Мужчина и женщина в эпоху динозавров - Этвуд Маргарет (читаемые книги читать онлайн бесплатно .TXT) 📗
Лесе хотелось сказать: не смей называть его «любовь моя»! Ты меня этим не обманешь! Но она решила, что это просто привычка. В конце концов, они женаты уже десять лет.
Что Элизабет старательно подчеркивала. Весь вечер она упоминала то любимые блюда Ната, то его любимые вина, то его своеобразную манеру одеваться. Она выражала сожаление, что он слишком редко подравнивает волосы на затылке; раньше она сама это делала маникюрными ножницами, но теперь он не хочет сидеть смирно столько времени, сколько для этого нужно. Она также упомянула, хотя не объяснила, его поведение в День свадьбы; кажется, всем присутствующим, включая греко-римских супругов, эта история была известна. Кроме Леси и, конечно, Уильяма, который вышел в туалет. Где в этот момент страстно желала оказаться Леся.
Уильям извлек на свет свою курительную трубку — это пристрастие он демонстрирует по большей части в гостях.
Я знаю игру поинтереснее, — говорит он. — Знаете «Стар Трек»? — Никто не знает, Уильям принимается излагать правила игры, но все соглашаются, что правила чересчур сложные.
«Кораблекрушение», — говорит греко-римская жена.
Нат спрашивает, не хочет ли кто еще бренди с бенедиктином. Лично он собирается налить себе шотландского виски. Кто-нибудь хочет составить компанию?
Изумительно, — отзывается Элизабет. Она объясняет, что правила игры очень просты. — Мы спаслись в шлюпке, — говорит она, — и у нас кончаются запасы еды. Ваша задача — убедить всех остальных, что вас надо оставить в лодке, а не вышвырнуть за борт. — Она говорит, что эта игра очень хорошо раскрывает психологию участников.
Я жертвую собой в интересах группы, — тут же говорит Нат.
Ох, — отвечает Элизабет, деланно хмурясь. — Он всегда так. Это все его квакерское воспитание. На самом деле ему просто лень играть.
Унитарианское, — поправляет Нат. — Я считаю, что это чрезвычайно недобрая игра.
Потому она и называется «Кораблекрушение», — безмятежно говорит Элизабет. — Ну хорошо, значит, Нат отправился за борт. Его съели акулы. Кто первый?
Никто не хочет быть первым, поэтому Элизабет рвет на кусочки бумажную салфетку, и они тянут жребий.
— Так, — говорит греко-римский сотрудник. — Я знаю азбуку Морзе. Могу вызвать спасателей. И еще я умею работать руками. Когда мы высадимся на необитаемом острове, я построю укрытие и все такое. Еще я хорошо управляюсь с водопроводом. Мастер на все руки. — Он улыбается. — Хорошо иметь мужчину в доме.
Элизабет и сибисишная женщина, смеясь, соглашаются, что его надо оставить на борту. Очередь Элизабет.
Я изумительно готовлю, — говорит она. — Но кроме того, у меня очень силен инстинкт выживания. Если вы попытаетесь вытолкнуть меня за борт, я утащу с собой по крайней мере одного из вас. Что вы на это скажете? И вообще, — добавляет она, — я не думаю, что нам надо выкидывать людей за борт. Лучше их приберечь и потом съесть. Давайте втащим Ната обратно.
Я уже остался далеко за кормой, — говорит Нат.
Элизабет угрожает, — говорит сибисишная женщина. — Мы все так можем; я думаю, это не считается. Но если мы собираемся планировать будущее, то я считаю, что надо спасти меня, а не Элизабет. Она уже почти вышла из детородного возраста, а если мы хотим основать колонию, нам понадобятся дети.
Элизабет белеет.
Я уверена, что смогу еще выжать из себя несколько штук, — говорит она.
Но не так уж много, — жизнерадостно отвечает сибисишница. — Ты чего, Лиз, мы же просто играем.
Леся? — говорит Элизабет. — Твоя очередь идти по доске.
Леся открывает рот, закрывает. Она чувствует, что краснеет. Она понимает, что это не просто игра, это некое испытание. Но все же ей не приходит в голову ни единой причины, почему ее следует оставить в живых. Она плохо готовит, да и готовить-то особенно не из чего. Она не умеет строить укрытия. Сибисишная женщина уже заняла способность рожать, и вообще у Леси узкий таз. Что от нее толку? Из того, что она знает, и знает хорошо, ничто не годится для выживания.
