На улице Дыбенко - Маиловская Кристина (читаем книги онлайн бесплатно полностью TXT, FB2) 📗

Сережа постучал деревянной колотушкой в калитку. Во дворе залаяла собака. Рэмбо терпеливо сидел у ног.

—  Отворяй, свои! — крикнул Сережа.

Сквозь щели в заборе Кира увидела, что из дома вышла женщина и пошла к калитке. Она отперла калитку и всплеснула руками.

—  Вот оглашенный! Почему не предупредил?

—  Нежданчиком решил.

—  Он решил, значить. А у меня ни пирогов, ничего нет. А он с гостями, — женщина кивнула в сторону Киры.

—  Угомонись. У нас своего добра полный багажник. Вон лучше человеку помоги. Укачало ее.

Женщина взяла бледную Киру за руку и повела за собой, тяжело переваливаясь с одной ноги на другую, как утка.

—  Пойдем, дите, со мной. Я как похляжу, уморил он тебя. Етот охлашенный по дорогам так скачить, так скачить, что мне сердцем кажный раз плохо деица. Доскачица однажды! Ой, доскачица!

Женщина погрозила кулаком в пустоту.

—  Не галди! — крикнул вслед матери Сережа и пошел к машине.

Рэмбо, поскуливая, перебирал лапами. Ему тоже хотелось пойти за Кирой, но он ждал отмашки хозяина. * * *

—  Зоя Викторовна я. Не знаю уж, как тебе сподручнее, хошь, тетей Зоей зови. Тебя-то как звать?

—  Кира.

—  Не слыхала такого имени. Русское имя-то? Православное?

—  Не знаю.

—  Тах ты ж некрещеная, что ли?

—  Нет.

Зоя Викторовна покачала головой и полезла в холодильник.

—  Припекаить на дворе. Ирьяну хошь?

—  А что это?

—  А ты попробуй.

Зоя Викторовна налила белый напиток в стакан.

Кира выпила.

—  Нравится?

—  Знаете, — сказала Кира, — я в Азербайджане жила, там пили похожий напиток. Айран назывался. Мне Сережа рассказал, что вы из казаков, а казаки они много у турок заимствовали. То есть напиток этот турецкий, скорее всего, а казаки переняли рецепт.

Зоя Викторовна так и не поняла, понравился ли напиток Кире.

—  Ой, намудрила, — убирая бидон в холодильник, сказала Зоя Викторовна, — отродясь мы ирьян пили. А турок у нас тут днем с огнем не сыщешь. * * *

Сережа укладывал продукты в холодильник. Зоя Викторовна, заговорщицки наклонившись, говорила ему под руку:

—  Девчушка-то нерусская, поди?

—  Русская, русская.

—  Некрещеная?

—  Покрестим.

И, будто поняв, что сын не настроен на диалог, распрямлялась и, упирая руки в боки, скандально вопрошала:

—  А пива куда столько набрал? Ты смотри на него! А водки! Водки-то! Царица Небесная!

—  Не галди!

—  Ей-то хоть восемнадцать есть? Почто дите спаиваешь, бесстыжий?

—  Не галди, тебе говорят! * * *

—  На Дон пешком пойдем. Тут недалеко.

Они шли по улице, и Кира замечала в окнах домов любопытные лица. Чумазые дети, игравшие в лопухах, выползали на нее посмотреть.

Сережа ухмылялся. * * *

—  Вот тут местечко, я тут в детстве рыбалил. Тут хорошо.

Он выложил из рюкзака пиво и рыбу.

—  Садись. Щас посолонцуемся чуток и купаться пойдем.

Трава в мае чистая, на ней приятно сидеть и лежать.

Кира смотрела на Дон, на деревья, склоняющие к воде свои гибкие ветви, на паром, переправляющий людей с одного берега на другой, и думала, что нет тут ни Пастернака, ни Цветаевой, ни библиотек, а люди здесь живут. Живут своей жизнью. Не лучше и не хуже.

—  Это синец, гляди. — Сережа разрезал рыбу ножичком. — Получше, чем рыбец, будет. Хотя некоторые и считают иначе.

Пока Кира пробовала разную рыбу, она слушала о том, как ее нужно ловить, потом солить, вымачивать, а уж потом вялить. Чехонь, лещики, подлещики…

Сережа сидел на траве, подогнув одну ногу под себя.

—  Пузырь надо аккуратно отделить. И поджечь. Гляди.

Он чиркнул зажигалкой. Пузырь заскворчал и начал скукоживаться на глазах.

—  Ешь.

Кира жевала что-то, похожее на горелую жвачку с привкусом рыбы.

—  Вкусно?

Она не спешила. Ей хотелось лучше распробовать.

