли. Руфус не просто лизал пизду – он припадал к Корням.
Амброзия оказалась пугающе пылкой, она рычала и металась, поощряя Руфуса задыхающейся болтовней о его мастерстве. Она кричала, тело ее содрогалось в конвульсиях, она стискивала бедрами его голову и молотила кулаками по кровати. На всякий случай я спрятался под шляпу.
– О-о, папочка, ты меня убиваешь! – Через несколько минут она слегка пришла в чувство и простонала: – Заполни меня, любимый. Заполни до краев.
Я высунулся посмотреть на Руфуса. Он приподнялся на коленях, его пенис торчал из поджарых бедер остро заточенным карандашом. По сравнению с ним Айра – просто призовой буйвол. Когда Руфус покрыл Амброзию, она отреагировала столь бурно, что я задумался, возбуждает ее папочкин член или папочкины чеки.
– Храни мою душу! – через несколько минут сказал Руфус и откатился. Амброзия мгновенно заснула. Я думал, мы отправимся по своим делам, но Руфус ткнулся лбом в одеяло рядом с ее плодородной промежностью и уснул.
Я спал хорошо, хотя видел яркие сны о Серенгети. Когда Руфус проснулся, солнечный свет уже пробивался сквозь закопченное стекло. Он начал одеваться. Проснулась Амброзия. Она приподнялась на локтях и призывно выставила груди.
– Мамочка приготовила тебе подарок за то, что ты был такой хороший прошлой ночью.
– Нужно идти, сладенькая. У меня дела.
Внезапно она превратилась в фурию.
– Не зови меня «сладенькая»! Может, ты каждую свою шлюху зовешь «сладенькая». Ты что, не знаешь, как меня зовут?
Руфус вертелся перед треснутым зеркалом в ванной, пытаясь обозреть свою физиономию целиком.
– Конечно, сладенькая, – ответил он.
– Когда я тебя увижу? – раздраженно спросила она.
– Когда я вернусь. – И мы вышли.
Прекрасный день, холодный и бодрящий. Голова Руфуса грела в самый раз. В этом районе шикарные сточные канавы: с куриными костями и кожицей, окурками, собачьим дерьмом, презервативами, слюной и еще кучей всего. Я слышал восторженное чавканье тысяч моих кузенов покрупнее.
Руфус пользовался успехом.
– Как делишки? – спрашивал он встречных, а еще чаще: – Как оно? – и все непременно отвечали ему теми же словами.
Нечесаные люди в задубевших от грязи лохмотьях набитыми пакетами метили территорию на пустых дорожках. У подъезда на перевернутом деревянном ящике сидел подросток – он делал пометки на страницах «Войны и мира». Я был потрясен. Когда мы проходили мимо, я выбрался на краешек шляпы. Страницы были покрыты кружочками: он обводил каждую букву "и".
Скоро пейзаж стал меняться. Все меньше заброшенных домов. Среди барахольщиков попадались барахольщицы. Улицы чище; это избирательный участок, он белее. Клей сдержаннее: мужчины не пристают к женщинам, не свистят и не шипят им вслед, только смотрят лукаво. Женщины гетто порой улыбались бесстыдным комплиментам, но эти женщины, богаче и бледнее, мужчинам, что ими восхищаются, выказывали одно презрение.
Мы шли по университетскому кварталу. Я его опознал не по учебным корпусам, библиотекам или молодежи с книгами. Я увидел троих иранцев, цепями прикованных к забору и окруженных плакатами, что призывали Америку освободить Иран от тирании мулл.
Они окликнули нас. Руфус обернулся.
– Вы по заслугам огребли, свами. Не бери американцев в заложники. Не тащи свое дерьмо в США, а то разбомбим вас к ебеням. – Интересно, что ответил бы Айра.
Уличные проповедники множились на глазах. На следующем перекрестке за столом для бриджа сидели две слоноподобные тетки во фланелевых рубашках. Весь стол завален брошюрками. В заголовке значилось: «Порнография – насилие над женщиной».
– Остановим порнографию, уважаемые женщины! Остановим порнографию, уважаемые женщины! – монотонно распевали тетки. Одна встала и помахала нам желтой петицией.
– Ты шутишь? – возмутился Руфус. – Такая, как ты, – насилие над порнографией. У тебя голова какого размера? Пожалуй, куплю тебе мешок.
За соседним столом восседали два костлявых мужика с короткими бородами. Эти лишь проводили Руфуса взглядом. Женщина, призывающая вступить в местную добровольную военную дружину, тоже не обратила на нас внимания.
Затем человек ростом примерно с Малого, черный и с бритой головой, двинулся прямо к нам. На правом бицепсе у него была вырезана татуировка: – «АТТИКА 1970». Даже Руфус попытался его обойти. Но человек взял его за руку и сказал:
