Больше никогда не спать - Херманс Виллем Фредерик (книга жизни txt) 📗

Подбирая камни, он тут же их выбрасывал.

Гора Вурье, что у того озера, где мы стояли, и отсюда хорошо видна — теперь, когда облака внезапно разошлись. Единственная высокая гора в окрестностях. Наш новый лагерь расположен посередине между двумя мелкими озёрами, каждое из которых окаймлено зелёным болотом. Полосы воды бегут по зелени, иногда пересекаясь под прямым углом, как рвы на торфоразработках. Небо — чёрное, синее и тёмно-красное, как будто краски трёх цветов разлились в одну лужу, но не смешались. Время от времени выходит солнце, и тогда становится чуть теплее.

Я скольжу взглядом по этому простому, нигде не скрытому за деревьями, и всё же такому таинственному ландшафту. Голая земля не кажется голой из-за бесконечного разнообразия окраски мелких растений, мхов, камней и обнажённых участков. Нигде нет ни одного человека, и сюда никто никогда не придёт, но всё-таки нет и ощущения одиночества. Почему? Не знаю. Меня захватывает странная фантазия: остаться здесь навсегда, никуда не уходить, пока через несколько месяцев я не замёрзну насмерть, безболезненно, в снегу.

О боли. Моя рассечённая нога распухла от щиколотки до колена, и кожа так натянута, что при малейшем прикосновении мне кажется, будто в неё втыкают булавки. Но мои глаза раскрыты шире, чем когда-либо, уши горят, в голове шум, я так устал, как, наверное, не устану больше никогда в жизни, и всё-таки я не чувствую никакого желания спать. Ни один человек не знает, на что он способен, пока сам всего не попробует.

Мы ставим палатки, снимаем, насколько возможно, мокрую одежду, чтобы разложить её сушиться. Миккельсен подобрал по дороге оленьи рога и носится с ними, как турист. Он привязал было их сверху к своему рюкзаку, так, чтобы казалось, что рога растут у него на голове. А теперь он втыкает их в землю перед палаткой и вешает на них свои мокрые носки. Я уверен, что зимой он повесит эти рога у себя в комнате над кроватью.

Квигстад и Арне направляются с сетью к воде. Я пытаюсь как-то разделить комья мокрого пуха у себя в спальнике. Может быть, ущерб всё же не так ужасен. Вдруг я замечаю Миккельсена. Он лежит на животе у палатки и смотрит… Смотрит в стереоскоп. На земле разложен полиэтилен, а на нём — фотографии, Миккельсен изучает их в стереоскоп, по две одновременно. Что это за фотографии? На тёмных краях как будто отпечатаны белые кнопки… часы и высотомер! Аэрофотоснимки!

Я бросаю спальник и подбегаю к Миккельсену. Моё сердце готово выпрыгнуть из груди от волнения.

— Что это у тебя, аэрофотоснимки?

Глупый вопрос, да.

— О.К., — говорит Миккельсен и продолжает пялиться в стереоскоп. Я стою перед ним и гляжу на его макушку, которая как будто поросла грязными комьями пыли вместо волос.

— У тебя есть снимки всего района? — снова спрашиваю я.

Теперь он поднимает голову и переворачивается набок. Опираясь на локоть, он смотрит на меня снизу вверх.

— Да. У меня есть снимки всех тех мест, куда мне нужно попасть.

Он указывает на лежащую рядом карту. Это та же карта, что и у меня, собственно, слишком крупномасштабная, недостаточно подробная, но лучших карт вообще не существует.

Я приседаю на корточки рядом с ним.

— Без аэрофотоснимков сюда идти бесполезно, — говорит Миккельсен. — I'm very glad I have those airpictures.

— Airphotographs, — повторяю я, если можно так выразиться. Педантизм, конечно; но надо же мне хоть что-то ответить.

— Где ты взял аэрофотоснимки?

— У Нуммедала.

— А ещё у него есть? Я имею в виду, такие же.

— Не знаю. Эти — из института Валбиффа. Нуммедал одолжил их у Валбиффа.

— Когда?

— Не знаю.

— Постарайся вспомнить.

Он ничего не отвечает, снова переворачивается на живот, кладёт под стереоскоп две фотографии, но прежде, чем начать их разглядывать, складывает все остальные в стопку и переворачивает её.

В эту минуту я так ненавижу Миккельсена, что едва дышу. Я начинаю подозревать, что стал жертвой чудовищного заговора. Вот как это могло произойти:

Сиббеле написал Нуммедалу письмо о том, что я собираюсь делать. «Ага, наконец-то представился случай проучить Сиббеле», — подумал Нуммедал. В самом деле, ведь несколько лет назад Сиббеле поспорил с Нуммедалом на важной конференции. А теперь Сиббеле понадобилась помощь Нуммедала. Конечно, среди профессоров не принято отвергать подобные просьбы без всяких веских причин. К тому же, Нуммедал для этого слишком утончённая натура. Он находит другой выход: вызывает своего ученика, Миккельсена, и предлагает ему взяться за некий интересный проект. Мой проект.

Миккельсен говорит — конечно, с удовольствием. Да и с чего бы ему, собственно, отказываться? Нуммедал запрашивает у Валбиффа все те снимки, которые могли бы мне понадобиться. После чего пишет Сиббеле письмо. То самое, что до сих пор лежит у меня в бумажнике. «Желаю Вашему ученику удачно добраться до Осло. Орнульф Нуммедал».

Ученик удачно добирается до Осло и появляется в назначенный час. Нуммедал же уже всех проинструктировал. Да нет, какие, собственно, инструкции? В том-то и дело, что он как раз никого не проинструктировал. Например, он «забыл» сообщить вахтёру, что ожидает посетителя. Проще не бывает. Несмотря на ни о чём не осведомлённого вахтёра, мне всё же удаётся проникнуть в здание. Нуммедал слышит мои шаги на лестнице. Принимает подходящую позу за столом. Прикидывается простачком. «Аэрофотоснимки? Конечно, у нас есть снимки!» А на самом деле он отлично знал, какие снимки мне нужны, и столь же отлично знал, где они находятся. В тот день, изображая Великого Учителя, демонстрируя мне свои потрясающие познания, он знал, что я попусту теряю время.

Мои снимки он отдал этому заплесневелому куску мяса, что лежит сейчас у моих ног. Это животное не понимает по-английски, я не могу объяснить ему, что со мной творится. Глупая свинья. И, надо же, всякий раз, когда я с ним разговариваю, я замечаю, что мой собственный английский тоже становится из рук вон плохим. Я бы его… я оглядываюсь, смотрю, нет ли поблизости Арне или Квигстада. В то же время я хорошо понимаю, что всё равно неспособен размозжить Миккельсену череп. Я только хожу вокруг, тяжело дыша. Но ничто не скрыто от моей проницательности: я знаю, что каждый мой шаг — это суррогат пинка в лицо, которым я мог бы легко и внезапно наградить Миккельсена.

Есть ли на свете что-нибудь более неприятное, чем одержимость неким умыслом, который никогда не будет исполнен, умыслом, способным привести к каким-то результатам только в мире твоих собственных грёз, где ты всемогущ? Избить Миккельсена до смерти, не притрагиваясь к нему ни руками, ни даже левой ногой. Долго пинать его правой ногой в голову. Он не сопротивляется, только бьётся в конвульсиях, издаёт хриплые вопли с каждым новым пинком, в конце концов перестаёт шевелиться, и лишь удары моей ноги ещё приводят его тело в движение.

Я оставляю его в покое, засовываю снимки к себе в планшет, неутомимо бегу вперёд, перелетая через реки, точно зная, куда мне нужно попасть. С первого же взгляда я заметил на снимках шесть, нет, семь метеоритных кратеров. Семь мелких и один большой посередине. Что это? Моё внимание привлекают какие-то странные картофелины, покрытые сверкающей глазурью. Подбирая их, я чувствую, что они раз в семь тяжелее, чем обычные картофелины, раза в три тяжелее, чем обычные камни такой величины.

Это метеориты.

31

— Упражняешься в тройном прыжке?

Как будто пробуждаясь ото сна, я внезапно замечаю стоящих рядом Квигстада и Арне. Арне смеётся.

— Ты о чём это? — спрашиваю я, и со стыдом понимаю, что в моём голосе ясно различима угроза.

— Несмотря ни на что, ты ещё вполне резво бегаешь.

Я умираю от боли. Левую икру сводит судорога, и я с трудом удерживаюсь на ногах. Как будто в костный мозг мне впиваются спицы.

— У него аэрофотоснимки, — говорю я.

— Что, что? Я тебя не расслышал.

— У него мои аэрофотоснимки, — повторяю я, почти так же тихо.