—  Нет, ты скажи. Вкусно? * * *

—  А эта, гляди, пузатая какая. Стопудово с икрой. Икру любишь?

—  Люблю, — ответила Кира, вспомнив трехлитровую банку с черной икрой.

—  А молоки? Некоторые молоки больше любят.

Икра оказалась не такой, как в банке. Она была мелкой и очень соленой.

Сережа поднес Кире бутылку пива.

—  Сбей соль немного. * * *

Сережа рассказывал про друзей, которых больше нет. Один погиб в Афгане, другой скололся, третьего убили в пьяной драке. Отца вспомнил. Любил он его. Многое прощал. И загулы, и женщин. Потому что была между ними дружба мужская и понимание. О пасеке рассказывал, о том, как помогал соседу Борщу. О дедушке, который всю жизнь проработал в рыбинспекции. Кира слушала, и люди, которых она никогда не видела, оживали. Вот она уже слышала их голоса. Видела их улыбки, походку. Целая жизнь проходила у нее перед глазами.

Потом они с Серегой плавали, прыгали с тарзанки и при этом столько хохотали, что у Киры сводило скулы от смеха.

—  Ты не так прыгаешь. Ты разбегись, — говорил он.

Подставлял скрещенные руки, она вставала на них одной ногой и, отталкиваясь другой, прыгала в реку. Делала сальто. Она была гибкой и легкой. * * *

Они лежали на траве, упираясь локтями о землю и подставляя спины игривому солнцу. Смотрели на речку.

—  Знаешь, Кирюх, вот я ехал сюда и понимал: пора, бляха-муха, эту девку в койку затащить.

Что-то ухнуло у нее внутри.

Он посмотрел ей в глаза, не улыбаясь.

—  Ты пойми меня правильно. Скажи я сейчас матери, что у нас с тобой ничего не было, она не поверит. Решит, что захворал, и по бабкам меня потащит.

Сережа сорвал василек и стал крутить его между пальцев туда-сюда.

—  Всю дорогу я представлял себе это, ну сама понимаешь. Волосы твои, — он потрепал траву, — как буду перебирать кучеряшки, на палец накручивать, как этот цветок. На колени тебя посажу. Так мне все это хорошо представлялось. А сейчас… даже сам не знаю, что со мной такое… херня какая-то, честное слово. Не то что боюсь я. Тьфу ты…

Сережа выбросил василек и тут же сорвал другой.

—  Ничего я не боюсь и никого. Тут другое.

Сережа снова посмотрел на реку. Там проплывала утка с утятами.

—  Испортить боюсь, понимаешь? Хорошо мне. Слов нет, как хорошо. Вот мы с тобой тут в воде дурачились. Веришь — нет, да я тысячу лет так не смеялся! Ни с одной бабой так не смеялся. А тут детство вспомнил. И сам как будто ребенком стал. Я и забыл, какой я есть на самом деле. И я не хочу этой вот херней, — Сережа потряс васильком, — все испортить. Понимаешь?

Кира кивнула.

—  Я родство ощущать хочу. Вот так, как сейчас. Что мы с тобой прежде всего ро́дные люди, а уж потом — мужик и баба. Понимаешь?

Он встал и потянулся за футболкой.

—  Мясо замариновалось. Мать там уж, небось, извелась, где мы и что. * * *

Они шли той же дорогой обратно, люди во дворах все так же с интересом оборачивались.

«Этот человек был в тюрьме, — думала она. — У него наколка на груди — череп, пробитый кинжалом, и змея, обвивающая кинжал». Она вспомнила здоровяка из сна. У того был череп. Сознание немного недоработало. Самую малость.

А вдруг он и есть тот человек, с которым ей суждено прожить жизнь. А вдруг? * * *

Сережа нанизывал скользкие куски мяса на шампуры, а Зоя Викторовна суетилась на летней кухне. Кира порывалась им помочь, но он шикнул на нее, разъяснив, что она в гости приехала, а не батрачить, и место ее в первом ряду, то есть на лавочке. «Сиди и наслаждайся», — приказал он и вручил ей бутылку пива.

Зоя Викторовна двигалась между домом и летней кухней перебежками, будто очень спешила куда-то. Пробегая мимо Киры и Сережи, она рапортовала громко, но будто не им, а в воздух:

—  Опару поставила. Завтра пироги будут.

И бежала дальше.

Сережа ухмылялся.

—  Глянь, мать как электровеник. А говорит, ноги больные. И давление. * * *

—  Ну че ты пристала. Не хочет она жить с матерью. Вернее, та с ней не хочет. И не надо.

—  Мать же все-таки, — качала головой Зоя Викторовна.