Черная свеча - Мончинский Леонид (читаем книги онлайн бесплатно полностью txt) 📗
— Обыскать! — приказал капитан, подбодрив автоматчиков нетерпеливым жестом.
— Руки в гору!
Сержант поставил автомат на уровне живота, выследивший беглеца дядя Левонтий выдернул из голяшки нож. Ловко обшлепав карманы быстрыми профессиональными движениями, выкинул под ноги сержанту флягу с медвежьим жиром.
— Снять сапоги! — сержант его ненавидел. — Быстро, гадость!
Опуская руки, зэк кулаком наотмашь ударил дядю Левонтия в лоб, так что локоть откликнулся гудящей болью, а следом сам получил по затылку прикладом автомата. Они рухнули почти одновременно, но первым пришёл в себя зэк…
— Хватит валяться, Упоров! — капитан давил каблуком сапога на ладонь лежавшего, стараясь побыстрей привести его в чувство. — Вставайте! Вставайте! Мы ещё не обедали.
Упоров сел, осторожно потрогал голову. Сержант пнул его под зад:
— Подымайся! Возимся со всякой пакостью, застрелить давно пора!
— Товарищ капитан, Левонтия Ивановича рвёт! — доложил наклонившийся над человеком молоденький солдатик.
— Сотрясение. Ловкость потерял Левонтий. Сержант, наденьте наручники и постарайтесь довести живым. Он там кому-то нужен.
— Товарищ капитан, а Левонтия Ивановича куда? — гундосил рыхловатый боец с постным и заботливым лицом царского санитара. — Он ещё… как бы сказать…
— Говорите, Яровой! Вечно вы какой-то заторможенный!
— Обосрался, товарищ капитан!
— Это сопутствующее явление. Левонтия — в медпункт. Думать будет.
Упорова вели через тот же лесок, той же тропой, по которой он бежал. Сейчас все выглядело по-иному: не так враждебно. Посечённые пулями деревья, земля, схоронившая в себе сотни посланных в беглецов пуль, были обыкновенными, какими им и положено быть.
У приисковой конторы толпились люди, отыскавшие повод для безделья. Они обсуждали ночное происшествие. Коротконогая женщина в собольей шапке и собольем воротнике, пришитом грубыми нитками к старому залоснившемуся пальто, заметив зэка, крикнула:
— Вот он, бандюга! Присмирел сразу!
И, отмахнувшись от подруги, пошла навстречу, шустро перебирая толстыми ногами. Зэк понял: женщина была пьяна. Успел подумать: «Хоть праздник людям устроил — и то хорошо».
На том мысли кончились. Женщина плюнула ему в лицо, под одобрительные возгласы толпы вернулась на своё место, подбрасывая в такт энергичным движениям вислый зад.
Его втолкнули в комнату, похожую на спичечный коробок. Посредине стоял фанерный стол и шесть самодельных табуреток. Портрет Сталина, как в ограбленной кассе, был забран в траурную рамку. Захотелось встать под портретом, но сержант указал стволом автомата на табурет, рядом с которым лежал человек.
Упоров не сразу узнал Дениса. Лицо вора потеряло не только цвет, но и форму. Оно съёжилось да размеров детского лица и больше напоминало маску, снятую с несчастного Пьеро. Денис, как Вадиму показалось, узнал его, пошевелил ресницами, на что обратил внимание сержант и удивлённо произнёс:
— Живучий, шакал!
Покатал голову Дениса сапогом, прислушался, после чего произнёс с видимым удовольствием:
— Нет, кажись, умер. Ещё до того, как тебя взяли, пузыри пускал.
На столе деликатно зазвонил телефон, и только что вошедший капитан снял трубку:
— Ярцев слушает! Да, взяли в сарае у поселенца… Фамилию забыл. Разберёмся. Дрался. Вернее — оказывал сопротивление при задержании. Гецу, который с Широкого демобилизовался, мозги стряс. Второй уже готов или почти готов. Разницы нет, как и толку. Акт будет. Минуточку, Важа Спиридоныч.
Капитан ладонью зажал трубку, приказал долговязому солдату, дремлющему у входа с автоматом:
— Шмыгалов, сбегай за фельдшером!
Солдат встрепенулся, перекинув через плечо ремень, побежал, стуча по коридору сапогами. Шаги ещё не успели заглохнуть, а на пороге комнаты возник улыбающийся якут в армейском ватнике с жирными, расчёсанными на пробор волосами. Тёмные проталины весёлых глаз прятались в тяжёлых складках пористой кожи.
