Деньги - Эмис Мартин (библиотека книг txt) 📗

— ...Да? — отозвался я.

Я отхлебнул своего малинового напитка. Закурил очередную сигарету. Мы сидели в итальянском ресторанчике сильно южнее СоХо — Трибека и еще какая-то приставка. Заведение мафиозное, сказал Филдинг, и я ему верил — кругом парча, полумрак, тихо, как в церкви. Я-то стандартный, без особых заморочек, земляшка —  но Филдинг, с его белым костюмом, загаром и блондинистой шевелюрой, выделялся розовым слоном на фоне жмущихся по стенам цвета запекшейся крови мертвенно-бледных воротил ритуальных услуг. Типы эти, такое ощущение, передвигались, не шевеля ногами. В этот момент мимо нашего столика — одного из лучших во всем заведении, и к которому нас провели буквально в мгновение ока, со всем почтением, — проследовал классический оперный негодяй, смесь беспредела и материнской любви в равных пропорциях, сопровождаемый огненно-рыжеволосой красоткой.

Филдинг поднял взгляд и сделал паузу.

— Антонио Пизелло, — наконец сказал он. — Он же Тони Каццо, со Стейтен-айленда. Пять лет назад ему стрельнули прямо в сердце. И знаешь, что его спасло? — Выпрямив длинный большой палец, Филдинг ткнул себе в ребра. — Пачка кредитных карточек, под резинкой, в нагрудном кармане. Был мальчиш-плохиш, но теперь почти полностью легализовался.

— А девица?

— Уилла Глюк. С мозгами у нее тоже ничего. Девочка по вызову, такса — тонна за ночь. Уже, правда, почти отошла от дел. А десять лет оттрубила на панели, рядовым составом, самым рядовым — ну, по баксу с хрена. Никто не знает, как ей удалось перескочить в высшую лигу. Так не бывает. Приглядись только, глазищи какие. А губы-то, губы. И ни одной зацепки. Ничего не могу понять. Это меня просто бесит, когда не могу чего-нибудь понять.

Воистину прискорбная недоинформированность. Филдинг улыбнулся, беспомощно развел руками, затем сделал решительный знак бдительно караулящему официанту — пальцы буквой "V". Еще два «ред снэппера» [16] . И меню (малиновое, с бахромой и прочими прибамбасами, напомнившее мне и моим пальцам Селину и все ее тайны) — которое Филдинг держал изящными загорелыми ладонями в обрамлении лазурных манжет с золотыми запонками. По ходу обеда Филдинг разъяснял мне про доходность порнографии, про пандемониум Сорок второй стрит, про «Бойлеск» и цепных уникумов Седьмой авеню, про сеть «Малибу» со свальным бултыханьем в сумерках до последнего, фигурально выражаясь, издыхания исполнителя главной мужской роли на полу мотеля, про вездесущую мягкую эротику во всемирной кабельной сети с непременной ретушью причинных мест, про уму не постижимые девиации Германии и Японии, про ориентацию на извращения в системе «видео—почтой», про мафиозную сеть снафф-порно [17] , зародившуюся в Мехико и приказавшую долго жить в Нью-Йорке.

— Значит, это правда? — живо поинтересовался я.

— Конечно. Только их было немного, и лавочку быстро прикрыли. — Я заметил, что режет ягнятину Филдинг по правилам, но когда ест, перекладывает вилку в правую руку. — Да ладно, Проныра, будь реалистом. Если какой-то спрос был, не мог же кто-нибудь не попробовать обеспечить предложение... Да и девицы были сплошь бродяжки.

— А ты... видел когда-нибудь?

— Ты хоть понимаешь, что спрашиваешь? Это же фактически было бы соучастие в убийстве первой степени. Нет, Проныра, туда я и не совался. Это была организованная преступность, сверхорганизованная. Никак иначе. Снафф-порно — вот уж зацепка так зацепка.

И тут его манера, излучаемое им силовое поле вдруг изменились — но ненадолго. Он заговорил горячо, доверительно.

— Клинч, точно? Доказательство, что порнография развращает, верно? — Потом он расслабился, убавил интенсивность поля. — Нет, Проныра, слишком рискованно. Никто бы не решился. Проблема с дистрибуцией.

Мы перешли к обсуждению нашей проблемы с дистрибуцией — каковой проблемы, если верить моему другу Филдингу, перед нами вовсе не стояло. Мы просто сдадим готовый продукт в аренду прокатным фирмам — таким образом, сказал Филдинг, сохраняется творческая свобода, плюс денег в итоге будет гораздо больше. Я думал, такой номер могут выкинуть только самые-самые большие акулы — но парнишка все рассчитал! Связи у него были — просто закачаешься; и отнюдь не только в киноиндустрии. Пока он их расписывал, я вливал в себя то граппу, то эспрессо, то граппу, то эспрессо, целый железнодорожный состав, и мне слышался шорох крупных купюр, виделась толчея больших нулей. Деньги — мои телохранители.

— Знаешь что, Проныра, — сказал он, — порой бизнес представляется мне таким здоровенным глупым псом, который воем воет, лишь бы с ним поиграли. Хочешь знать, что мне подсказывает интуиция? На каком пагубном пристрастии можно будет скоро заработать миллион? Сказать?

— Скажи, — ответил я.

— Телячьи нежности, — проговорил Филдинг. — Представь: двое лежат в обнимку, им тепло и хорошо. Главное тут маркетинг придумать грамотный. Может, начать с самоучителя? Видео? Ночные рубашки? Секция и симпатичные инструкторши? Подумай об этом, Проныра. Если мозгами пораскинуть, где-то там в телячьих нежностях миллионы и миллионы должны быть.

Филдинг оплатил счет — более чем скромный, — оставил на подносике двадцатку. На улице ждал прокатный «автократ». В какой-то момент Филдинг развернулся ко мне и на фоне мелькающих кварталов средней части города произнес:

— Ой, Проныра, я же тебя обманул тогда. Убийство не первой степени— второй. В Нью-Йорке убийство первой степени — это полиция, охрана тюремная, такая всякая шушера. Прости, пожалуйста.

Возле Таймс-сквер я вышел. Услышал, как Филдинг называет водителю адрес на Парк-авеню. Женский район.

Нетвердой поступью я рассекал зной порнографической ночи. По моим биологическим часам и координатам завзятого путешественника во времени, было шесть вечера, а бухла-то сколько уже... Как далеко меня занесло за сегодняшний день, и в пространстве, и во времени. Как мне требовалось задрыхнуть. Где-то рядом с «Эшбери», говорит Филдинг, завелся маньяк, который скачет по крышам. Его кайф в том, чтобы скидывать камни и черепицу на головы гулякам и театралам. Уже отмечено пять случаев, и ни единого промаха. Один случай был смертельный. Убийство второй степени. Ультрафиолетовые полицейские устраивают засады на крышах, но он уходит из всех ловушек, этот психопат-верхолаз, адепт желоба и карниза, контрфорса и мансарды, этот художник от бесконечного пространства. Ловко и безошибочно ориентируется он в готическом частоколе пожарных лестниц, водосточных труб и телевизионных антенн, а вечерний Бродвей хрустит внизу пластиком одноразовых стаканчиков, и все без какой бы то ни было материальной заинтересованности. По крайней мере, для него, там, наверху — без малейшей.