Атлант расправил плечи. Трилогия. - Рэнд Айн (книги бесплатно без регистрации полные TXT) 📗
— Выпустите меня отсюда! — закричал один из молодых помощников, внезапно и ни к кому не обращаясь.
— Оставайся на месте! — рявкнул мистер Томпсон.
Звук собственного приказа и икание-стон застывшего где-то в темноте человека словно бы помогли ему вновь обрести привычное восприятие реальности. Голова его чуть поднялась.
— Кто позволил этому слу… — начал было мистер Томпсон повышающимся голосом, но умолк; вибрации, которые он уловил, представляли собой опасную панику загнанных в угол людей.
— Что скажете о случившемся? — спросил вместо этого он. Ответа не последовало.
— Ну? — он подождал. — Ну скажите же что-то, кто-нибудь!
— Мы не должны верить этому, правда? — воскликнул Джеймс Таггерт, чуть ли не угрожающе приблизив лицо к мистеру Томпсону. — Правда?
Лицо Таггерта исказилось; черты лица казались бесформенными: между носом и ртом образовались усики из капелек пота.
— Потише, — неуверенно проговорил мистер Томпсон, чуть отстранясь.
— Мы не должны верить этому! — в категоричном, настойчивом голосе Таггерта звучало усилие оставаться в некоем трансе. — Раньше этого никто не говорил! Сказал всего один человек! Мы не должны этому верить!
— Успокойся, — сказал мистер Томпсон.
— Почему он так уверен в своей правоте? Кто он такой, чтобы идти против всего мира, против того, что говорилось веками? Кто он такой, чтобы знать? Никто не может быть уверен! Никто не может знать, что правильно! Не существует ничего правильного!
— Заткнись! — приказал мистер Томпсон. — Что ты хочешь…
Его заставил умолкнуть гром военного марша, внезапно раздавшийся из приемника, марша, прерванного три часа назад и звучавшего знакомыми визгами студийного магнитофона. Все были ошеломлены, им потребовалось несколько секунд, чтобы это осознать, а тем временем бодрые, мерные аккорды раскатывались в тишине, звучали они возмутительно-неуместно, словно веселье сумасшедшего. Режиссер программы слепо руководствовался абсолютом, что эфирное время должно быть постоянно заполненным.
— Скажите, пусть выключат! — завопил Уэсли Моуч. — Из-за музыки люди сочтут, что мы разрешили эту речь!
— Проклятый дурак! — крикнул мистер Томпсон. — По-твоему, лучше пусть думают, что не разрешали?
Моуч замер и обратил к мистеру Томпсону признательный взгляд, как дилетант смотрит на мастера.
— Вещание продолжать! — распорядился мистер Томпсон. — Скажите, пусть запускают намеченные на это время программы! Никаких специальных объявлений, никаких объяснений! Пусть продолжают как ни в чем не бывало!
С полдюжины моррисоновских укрепителей духа поспешили к телефонам.
— Комментаторам не давать слова! Сообщите это всем радиостанциям в стране! Пусть люди ломают головы! Не давайте им подумать, что мы обеспокоены! Не давайте подумать, что это важно!
— Нет! — завопил Юджин Лоусон. — Нет, нет, нет! Нельзя создавать впечатление, что мы одобрили эту речь! Ужасно, ужасно, ужасно!
Лоусон не плакал, но в голосе его звучала постыдная нотка всхлипывающего в беспомощной ярости взрослого человека.
— Кто сказал что-то об одобрении? — резко спросил мистер Томпсон.
— Это ужасно! Аморально! Эгоистично, бессердечно, безжалостно! Таких вредных речей еще не бывало! Она… она заставит людей требовать счастья!
— Это всего лишь речь, — не особенно твердо произнес мистер Томпсон.
— Мне кажется, — начал было Чик Моррисон неуверенно-обнадеживающим тоном, — что люди благородной духовной природы, вы понимаете, о ком я, люди… ну… ну, мистической интуиции… — он сделал паузу, словно в ожидании удара, но никто не шевельнулся, поэтому он твердо повторил: — … да, мистической интуиции не поддадутся на эту речь. В конце концов логика — это еще не все.
— Рабочие на нее не поддадутся, — сказал Тинки Холлоуэй чуть более обнадеживающе. — Он не говорил как друг трудящихся.
— Женщины не поддадутся на нее, — сказала Мамочка Чалмерс.
