Нэпал — верный друг. Пес, подаривший надежду - Льюис Дэмиен (книга бесплатный формат TXT) 📗
Двенадцать шагов, но для меня это было чудом.
Я позвонил родителям, едва не плача:
— Мама, ты должна приехать и увидеть это! Я начинаю ходить!
Я неустанно тренировался день за днем. Итальянские ботинки жестко фиксировали мои лодыжки. Это позволяло мне пользоваться мышцами бедер для того, чтобы поднимать и переставлять ноги. Таким образом, я мог делать уже двести пятьдесят шагов подряд.
Я так хотел показать маме и отцу свои достижения, что целый день ходил по коридорам спортзала: преодолевал один коридор и тут же сворачивал в другой. Но к тому времени я был уже полностью обессилен — это было тяжелее любой армейской тренировки. Я обливался потом, трясся как осиновый лист и мог вот-вот упасть в обморок. Отцу пришлось сбегать за моей коляской.
Но знаете, я даже смог встать на ноги и крепко обнять маму. Представьте себе, какое это прекрасное ощущение!
Это были приятные моменты. Положительные результаты поездки в Эквадор. Но было и плохое. У меня повысилась чувствительность, а это означало усиление боли. Ко мне возвращалась память, а это влекло за собой новые кошмары и воспоминания. Однако важнее всего для меня была радость движения. Я ведь клялся, что снова буду ходить. Но именно в моменты высочайшего подъема можно ниже всего упасть. Я изо всех сил упражнялся с фиксаторами для ног, а кроме этого тренировался, чтобы восстановить физическую форму. И тут произошло нечто ужасное. У меня появился первый пролежень.
Прямо под правым бедром. Я должен был каждый день осматривать ноги с помощью зеркальца. Вот так я и обнаружил пролежень. Сначала я старался не обращать на него внимания: «У меня ведь все хорошо, скоро я выкарабкаюсь». А потом язва вскрылась. Я обратился в больницу, и меня немедленно госпитализировали. Нужна была операция, а это означало полтора месяца в больнице. Я лежал на матрасе, наполненном песком. Песок постоянно пересыпался туда-сюда — это должно было защитить меня от пролежней. Но я изнывал от безделья. Персонал мог заставить меня лежать спокойно, лишь пичкая лекарствами до беспамятства. По правде говоря, я превратился в сплошную болевую точку, поэтому мне нужны были эти обезболивающие.
Все новые и новые операции были неудачными. Язва увеличивалась. Я провел в больнице одиннадцать месяцев. Вы только представьте себе: одиннадцать месяцев! Триста тридцать с чем-то дней, совершенно одинаковых: полная неподвижность и абсолютное бездействие. Примерно три тысячи шестьсот часов бодрствования, и почти все это время меня терзала боль, от которой я извивался и кричал.
Каждые четыре часа мне давали большую дозу морфия. Я убивал время, глядя на часы в ожидании следующего укола. Мне становилось все хуже и хуже. На меня опустилась темная туча. Еще каких-то несколько месяцев назад я ходил. А теперь вот чем все обернулось: я лежал и ждал следующего укола. Хуже и придумать ничего было нельзя.
Со временем я заметил, что Карла с детьми навещают меня все реже и реже. Я их не винил. Говорить нам было не о чем, заниматься детьми я не мог, потому что мне нельзя было двигаться. Мне даже обнять их не удавалось.
По правде говоря, это разрывало мне сердце.
По правде говоря, наверное, хорошо, что они не приходили.
По правде говоря, я не хотел, чтобы мои мальчики видели меня таким.
Четвертого июля я проснулся от залпов салюта. Мне показалось, что я снова в горах, под обстрелом. Я посмотрел в окно палаты и почувствовал себя немного лучше, увидев, что это салют. Но сначала от этого внезапного треска посреди ночи я просто голову потерял.
Перед самой выпиской я перенес операцию на головном мозге. Целью было уменьшить боли, которые иногда становились нестерпимыми. Врачи объяснили, что боль передается, как телефонный сигнал. Если на линии нет помех, он четкий и ясный. Если на линии помехи, сигнал будет прерываться и заглушаться. Суть заключалась в том, чтобы создать в моем мозгу помехи, препятствующие прохождению боли. В моменты просветления я говорил, что не хочу, чтобы мне делали операцию, которая снизит чувствительность моего тела и лишит меня возможности ходить. Меня уверяли, что этого не произойдет. Сигналы, связанные с болью и движением, проходили по разным «телефонным линиям».