Все смотрят на нее, растерявшись от того, что ей надо столько времени на ответ, и от явного ее смущения. Наконец она произносит:
— Если мы найдем чьи-нибудь кости… я смогу определить, чьи они. — Как будто история костей кого-то интересует, кроме нее и горсточки других фанатиков. Она пыталась пошутить, но, похоже, вышло не очень остроумно. — Прошу прощения, — говорит Леся или, скорее, шепчет. Она очень бережно ставит чашку, а затем стаканчик на бежевый ковер. Встает, поворачивается, ступней сбивая чашку, и стремглав выбегает из комнаты.
Она слышит, как Нат говорит:
— Я сейчас принесу тряпку.
Она запирается в ванной Элизабет и моет руки странным коричневым мылом Элизабет. Потом она садится, закрывает глаза, опирается локтями на скрещенные колени, закрывает руками рот. Должно быть, бренди с бенедиктином в голову ударило. Неужели она и вправду такая неуклюжая, такая никчемная? Со своей верхушки дерева она глядит на орнитомима, большеглазого, похожего на птицу, — он бежит через кусты за маленьким протомлекопитающим. Сколько надо лет, чтобы отрастить шерсть, научиться рожать живых детенышей, кормить их молоком? Сколько лет, чтобы обзавестись четырехкамерным сердцем? Конечно, это важное знание, конечно, оно не должно умереть вместе с ней. Пусть ей разрешат продолжать исследования, здесь, в этом лесу, где растут первые хвойные и толстые саговники со стволами в форме ананасов.
У каждого человека есть свой набор костей, думает она, цепляясь за остатки ясности. Не его собственных, чьих-то еще, у этих костей должны быть имена, нужно уметь называть их, иначе что они такое, они потеряны, течением унесены прочь от их смысла, с тем же успехом они могли вовсе до тебя не дойти. Ты не можешь дать имена им всем, их слишком много, весь мир ими полон, состоит из них, так что тебе придется выбирать. Все, что было раньше, оставило тебе свои кости, и ты в свой черед оставишь кому-то свои.
Это — ее знание, ее поле исследований, как говорится. Это и вправду похоже на поле, его можно пересечь, обойти кругом и сказать: вот его границы. В большинстве случаев она знает, почему динозавры делают то, что делают, а в остальных случаях может вычислить, обоснованно угадать. Но к северу от ее поля начинается история, царство тумана. Это как дальнозоркость: дальнее озеро, берега, гладкие бока зауроподов, что нежатся в лунном свете, — очерчены четко, а ее собственная рука расплывается. Например, она не знает, почему плачет.
Суббота, 22 января 1977 года
Элизабет
Элизабет лежит в постели, руки по швам, ноги вместе. Слабый свет уличных фонарей падает полосами сквозь бамбуковые жалюзи, ложится прямоугольниками на стены, прерываясь силуэтами паучников, похожих на кривые пальцы, которые ни за что не держатся, никуда не тянутся. Окно приотворено снизу, деревянная планка, прикрывающая три дыры в раме, поднята, и сквозь дыры сочится холод. Элизабет открыла окно сама, прежде чем лечь, ей не хватало воздуха.
Элизабет лежит с открытыми глазами. Этажом ниже, в кухне, Нат двигает тарелки. Она замечает его, отталкивает. Она видит насквозь через темный потолок, через балки и слои штукатурки, через потертый линолеум, голубые квадраты, которые она как домовладелица должна была заменить давным-давно, мимо кроватей, где спят жильцы, мать, отец, дитя, семья, вверх, через розовый потолок их комнаты, и наружу, через стропила, через заплатанную, подтекающую крышу — в воздух, в небо, туда, где ничто не стоит между нею и ничем. Звезды в обертках из пылающего газа продолжают гореть. Космическое пространство ее больше не пугает. Она знает, что там нет ни души.
Куда ты ушел? Я знаю, что в этой коробке тебя нет. Древние греки собирали все части тела; иначе душа не могла покинуть верхний мир. Улететь к блаженным островам. Об этом сегодня рассказывал Филип, между говядиной по-бургундски и меренгами в шоколадно-имбирном соусе. Потом он переменил тему, вспомнил и смутился, он знал, что не следовало заводить разговор о погребальных обычаях. Я улыбалась, я улыбалась. Разумеется, гроб был закрытый. Его увезли на север, обложив сухим льдом, он стыл среди холодных кристаллов, и туман валил от него, как в фильме про Дракулу. Сегодня ночью я подумала: они что-то забыли. Что-то оставили.