— На ученых можете положиться, — сказал доктор Саймон Притчетт. Присутствующие подались вперед, при этом всех внезапно охватило желание говорить, словно они нашли тему, которую можно обсуждать с уверенностью. — Ученые не так глупы, чтобы верить в разум. Он не друг ученых.
— Он не друг никому, — сказал Уэсли Моуч, обретший при внезапном осознании чуточку уверенности, — разве что крупным бизнесменам.
— Нет! — крикнул в ужасе мистер Моуэн. — Нет! Не обвиняйте нас! Не говорите этого! Я не позволю!
— Не говорить чего?
— Что… что… кто-то друг бизнесменам!
— Давайте не поднимать шума из-за этой речи, — сказал доктор Флойд Феррис. — Она была слишком интеллектуальной. Чересчур интеллектуальной особой для простых людей. Она не произведет впечатления. Люди слишком глупы, чтобы ее понять.
— Да, — произнес с надеждой в голосе Моуч, — это так.
— Во-первых, — заговорил, ободрясь, доктор Феррис, — люди не умеют думать. Во-вторых, не хотят.
— В-третьих, — сказал Фред Киннан, — они не хотят голодать. И что вы предлагаете с этим делать?
Казалось, он задал тот вопрос, который все предыдущие высказывания должны были предотвратить. Никто не ответил ему, но все чуть втянули головы в плечи и придвинулись друг к другу, словно под давлением пустого пространства студии. Военный марш гремел в тишине с непоколебимой веселостью усмехающегося черепа.
— Выключите его! — заорал мистер Томпсон, указав на приемник. — Выключите эту чертову штуку!
Кто-то повиновался. Но внезапная тишина была еще хуже.
— Ну? — сказал, наконец, мистер Томпсон, неохотно взглянув на Фреда Киннана. — Что нам следует делать, как вы считаете?
— Кто, я? — со смешком переспросил Киннан. — Не я заправляю этими делами.
Мистер Томпсон стукнул кулаком по колену.
— Скажите что-нибудь, — приказал он, но увидев, что Киннан отвернулся, добавил: — Кто-нибудь!
Добровольцев не нашлось.
— Что нам делать? — крикнул он, понимая, что тот, кто ответит, потом придет к власти. — Что делать? Может сказать кто-нибудь, что делать?
— Могу я!
Это был женский голос, но звучал он так, как тот, который они слышали по радио. Все повернулись к Дагни прежде, чем она успела выйти из темноты. Когда вышла, ее лицо испугало их, потому что в нем не было страха.
— Могу я, — сказала она, обращаясь к мистеру Томпсону. — Вы должны сдаться.
— Сдаться? — тупо повторил он.
— Ваша песенка спета. Неужели неясно? Что вам еще нужно после того, что вы слышали? Сдайтесь и уйдите с дороги. Дайте людям жить свободно. — Мистер Томпсон смотрел на нее, не шевелясь и не возражая. — Вы еще живы, вы еще пользуетесь человеческой речью, вы просите ответов, вы полагаетесь на разум, все еще полагаетесь, черт возьми! Вы способны понимать. Не может быть, чтобы вы не поняли. Теперь вы не можете делать вид, будто на что-то надеетесь, вам нечего хотеть, получать, захватывать или достигать. Сдайтесь и уходите.
Они слушали напряженно, но будто не слыша слов, будто слепо тянулись к достоинству, которым среди них обладала только она: достоинству быть живой. В гневной напористости ее голоса слышался торжествующий смех, голова была высоко поднята, глаза словно бы видели какое-то зрелище в невероятной дали, светлое пятно на ее лбу казалось отражением не студийного прожектора, а восходящего солнца.
— Вам хочется жить, не так ли? Уходите с дороги, если хотите иметь такую возможность. Пусть на смену вам придут другие. Он знает, что делать. Вы нет. Он способен создать условия для выживания человечества. Вы нет.
— Не слушайте ее!
Это был такой дикий крик ненависти, что все отпрянули от доктора Роберта Стэдлера, словно он озвучил то, в чем они не смели признаться. Лицо его выглядело так, как выглядели их лица в спасительной темноте, чего они очень боялись.
— Не слушайте ее! — крикнул он, избегая ее краткого, прямого взгляда, удивленного в начале и погребального в конце. — Речь идет о вашей или его жизни!
— Успокойтесь, профессор, — сказал мистер Томпсон, резко отмахнувшись от него. Он смотрел на Дагни так, словно в его мозгу какая-то мысль силилась обрести форму.