В день операции мою голову зафиксировали на специальном упоре, чтобы она была абсолютно неподвижна. Во время операции я должен был сидеть. Медики все закручивали и закручивали болты, пока я не почувствовал, что мой череп вот-вот разлетится на куски. Правая нога болела сильнее. За нее отвечает левое полушарие мозга, поэтому врачи собирались сверлить мне череп слева. Я должен был находиться в сознании, чтобы описывать свои ощущения. Медики начали сверлить. Нажали кнопку, и у меня дернулась правая рука, словно в мое тело вселилась чья-то воля. «Какого черта?! — подумал я. — Ведь речь шла о ноге!»
— Все в порядке, — успокоил меня хирург, — так и должно быть.
Я слышал и чувствовал, как сверло буравит мой череп, и ощущал запах горелой плоти. Наконец добрались до места, которое отдавалось покалыванием в правой ноге. Это означало, что они нашли то, что искали. Мне в голову вмонтировали устройство, которое я мог включать с помощью пульта, чтобы блокировать боль. Но оно так и не принесло ни малейшей пользы: боль ничуть не уменьшалась.
Перед операцией мне обрили полголовы. Мой череп скрепляли расположенные полукругом металлические скобы. Перед выпиской мне разрешили съездить в парикмахерскую, чтобы побрить и вторую половину головы. Я приехал в шляпе, а когда снял ее, девочек-парикмахеров чуть не хватил удар.
Думаю, что я походил на монстра из «Франкенштейна». В таком виде я точно не хотел возвращаться к жене и детям. Но, как выяснилось, возвращаться мне было особо и некуда. В какой-то момент этих одиннадцати месяцев, наполненных воплями боли и отчаяния, моя жена решила, что с нее хватит.
Она ушла от меня.
Здесь я хочу сказать, что жалеть меня не нужно. Ни в коем случае. Никто не должен меня жалеть, даже если я парализован и прикован к креслу на колесах. Но я думаю, вам нужно знать, что моя жена оставила меня и что моя жизнь покатилась под откос. А еще, чтобы понять, во что превратил меня паралич, вы должны знать, каким я был раньше.
В детстве я был одним из лучших спринтеров школы. Я был звездой американского футбола и скоростных видов спорта. Моим тренером по американскому футболу был отец. Он сказал мне одну мудрую фразу: «Сынок, ты можешь добиться успеха во многих видах спорта, но по-настоящему великим можно стать только в одном». Отец посоветовал выбрать, что мне нравится больше всего, и направить на это все усилия. Моей страстью стал гольф. К моменту поступления в колледж я был членом школьной команды старшеклассников и победил на чемпионате штата по гольфу. Я выиграл спортивную стипендию и мог учиться в колледже, но там я просто не получал бы необходимого мне драйва. Мой отец служил в авиации, в топливозаправочном авиакрыле. Я решил пойти по его стопам и записался в Авиационную метеорологическую школу… Нас, военных метеорологов, называли серыми беретами.
У моего отца в голове не укладывалось, что я, служа в авиации, в конце концов начал выпрыгивать из самолетов вместо того, чтобы летать на них. Но мне это нравилось. До Эквадора я участвовал во многих боевых операциях, в том числе в Африке, когда свергали одного известного диктатора. Я верил, что мы боремся за правое дело, каждый раз, когда выпрыгивал из самолета с парашютом. Так было и в Эквадоре. Я воевал с наркоторговцами, преступниками и убийцами, которые жиреют, пользуясь человеческой зависимостью. Я был там для того, чтобы внести свою лепту в освобождение этой страны и ее народа от зла.
А потом я очнулся с парализованной нижней половиной тела, прикованный к инвалидной коляске. Из-за того, что я отказался подавлять боль с помощью медикаментов, со мной стало очень тяжело жить. Это подвергло наш брак огромным испытаниям, но я не мог проститься с мечтой снова ходить. А потом были одиннадцать месяцев беспросветного отчаяния, когда я лежал неподвижно, напичканный лекарствами.