Якут был крепок и подвижен, словно живая ртуть. Посаженная на короткую шею голова поворачивалась по-волчьи со всем туловищем, и всякий раз такой поворот вызывал невольную насторожённость.
Капитан взглянул на вошедшего с наигранной приветливостью, сказал в трубку:
— Серафим пожаловал!
Якут показал ему брезентовый мешок, из которого капала кровь.
— С добычей, — продолжал капитан. — Какие там соболя?! Наши упущения. Нет, ещё не видел.
Ярцев подбородком указал на промокший мешок:
— Кто там у тебя, Серафим?
Якут пошевелил широким носом с загнутым кончиком, прикрыл глаза, произнёс с расстановкой:
— Значит, так… Скажи полковнику — Кафтан, Японец, третьего не признал. Но шипко блатной! Жена хотел играть. Я хитрый: сказал Надька сипилис болеет. Пухался, руками махал. Больше не будет…
Лёгким, чуть вприпрыжку, шагом якут подошёл к столу и вывалил на пол к ногам капитана три обрубленные кисти.
— Кафтанов, Снегирёв, третьего не знает. Пристрелил на всякий случай. Важа Спиридонович спрашивает — он точно беглый?
— Ищо какой! Прятать просил. Деньги много обещал…
— Обещал или дал?
— Обещал только…
— Гостеприимный ты человек, Серафим! Важа Спиридонович передаёт тебе привет и благодарность. Расчёт получишь за троих.
Якут по-серьёзному оглядел присутствующих, обеими руками пригладил лоснящиеся волосы:
— Серафимушка шестный, ему нешестный деньги не надо. Он служит партии и советскому народу.
«Мы несли деньги этой дешёвке, — беззлобно подумал Упоров. — Могли разделить участь этих троих… Тогда рук было бы пять. Одна из них — твоя».
Улыбающаяся рожа якута стала враждебной, сохраняя в себе пугающую доступность смерти.
Вадим подумал: «Все люди ходят в масках, пряча свою внутреннюю правду так глубоко, что не могут до неё докопаться. Актёры! Поганые актёры!»
В комнату вошёл ещё один человек в поношенном драповом пальто и солдатской шапке без звёздочки.
Человек был откровенно пьян, хотя старался по мере возможности скрыть своё нерабочее состояние.
— Все, Важа Спиридонович, — крикнул в трубку капитан, — фельдшера привели. Как всегда. Я же сказал — «привели», минут через тридцать отправим вместе с покойным акт. До свидания!
— Изволю заметить, товарищ Ярцев, я пришёл сам! — обидчиво выпалил фельдшер. — Нацепили, понимаешь ли, погоны, думаете — можете унижать моё человеческое… до… до…
Он не смог одолеть слово. Капитан миролюбиво прервал его:
— Будет вам, Пётр Платонович. Надо подписать акт о смерти, и мы вас не задерживаем.
Фельдшер икнул, обвёл комнату неустойчивым взглядом, наконец указал пальцем себе под ноги:
— Этот, что ли?
Пётр Платонович наклонился, поднял веко, затем пощупал пульс Малинина. Выпятив вперёд облепленную хлебными крошками губу, с сомнением поглядел на капитана:
— Он пока ещё с нами…
— Его нет, Пётр Платонович! И перестаньте ломать комедию!
Фельдшер вздрогнул, засуетился, повторив свою процедуру с веком и пульсом, сказал, не поднимая на капитана глаз:
— Нет, тут все ясно — состояние агонии…
— Он умер! — перебил Ярцев. — Вот здесь надо подписать. А вы что ждёте, Серафим? Идите, получайте в кассе. Не забудьте передать привет супруге.
Капитан взял со стола подписанный акт, сделал на ходу замечание фельдшеру:
— Вы что, трупами закусываете — вонь такая! Эй Мамедов, задержанного — в машину, труп — в сарай! Шишев, распорядитесь, чтобы вымыли полы.
Упоров положил стянутые наручниками руки на холодную ладонь Дениса. Зрачки вора смотрели в своё лихое прошлое…
То был взгляд из окна вагона, когда уже не нужны слова, лишь исходящий из бесконечной пропасти глаз покойного — отблеск вечности — оставляет провожающим надежду на то, что поезд идёт по назначению.
В тюрьме его опять били. Били не юнцы-автоматчики, а досконально знающие своё ремесло профессионалы. Он ужом крутился под градом ударов. Печень ёкала, взлетая к горлу, и та часть тела, куда метил тупой носок кованого сапога, за долю секунды неведомым образом знала о том. Такой молниеносный телеграф, сработанный диким желанием выжить; при этом весь мир колебался, подобно чашам весов, перегруженных нечеловеческой болью.
